Тамралипта и Тиллоттама - Ефремов Иван Антонович - Страница 2

Сидевший у выступа стены человек встал и приблизился, склонив голову. Пришедший приветливо повернулся к молодому художнику, и его взгляд, внешне строгий и пристальный, налился ласковым теплом на донышке глаз.

— Рам-рам, Тамралипта, я рад тебя видеть, — сказал он на хинди и продолжил на деревянно стучащем тибетском языке, — сегодня приношение коней счастья, Ваджимедха, прекрасный обычай почитателей Будды. Если наши высокоуважаемые хозяева позволят, то я тоже хотел бы участвовать в этом приятном празднике!

Старейший из монахов поспешно забормотал вежливые приглашения. Тамралипта испросил позволения сопровождать мудреца-гуру.

Вскоре небольшая процессия направилась по тропинке к отдаленному выступу горы, нависшему над долиной.

Наклонные, как бы отваливающиеся кручи скал здесь были темного, почти черного цвета. Широкие косые трещины бороздили каменные глыбы, грозно подтверждая готовность отрыва. Но выступ оставался незыблемым уже много лет. Ветер, катившийся со склонов Гозайнтана, дул здесь равномерно и сильно, уносясь к перевалу вниз, в синюю даль теплой стороны. Ламы предложили гуру первому совершить обряд, но индус отказался. Тогда вперед выступил сам настоятель монастыря — темнокожий высокий человек с энергичным и мрачным лицом, на котором горели большие и темные глаза. Настоятель бесстрашно дошел до самого края пропасти. Ветер рвал его желтое одеяние, подпоясанное простой веревкой — по обычаю этого монастыря, во всем соблюдавшем древние каноны Ашоки[1].

Острая верхушка капюшона на темени монаха крестообразным движением поклонилась всем странам света.

Настоятель негромко прочитал положенные молитвы, затем простер вперед соединенные в пальцах руки.

— О, вы, могучие и несравненные духи Будд и бодисатв[2]! Вы, взирающие благосклонными очами на трудные пути Земли! Будьте милостивы к путникам, всем идущим, едущим, всем ищущим, всем тоскующим о светлых переменах жизни…

Пусть эти кони, подхваченные ветрами священных гор, улетают далеко на холмы и равнины! Вашей силой, о, Будды и бодисатвы, о, священные боги высшего круга, пусть они станут живыми конями счастья для всех неведомых странников!..

Настоятель взмахнул широким рукавом — горсть вырезанных из плотной бумаги фигурок лошадей была подхвачена могучим ветром, фигурки взлетели вверх и унеслись вдаль, на юг, быстро исчезнув из глаз. Один за другим все монахи бросали со скалы белые фигурки, выпустил четыре коня и гуру. Тамралипта стоял в стороне и с внезапной грустью смотрел на полет белоснежных игрушечных коньков, чистых вестников добрых пожеланий. Вдруг гуру протянул ему последнего коня. Тамралипта послушно подошел к краю пропасти, протянул руку, но не разжал пальцев сразу. На крутом выступе слева над пропастью качался кустик ярких красных цветов, горевших среди черноты камня, точно пурпурные звезды. Сердце сжалось — красные цветы в черных волосах той, далекой, когда-то горели ярче, полыхая огнем живой прелести. Тамралипта пристально посмотрел в синеву горизонта, вздохнул и, наконец, разжал пальцы.

— Тебе, Тиллоттама! — едва слышно шептал он, пока его одинокий конь уносился к Индии.

Полет багряных стрел заката от золотой стены на западе еще продолжался, и красные отблески колыхались и танцевали над синими туманами за полями. Колонны и стены красного песчаника в глубине двора храма Шивы загорелись недобрым огнем. Зеркало чистой воды бассейна подернулось позолотой. Вдали умолк скрип водяного колеса. Легкий ветерок подул с северных холмов, уже тонувших в сумерках, и наполнил застоявшуюся духоту густым, влажным и тревожным ароматом цветов.

Храмы Бхутесвара стояли на окраине городка, широкой дугой обращенной к холмам. Немного восточнее, почти сливаясь с крайним храмом Шивы, стояли два заброшенных храма незапамятной древности, почти не тронутые временем. Более семнадцати веков тому назад искусные художники Индии изваяли множество статуй, покрыли резными фигурами колонны, стены и карнизы.

Наполняя двор нестройным шумом, смехом и выкриками, из темноты сумрачного входа выбежали семеро научей, храмовых танцовщиц. Звеня браслетами и цепочками, сверкая подведенными глазами, девушки столпились у внешних ворот, поджидая подъезжавшую с привычным скрипом повозку. Самая юная из научей вдруг задумалась, играя широкой золотой серьгой, продетой в правую ноздрю.

— Едем с нами, — окликнула она неподвижно сидевшую на ступенях у колонны девушку, полностью погрузившуюся в созерцание бликов солнца на воде бассейна, — едем, сегодня праздник у Кумарасвами, самого богатого купца в городе. Нужно много танцев и, наверное, много любви — значит, будет много рупий!..

И кокетливо изогнувшись, она сделала несколько движений танца весенней ночи. Сидевшая слабо улыбнулась и молча сделала грациозный отрицательный жест. Танцовщица постарше схватила девушку за руку и повлекла к подъезжающей повозке, шепча укоризненные слова.

— Я не знала, я хотела позвать ее с нами, она так красива! — оправдывалась девочка.

— Она не научи, она девадази, — сказала старшая, — и возлюбленная главного жреца Шивы, и потом… — она притронулась к синей точке между бровей девочки, означавшей ее принадлежность к третьей касте — вайшья.

— Разве у нее красный знак? — спросила первая, карабкаясь по высокому колесу и хватаясь за протянутые руки подруг.

— Вы о чем болтаете? — вмешалась высокая науча с большим ртом и крупными зубами — дхик!.. Сплетни о Тиллоттаме…

Повозка отъехала, и наступила тишина. Быстро упали сумерки, угас золотой пруд, а над рощей, за дорогой заблестел узенький серп новой луны. Колонны и выступы стен храма потемнели и как бы сдвинулись, тесня маленькую площадку двора. Девушка на ступенях еще ниже поникла головой, опустив плечи и зажав в коленях ладони. Казалось, не двор храма, а ее собственное сердце сдавили эти высокие колонны, обступили отовсюду, заслонили окружающий мир, отделив от остальных людей ее, девадази храма Шивы, обвенчанную с огромным черным лингамом, символом мужской силы. Целый ряд этих каменных столбиков торчит во внутреннем дворе, и благочестивые юные жены мажут их расширенные верхушки растопленным маслом, моля новой жизни у жестокого бога разрушения.

Танцы, мечта и женская служба страсти — ведь она, по существу, жена главного жреца, сурового Крамриша. С тех пор как она здесь, он не смотрит больше ни на какую другую девадази или научу. А давно ли манила и раскрывалась перед ней другая жизнь. Ее отец, искусный художник-ремесленник, изготовлявший замечательные фигурки людей и животных, не был беден и очень любил живую и умную дочь, названную именем одной из героинь Махабхараты. Он не отказывал ей в образовании, которое еще больше развило ее прирожденную мечтательность. Тиллоттама жила в Свапнараджья, мире фантастических грез, до смерти отца. Она и сестра, обе очень юные, остались нищими после того, как жадные родственники приложили руку к имуществу отца и матери. Дальше все свершилось очень быстро — девушка не любила вспоминать об этом… Прежний знакомый отца, молодой скупщик художественных произведений… Тайные прогулки к берегу Джумны (это было недалеко от Бхутесвара) в Матхуре, ее родном городе, древнейшей столице Индии, в 50 милях от Дели… Долгие разговоры о жизни вдвоем по новым обычаям, о будущих странствиях по Великому торговому пути Индии… Ее фантастические грезы и юная доверчивость окружили молодого человека ореолом чудесного — опытный обманщик, айшапараст, показался ей владельцем ключей от ворот широкого мира… В полном сил, юном теле Тиллоттамы кипела горячая кровь, точно в нее и в самом деле вселилась неистовая душа древней апсары[3]. Из восьми видов брака ей сужден был брак гандхарва, свободный брак любящих. Ее избранник уверял, что через неделю будет совершен настоящий брак, как только он договорится с родными в Бхутесваре. Тиллоттама согласилась покинуть с любимым дом, опустевший после замужества сестры. Тайно приехав в Бхутесвар, они почему-то остановились не в гостинице, а в огромном храме Шивы. Главный жрец, крупный еще не старый человек с жестким лицом, был знакомым ее возлюбленного, и оба мужчины долго беседовали о чем-то в вечер приезда. А ночью, после горячих объятий в скрытом уголке храма, ее возлюбленный вышел напиться воды и… исчез. Вместо него к Тиллоттаме вошел жрец. Он прильнул лицом к коленям обнаженной девушки, как это всегда делал ее возлюбленный, и она пылко потянулась к нему. Внезапно Тиллоттама почувствовала обман, но было поздно. Опоясанная сильными руками, точно железной цепью, придавленная тяжелым костистым телом, она не смогла противиться. Девушка не сразу поняла гнусное предательство своего возлюбленного, но, ошеломленная, покорно отдавалась бешеной страсти жреца. Наутро она проснулась в объятиях чужого человека, крепко державшего ее даже во сне. Его влажное тело прижималось к ее груди, колено глубоко вдвинулось между ногами, руки обнимали шею и талию. Опозоренной и обманутой девушке стало ясно все. Ее возлюбленный избавился от нее, продав жрецу, которому она понравилась. Негодяй даже сообщил жрецу секреты их объятий, чтобы тот мог легче овладеть ею. Все новые радости жизни были разрушены одним ударом, от прежних мечтаний ничего не осталось, кроме позора и беспросветной жизни, почти в плену, почти рабыней.