Рука - Сименон Жорж - Страница 29

• Предыдущая
• 29/38
• Следующая

Оставалось договориться о цене. Теперь это состоялось, а арендный договор на квартиру был заключен с одним актером, приехавшим из Голливуда, чтобы играть на Бродвее.

С братьями Миллерами тоже почти обо всем уже договорились, и имя Сэндерса давно уже сцарапано со стекол, где оно было написано рядом с Миллер и Миллер. Остается уточнить некоторые детали.

Я никогда не спрашивал Мону, что она сделала с одеждой Рэя, с его клюшками для гольфа, а также со всеми другими его личными вещами, которых я больше не вижу.

Мы часто спускаемся позавтракать в ресторанчик, что на первом этаже, где всегда садимся в один и тот же угол. Хозяин подходит к нам поздороваться. Нас принимают за супружескую пару, и нам это кажется забавным.

После обеда я почти всегда пускаюсь в путь, то по делам Моны, то по моим собственным. Мы назначаем друг другу свидание в баре. Выпиваем там мартини в качестве вечернего аперитива, предпочитая самое сухое.

Пьем мы изрядно, может быть, чересчур много, но никогда не напиваемся.

— Где будем ужинать?

Мы идем наугад, пешком, случается, что Мона спотыкается на своих высоченных каблуках и виснет у меня на руке. Однажды мы встретили Джостина Грипе из Ханаана, одного из гостей на памятном приеме у старого Эшбриджа. Он воздержался от поклона. Я обернулся одновременно с ним и заметил его смущение.

Теперь весь Брентвуд, весь район будет извещен, что у меня связь в Нью-Йорке. Узнал ли он Мону? Возможно, но не обязательно, ведь она была тогда впервые у Эшбриджа, а вид у нее не слишком запоминающийся.

— Это ваш клиент?

— Дальний знакомый… Он живет в Ханаане…

— Вам неприятно, что он вас увидел?

— Нет.

Напротив! Я покончил со всеми этими людьми. Настанет момент, когда они поймут, что, если я еще делаю вид, будто участвую в их игре, я в нее уже не верю.

В одну из суббот я поехал в Торрингтон. Это спокойный маленький городишко, где всего лишь две торговые улицы среди жилых кварталов.

В западной части города расположено несколько небольших предприятий, почти кустарного производства, как, например, фабрика часов или совсем новая, изготовляющая крошечные детали для электронных машин.

Дом, где я родился, стоит на углу тупика и главной улицы, на нем вывеска, на которой готическими буквами написано «Ситизен». Большинство рабочих типографии служат у моего отца уже тридцать лет с лишним. Все здесь устарело, начиная с машин, которые казались мне в детстве столь восхитительными.

Была суббота, и типография не работала. Тем не менее отец сидел в своей застекленной клетке, по обыкновению без пиджака, и его было видно с улицы.

Он всегда работал на виду, как бы показывая, что его газете нечего скрывать.

Дверь не была заперта, и я вошел. Я сел по другую сторону бюро и дожидался, пока отец поднимет голову.

— Это ты?

— Прости, что не приезжал так долго.

— Значит, были дела поважнее. К чему же извиняться.

Это стиль моего отца. Не помню, чтобы он меня целовал хоть когда-нибудь, даже когда я был ребенком. Он довольствовался тем, что по вечерам подставлял мне лоб, как Изабель. Никогда я не видел, чтобы он и мою мать целовал.

— Ты здоров?

Я ответил утвердительно, и тут мне бросилось в глаза, что он-то сильно изменился. Шея у него была такая худая, что жилы на ней выделялись, словно веревки, и мне показалось, что глаза у него какие-то водянистые.

— Несколько дней назад заезжала твоя жена…

Она мне не сказала об этом.

— Она приезжала за покупкой; хотела, кажется, купить какой-то фарфор у старого жулика Тиббитса.

Я помнил с детства этот магазин, где продавали фарфор и серебро. Я был знаком со стариком Тиббитсом и его сыном, который теперь тоже, в свою очередь, состарился.

Поженившись, мы купили сервиз у Тиббитса, и когда разбились многие из его предметов, Изабель приезжала в Торрингтон, чтобы купить замену.

— Ты всем доволен?

Отношения между мной и отцом были столь целомудренно стыдливы, что я никогда не понимал точного смысла его вопросов. Он часто спрашивал, доволен ли я, таким же тоном, как осведомлялся о здоровье Изабель и девочек.

Но на этот раз не шел ли допрос дальше обычного?

Не рассказала ли ему чего моя жена? Или не дошли ли до него какие-нибудь слухи?

Он продолжал читать гранки, вычеркивая и вынося на поля отдельные слова.

Было ли у нас когда что сказать друг другу? Я сидел и смотрел на него, иногда поворачиваясь к улице, на которой характер движения изменился с моего детства. Прежде проезжающие машины можно было пересчитать, а останавливались они где угодно.

— Сколько же тебе лет?

— Сорок пять.

Он покачал головой и как бы самому себе пробормотал:

— Молодой еще…

Ему должно было исполниться восемьдесят. Он поздно женился, после смерти своего отца, который выпускал «Ситизен». Сам он начал с Харфорда и только несколько месяцев проработал в одной из нью-йоркских газет.

У меня был брат Стюарт, который, вероятно, продолжил бы дело отца, если бы не погиб на войне. Он больше, чем я, походил на отца, и мне казалось, что они лучше понимали друг друга.

Впрочем, я тоже ладил с отцом, но близости между нами не было.

— В конце концов, твоя жизнь тебя самого и касается…

Он бормотал. Я не был обязан делать вид, что расслышал. Не лучше ли пропустить мимо ушей, перевести разговор?

— Ты намекаешь на Мону?

Отец вздернул очки на нос и взглянул на меня:

— Я не знал, что ее зовут Мона…

— Изабель тебе не сказала?

— Изабель мне ничего не сказала… Не такая она женщина, чтобы вмешивать кого-нибудь в свои дела, даже и свекра…

В его голосе слышалось явное восхищение. Можно было подумать, что они одной породы, он и Изабель.

— Тогда откуда же тебе известно, что у меня есть любовница?

— Сплетничают… Все понемножку… Кажется, она вдова твоего друга Рэя…

Именно так.

— Ведь это с ним произошел несчастный случай, когда он был у тебя во время бурана?..

Я покраснел, смутно почувствовав его осуждение за этими словами.

— Не я, сын мой, сближаю эти факты… Так говорят люди.

— Какие люди?

— Твои друзья из Брентвуда, Ханаана, Лейквиля… Некоторые рассуждают о том, разведешься ли ты и переедешь ли в Нью-Йорк.

• Предыдущая
• 29/38
• Следующая