Ледяное безмолвие - Брайан Дуглас - Страница 3

Застегнув утепленную куртку, Конан крепко ухватил старателя за плечо и повлек его за собою к выходу.

– А ты не пойдешь? – спросил он у соседа, но тот, закрыв глаза, притворно храпел.

Друкс встретил их у входа в шахту.

– Я никогда не видел такой ерунды, да и ты, наверное, тоже, – сказал он Конану.

– Да скажи наконец, что это? – потребовал варвар.

– Это труп.

– Меня вытащили на мороз, чтобы показать мне труп? – Конан сердито уставился на своего работодателя. Тот фыркнул и направился вглубь, покачивая факелом. В его отсвете стены шахты жирно поблескивали. Конан пошел следом. Микель с тяжелым светильником замыкал шествие.

Старатели, караулившие находку, были рады оторваться от работы и почесать языки. Их голоса слышались уже на втором ярусе. Спустившись до пятого, Конан свернул налево, в штольню, за мерцающим факелом Друкса.

Штырь, Гонза и еще двое, имена которых Конан не помнил, расступились.

– Светильники ближе! – распорядился Друкс, и через мгновение желтоватый свет ярко озарил камеру штольни.

Гладкое, иссиня-белое тело, сходное с человеческим, неестественно выделялось на фоне черной, блестящей породы. Оно казалось вырезанным из цельной глыбы мыльного камня и было таким же твердым и холодным. Тело лежало на спине, вытянувшись. Узловатые руки, очень длинные, были скрещены на голом животе. Пальцы рук заканчивались искривленными, матово-черными когтями. Ноги же вместо пальцев оснащались роговыми крючьями, по шести на каждой ноге.

На теле не было ни одного выраженного признака пола, а лицо, безбровое, лишенное даже ресниц, походило на маску тонкой работы – в нем застыла странная, отталкивающая красота. Под высоким бугристым лбом размещались большие глаза, расставленные широко и краями уходящие на виски. Заклеенные окаменевшими веками, глаза эти словно оставались зрячими, и это пугало. Тонкий нос обладал чуткими нервными ноздрями, и было похоже в мерцающем свете, что ноздри эти трепетали. Плотно сжатый тонкогубый рот язвительно кривился.

– Ишь, скорчил рожу, – заметил Штырь, и другие старатели коротко хохотнули.

– Как вы нашли его? – спросил киммериец, бесстрастно рассматривая мертвеца.

– Он стоймя стоял, в породе, – пояснил Гон-за. – Мы сначала плечо увидели – оно торчало из стены. Ломом поддели снизу, мерзлота осыпалась, он и выпал. Мы сюда его снесли. Давно он тут, эвон – одежа вся истлела.

– Непохоже, – пробурчал Конан.

Друкс приблизил факел к самому лицу окаменевшего и произнес:

– Это древний. Лет с тыщу, а то и две назад он провалился в болото. Мертвяки в болоте не гниют, я точно знаю. Тут раньше тепло было, а потом все замерзло. И этот в болоте замерз.

– Не было здесь болота, – объявил Гонза. – Болото образует бурую породу, которая режется, как масло. А здесь – черная, зернистая и крошится все время.

– Древние были людьми, а это не человек, – заметил Конан.

– Кто же это тогда?

– Понятия не имею.

– Должно быть, он стоит кучу денег, – предположил Друкс, на что варвар ответил:

– Я не дал бы за него и медяка.

– Надо закопать его в отвал, – бледнея, сказал Штырь. – Все-таки это покойник…

– Покойнику все равно, где валяться, – ощерился Друкс. – Завтра мы заколотим его в ящик и отнесем на склад.

– Хочешь вывезти его на большую землю? – поинтересовался варвал. – Продашь колдунам или будешь показывать его на ярмарке?

– Все, что найдено в этой земле, принадлежит мне, – хозяин прииска пожал плечами. – Я найду, как использовать эту диковину. Жалко – никто не знает, что это за тварь.

– Боишься продешевить?

– Ага.

– Может, это – один из ночного народа? – высказался Гонза.

– Вряд ли, – покачал головой Конан. – Когда кто-то из ночных созданий погибает, от него остается только ворох спутанной паутины. Кем бы ни было это… оно мне не нравится.

И варвар пошел к выходу из штольни. Старатели направились следом.

– Ну и плевать, – сказал Друкс.

Вернувшись в свою лачугу, Конан пытался избавиться от неприятного чувства, которое возникло рядом с окаменелым трупом. Сначала он скрипел зубами, лежа на топчане, потом вскочил и принялся расхаживать взад-вперед по тесному ломещению. Вандер Глопп глядел на него сквозь ресницы. Наконец он не выдержал, кряхтя, поднялся и произнес:

– В такой темнотище, конечно, неважно, который теперь час. Однако мне нужно выспаться. Я поделюсь с тобой настойкой, если ты угомонишься и ляжешь баиньки.

Варвар согласно кивнул, выпил кружку резко-пахнущего спирта, взъерошил гриву своих черных волос и уселся на постель, подперев тяжелый подбородок кулаком.

– Я считал себя совершенно бесстрашным, – сообщил он соседу. – Но сегодня испытал кое-что, похожее на страх или оторопь. Это не дает мне покоя. Похоже на предчувствие беды. – И варвар рассказал об увиденном.

Вандер Глопп поднял брови, выслушал Конана очень внимательно и произнес:

– Занятно.

– И только-то?

– Ты зря смущаешься. Ты не напуган. Это больше похоже на брезгливость. В шахте тебе показали нечто чуждое человеческой природе. Затрудняюсь сказать, что это… Да и не важно. Давай-ка спать.

– Завертянка так же чужда человеку, – возразил Конан. – Я видел ее совсем близко, и она была живая. Но меня это не смущало.

Вандер Глопп погасил лампу, зарылся в ворох одеял и лениво процедил:

– Очень многое зависит от степени чуждости. Завертянка и прочие здешние твари рождены землей – холодной, неприветливой, покрытой мраком. Но люди уже давно живут на ней и считают ее своей. А голый мертвец из шахты вполне может быть порождением совсем другого мира.

Мир этот, скорее всего, сгинул, растворился во времени так давно, что от него не осталось даже легенд. Не только наш разум ничего не знает о нем, но и в нашей крови не сохранилось воспоминаний.

– Воспоминания в крови? Объясни, – потребовал варвар.

– Попробуй подпоить Мимбо и заставь его рассказать сказку-другую из тех, что когда-то ему рассказывала мать… – Философ-бродяга зевнул и продолжил, борясь со сном: – Ты обнаружишь, что сказки эти удивительно похожи на те, что ты сам слышал в детстве. То же самое удивит и Гонзу, и Ворчуна… Когда-то все человечество было в младенческом состоянии и поэтому… Словом, кровь помнит те вечера, когда люди-младенцы грелись у первого огня, а боги-творцы рассказывали им сказки. Так приключения круглого пирога, злокозненно съеденного в финале, суть коловращение небесного светила… А разбитое яйцо отражает… зарождение мира… мир – вселенская яичница… с луком…

Вандер Глопп умолк и задышал глубоко и ровно.

Лет ему было много больше сорока, что делало его в глазах молодого варвара глубоким стариком. По части жизненного опыта сосед Конана и впрямь не был юнцом, знал и видел предостаточно. Наиболее заметной деталью его лица являлся сизый, хрящеватый нос, перебитый во многих местах. Один только этот нос свидетельствовал о бурной и пестрой биографии, а также разоблачал привычку владельца к выпивке. Морщины разнообразных форм указывали на другие привычки – например, щуриться, размышлять и ухмыляться. Цветом лица Вандер Глопп походил на курительное зелье, а половина его зубов была из железа. Некоогда он собирался стать ученым и постичь суть многих вещей. Маг, к которому пытливый юноша нанялся в подмастерья, оказался скучным, черствым субъектом. Его фантазии не хватало даже на то, чтобы придумать шарлатанский фокус. Юный Вандер Глопп сбежал от него через месяц.

Алхимия также не увлекла его, а ремесло звездочета поначалу понравилось. Таинственные названия звезд и созвездий, не менее таинственные перемещения их по небу – все это было занятно и позволяло мечтать. Однако очень скоро искатель истины был разочарован.

«Вислобрюхий лавочник, родившийся под знаком Пантеры, не похож ни на Пантеру-созвездие, ни на пантеру-животное, – подумал Вандер Глопп. – Не может быть ничего общего между пошлым, скупым занудой и девятью красивыми звездами в небе. Это обман. Предсказания часто не сбываются, а лавочники все равно будут платить за них деньги, потому что им лестно находиться в зависимости от небесных тел…»