Невиновные - Сименон Жорж - Страница 11

• Предыдущая
• 11/27
• Следующая

Была ли она более зрелой, чем он? Возможно. Рядом с ней он казался себе мальчишкой. Впрочем, наедине с самим собой — тоже. Он вообще казался себе ребенком и даже удивлялся, когда к нему обращались как к взрослому.

Разве само его ремесло не было игрой? Он рисовал эскиз какого-нибудь украшения, как ребенок рисует домик, потом терпеливо воплощал его при помощи таких крошечных инструментов, что они казались игрушечными.

Ему бывало приятно, входя в магазин, видеть на двери свое имя после имени Брассье, потом замечать кое-какие из своих произведений в витринах.

Как-то он изготовил брошку для своей жены, вещь очень простую, потому что она не любила драгоценностей. Это был дубовый листок с желудем, но все дело было в работе.

Он преподнес ей футляр вечером после ужина, ничего не сказав.

— Что это?

— Посмотри…

Она раскрыла футляр и сразу сказала:

— Не нужно… Это слишком красивая вещь, и ее место в витрине.

— Отныне она будет на твоей блузке.

— Зачем ты это придумал?

— Потому что хотел, чтобы ты носила украшение, сделанное моими руками…

Заметь: здесь нет ни камней, ни бриллиантов. Ничего, кроме золота — желтого и белого.

Она поцеловала его, пробормотав:

— Спасибо…

Она прошла в спальню, чтобы надеть брошку и посмотреться в трельяж.

— Вот так хорошо…

— Тебе нравится?

— Да.

Однако через месяц брошку она уже не носила.

Понемногу он стал сближаться с детьми. Домой он приходил не раньше семи, но иной раз Марлен к этому времени еще не кончала делать уроки, и он пытался ей помочь.

Случалось, правда, что он разбирался в заданиях хуже ее, ведь он рано ушел из школы.

Девочка походила на мать, у которой унаследовала темные, почти черные волосы и карие глаза с золотистыми искорками.

В свои четырнадцать с половиной она была уже женщиной и рассуждала весьма серьезно.

— Папа, ну почему ты никуда не ходишь по вечерам?

— Зачем?

— Многие мужчины ходят в кафе, так ведь? У тебя могли бы быть приятели, приятельницы, любовницы. Совсем не естественно, что ты сидишь все время дома. Не потому же, что мы еще маленькие и нас не на кого оставить.

— А если мне совсем не хочется никуда ходить?

— Значит, ты не такой, как все.

В другой раз вечером, когда они были вдвоем, она его спросила:

— Ты очень любил мать, верно?

— Я никогда не любил никакой другой женщины. Для меня во всем мире существовала она одна… и вы двое, конечно.

— Она тебя любила так же, как ты ее?

— Может быть, но как-то по-иному.

— Почему же она, и выйдя замуж, не бросила работу? У вас было мало денег?

— Нет, я зарабатывал достаточно для двоих.

Он чуть было не добавил, не подумав; «Она работала, чтобы сохранить свою независимость, чтобы доказать, что существует сама по себе, а не как половина супружеской пары».

Это открытие он сделал только что благодаря Марлен. Аннет Не стала бы работать в какой-нибудь конторе. Для самоутверждения ей нужна была работа тяжелая, изнурительная.

И он сказал дочери просто:

— У нее была потребность жертвовать собой…

Это тоже была правда, однако в этом он был не гак убежден. Время шло, и понемногу, не задумываясь, он начал понимать Аннет лучше, чем когда она была жива, во всяком случае, некоторые черты ее характера.

Он осознавал, что при жизни Аннет был ею так ослеплен, что мало занимался детьми. Они это чувствовали и теперь тоже стали больше интересоваться им.

Когда его жена была жива, она была центральной фигурой в доме.

Он гнал от себя эти мысли, как будто был несправедлив к покойной, как будто даже немного оскорблял ее.

А, может быть, напротив, он пытался лучше понять ее, чтобы стать ей ближе?

Они прожили вместе двадцать лет. Вроде бы долго. А теперь ему казалось, что они встретились впервые совсем недавно.

Годы шли, а он этого не замечал. Он наслаждался своим счастьем, окружавшим его маленьким мирком. Ему было хорошо и дома, и в мастерской, поэтому он не задавался никакими вопросами.

Жан-Жак почти сравнялся ростом с ним и на полголовы перерос Натали, которая делала вид, что очень этим расстроена. Он был отличником в лицее Карла Великого и уже готовился к экзаменам на степень бакалавра. Селерен подарил ему мопед, чтобы сын был более независим.

У него не было друзей. Он никогда не приводил в дом товарищей по лицею.

— Ты уже знаешь, чем будешь заниматься потом?

— Нет еще.

— А ведь через несколько месяцев тебе предстоит это решить.

— Я не стану решать сразу. Сперва хочу повидать свет. Думаю начать с Англии, чтобы усовершенствоваться в английском. Потом поеду в Штаты и, может быть, в Японию.

По вечерам они смотрели телевизор в гостиной — Селерен, его дочь и почти всегда Натали. В это время Жан-Жак зубрил у себя в комнате, но, случалось, и он присоединялся к ним, одурев от корпения над учебниками.

Марлен разрешалось смотреть любые фильмы. Разве она не узнавала куда больше от своих подружек по коллежу, чем из телевизионных передач?

В отличие от брата она относилась к учебе легкомысленно и с трудом переходила из класса в класс.

— Ну и что тут такого, я же все равно перехожу?

У нее было четкое представление о своей будущей карьере.

— Я буду стюардессой или манекенщицей.

Высокая и тонкая, она уделяла много внимания своей внешности, и у нее было больше всяких румян, кремов и жидкой пудры, чем у ее матери.

Марлен была сама непосредственность и говорила напрямик все, что ей приходило в голову. Между прочим, она рассказывала и о любовных похождениях своих соучениц, успокаивая при этом отца:

— Ты не бойся… Когда это произойдет, я тебе сообщу…

Он пребывал в смятении. В то же время ему льстило, что его дочь так с ним откровенна.

— Знаешь, большинство девочек не смеют и заикнуться об этом дома. Но это самые отъявленные. А ты — свой человек и все понимаешь…

Пришла телеграмма: умер отец, и он поехал в Кан, а оттуда — в свою деревню. Старик был почти черный. Жюстин понимающе качала головой.

— Я ему говорила-говорила. Сто раз не давала ему заваливаться спать на солнцепеке, когда он напивался…

Его нашли на лугу, пустые глаза были устремлены в небо, казалось, он особенно не страдал.

— Сколько лет вы пробыли с ним?

— На святого Иоанна двенадцать лет будет.

— Он вам платил за работу?

— У него никогда не было денег. Хорошо еще, если удавалось вытащить у него что-нибудь, чтобы заплатить лавочнику.

— У вас есть семья?

— Нет.

— Что вы собираетесь делать?

— В деревне для меня нет никакой работы. Поеду в Кан, наймусь прислугой…

— Вы хотели бы остаться в доме и жить в нем, как будто он ваш?

— Это невозможно.

— Почему?

— Потому что дом стоит денег. А еще коровы…

— Вам не придется ничего мне платить… Вы будете продавать молоко, работать на себя.

Она не поверила.

— А какой вам от этого прок?

— Никакого. Я просто верну вам долг, что остался за отцом.

— Это очень благородно с вашей стороны. Когда же мы похороним беднягу? И кто будет этим заниматься?

Он пошел повидать столяра.

— Надо соорудить что-нибудь покрепче: тяжеловат папаша Селерен. Я с другими мужчинами ходил забирать его с луга. Для порядка мы вызывали доктора Лабрусса из соседней деревни…

День был пасмурный, с моря шли тяжелые низкие тучи. Он отправился в приход, ибо кюре возглавлял все деревенские церемонии.

— А помните, что мальчонкой вы упорно не ходили на занятия по катехизису?

— Да, помню.

— Держу пари, что и сейчас вы не ходите к мессе. Вашего отца постиг печальный конец, но он и не мог рассчитывать на другое. Знаете, по воскресеньям он надевал черный костюм, белую рубашку и галстук? Он приходил в церковь, но едва я поднимался на кафедру произнести проповедь, как он незаметно исчезал и направлялся в бистро напротив.

Священник был в возрасте и передвигался с трудом.

• Предыдущая
• 11/27
• Следующая