Мой друг Мегрэ - Сименон Жорж - Страница 28

• Предыдущая
• 28/30
• Следующая

— Садитесь, Морикур.

— Это приказание?

— Вот именно.

Мегрэ подвинул ему один из складных стульев, которыми пользовались во время праздника Четырнадцатого июля. Казалось, м-р Пайк понял, что при подобных обстоятельствах комиссар не любит, чтобы вокруг него стояли; он тоже поставил себе стул в уголке и уселся.

— Я полагаю, вам есть что мне сказать?

— Я арестован?

— Да.

— Я не убивал Марселена.

— Дальше.

— А дальше ничего. Я ничего не скажу. Можете допрашивать меня сколько вам угодно и применять все отвратительные способы, чтобы заставить говорить, я ничего не скажу.

Совсем как порочный мальчишка! Может быть, из-за своих утренних ощущений Мегрэ никак не удавалось принять Морикура всерьез, вбить себе в голову, что он имеет дело с мужчиной.

Комиссар не садился. Он бесцельно расхаживал взад и вперед, касался свернутого знамени, на мгновение останавливался перед окном и видел, как девочки в белом переходят площадь под надзором двух монахинь в рогатых чепцах. Он не так уж ошибся, когда подумал о первом причастии.

Жители острова в это утро ходили в чистых полотняных брюках, которые на солнце, заливавшем площадь, были роскошного глубоко-синего цвета, а белые Рубашки просто сверкали. Игроки в шары уже начали партию. Г-н Эмиль мелкими шажками направлялся к почте.

— Вы, конечно, отдаете себе отчет в том, что вы гаденыш?

Огромный Мегрэ стоял совсем близко от Филиппа, смотрел на него сверху вниз, и молодой человек инстинктивно поднял руки, чтобы защитить лицо.

— Я говорю — гаденыш, тварь, и эта тварь боится, трусит. Есть люди, которые обирают квартиры, они рискуют. А другие связываются со старухами, крадут у них редкие книги, чтобы потом продать, а если их поймают, начинают плакать, просить прощения и говорить о своей бедной матери.

Казалось, м-р Пайк старался стать как можно меньше, сидеть как можно тише, чтобы ни в чем не мешать коллеге. Не слышно было даже его дыхания, но звуки с острова проникали в открытое окно и странно смешивались с голосом комиссара.

— Кто это придумал продавать ей фальшивые картины?

— Я буду отвечать только в присутствии адвоката.

— Значит, ваша несчастная мать должна лезть из кожи, чтобы заплатить известному адвокату! Вам ведь подавай только известного адвоката, не так ли? Вы мерзкий субъект, Морикур!

Комиссар ходил по залу, заложив руки за спину, более чем когда-либо похожий на директора лицея.

— В школе у меня был соученик вроде вас. Он был ябеда, как и вы. Время от времени приходилось давать ему взбучку, и, когда мы это делали во дворе, наш учитель старался повернуться к нам спиной или просто уходил подальше. Вам вчера дали взбучку, а вы даже не шевельнулись, вы остались на месте, бледный и дрожащий, возле старухи, которая вас содержит. Это я попросил Полита дать вам по физиономии, потому что мне нужно было знать, как вы будете реагировать, — я еще не был уверен.

— Вы опять собираетесь бить меня?

Морикур держался нагло, но видно было, что он дрожит от страха.

— Бывают подлецы разного сорта, Морикур, и, к несчастью, бывают такие, которых никак не удается послать на каторгу. Я вам сразу скажу, что сделаю все, что в моих силах, чтобы вы туда отправились.

Раз десять он подходил к сидящему молодому человеку, и каждый раз тот инстинктивным жестом защищал лицо.

— Признайся, это ты придумал продавать картины.

— Вы имеете право говорить мне «ты»?

— Все равно я заставлю тебя признаться, даже если мне на это придется потратить трое суток. Я знал одного покрепче тебя. Он тоже держался нагло, когда его привели на набережную Орфевр. Тоже был хорошо одет. С ним долго пришлось повозиться. Нас было с полдюжины, мы сменяли друг друга. Знаешь, что с ним случилось через тридцать шесть часов? Он наделал в штаны.

Комиссар посмотрел на красивые белые брюки Морикура и вдруг резко приказал:

— Сними галстук.

— Зачем?

— Хочешь, чтобы я сам это сделал? Вот так! Теперь развяжи шнурки туфель. Вытащи их. Увидишь, что через несколько часов ты станешь похож на преступника.

— Вы не имеете права!

— Я присваиваю его себе. Ты раздумывал, как бы выкачать побольше денег из старой дуры, к которой присосался. Твой адвокат, конечно, заявит, что оставлять такие большие состояния в руках подобных женщин аморально, и будет утверждать, что для тебя обобрать ее было непреодолимым искушением. Сейчас нас это не касается. Это он скажет для присяжных. Поскольку она покупает картины и ничего в них не понимает, ты решил, что на этом можно здорово заработать, и столковался с де Грефом. Не ты ли и выписал его сюда, в Поркероль?

— А де Греф — это маленький святой, правда?

— Это подлец другого сорта. Сколько поддельных картин он написал для твоей старухи?

— Я же предупреждал вас, что ничего не скажу.

— Картина Ван-Гога, конечно, не первая. Только вышло так, что кто-то увидел ее, когда она, наверное, была еще не совсем закончена. Марселей болтался повсюду. Он лазил на лодку де Грефа так же, как и на борт «Северной звезды». Я полагаю, он застал голландца как раз тогда, когда тот подписывал картину не своим именем. Потом увидел ту же картину у миссис Уилкокс, и это его озадачило. Он не сразу понял ваше мошенничество. Он не был уверен. Он никогда не слышал о Ван-Гоге и позвонил одной своей приятельнице, чтобы справиться о нем.

Филипп, надувшись, не отрывал глаз от пола.

— Я не утверждаю, что ты его убил.

— Я его не убивал.

— Ты, наверное, слишком труслив для такой работы. Марселей подумал, что поскольку вы двое хотите здорово заработать на старухе, то почему бы ему не быть третьим? Он дал вам это понять. Вы не согласились. Тогда, чтобы решить дело в ту или иную сторону, он заговорил о своем друге Мегрэ. Сколько Марселен у вас требовал?

— Не стану отвечать.

— Я не тороплюсь. В эту ночь Марселей был убит.

— У меня есть алиби.

— Правда: в час его смерти ты был в постели у бабушки.

Даже в маленьком зале мэрии слышался запах аперитивов, которые подавали на террасе «Ковчега». Де Греф, наверное, еще там. Вероятно, Анна присоединилась к нему со своими покупками. Леша, сидя за соседним столиком, наблюдает за ним и в случае надобности не позволит ему уйти.

Ну а Шарло теперь уже, конечно, понял, что он, во всяком случае, явился слишком поздно. А ведь он тоже надеялся получить свою долю.

— Собираешься отвечать, Филипп?

— Нет.

— Заметь, что я тебе ничего не вкручиваю. Я не рассказываю тебе, будто у нас есть доказательства, что де Греф уже признался. В конце концов ты заговоришь, потому что ты трус, потому что ты ядовитая гадина. Дай сюда свои сигареты.

Мегрэ взял пачку, которую протянул ему молодой человек, и швырнул ее за окно.

— Могу я попросить вас об услуге, мистер Пайк?

Скажите, пожалуйста, Леша, который сидит на террасе «Ковчега», чтобы он привел сюда голландца. Без девушки. Я хотел бы также, чтобы Жожо принесла нам несколько бутылок вина.

Словно из деликатности, Мегрэ в отсутствии коллеги не произнес ни слова. Он по-прежнему расхаживал, заложив руки за спину, а по другую сторону окна продолжалась воскресная жизнь.

— Входите, де Греф. Будь у вас галстук, я велел бы вам развязать его так же, как шнурки от туфель.

— Я арестован?

Мегрэ только утвердительно кивнул головой.

— Садитесь. Не слишком близко от вашего друга Филиппа. Дайте мне свои сигареты и бросьте ту, которую вы курите.

— У вас есть постановление?

— Мне вышлют его телеграфом на вас двоих, чтобы у вас больше не было сомнений по этому поводу.

Голландец сел в то кресло, которое мэр, должно быть, занимал во время бракосочетаний.

— Один из вас двоих убил Марселена. По правде говоря, не важно кто: вы оба одинаково виновны.

Вошла Жожо с подносом, уставленным бутылками и стаканами. Она растерянно оглядела обоих молодых людей.

— Не бойтесь, Жожо. Это всего лишь жалкие грязные убийцы. Не говорите там сейчас об этом, а то все население острова соберется под окном, да вдобавок еще воскресные туристы.

• Предыдущая
• 28/30
• Следующая