От клубка до праздничного марша (сборник) - Клюев Евгений Васильевич - Страница 12

• Предыдущая
• 12/24
• Следующая

– Ой, я вся такая воздушная, просто кошмар какой-то!

Вообще-то слово «кошмар» она при этом зря употребляла: ведь «кошмар» говорят, когда страшно, а Розовой Блузке было, наоборот, очень приятно, что она вся такая воздушная. Кстати, как раз из-за этой своей воздушности она совершенно не выносила, когда её стирали. Ведь при стирке любую вещь погружают в воду (если это, конечно, не сухая стирка… но что такое сухая стирка, уж и вовсе непонятно), а в воде довольно трудно сохранить воздушность. Когда весь намокаешь – тут не до воздушности!

И надо же такому случиться – перед самым праздником, просто накануне, её взяли да постирали! Она, бедная, так извивалась, так выскальзывала из рук… но руки были ловкие и хорошо знали свое дело. В результате Розовую Блузку, даже и не отжав как следует, повесили сушиться на верёвочку, но что хуже всего – прицепили к верёвочке этой прищепками! А кому понравится перед самым праздником оказаться на прищепках?

– Хорошенькое дело! – фыркнула Розовая Блузка, болтаясь на верёвочке. – Мало того что выстирали, так ещё и прищепки эти! Да в таком жутком соседстве… с трусами какими-то, носками! Ничего более унизительного не случалось в моей жизни!

Услышав это, Трусы и Носки, разумеется, ужасно засмущались – особенно Трусы: они хотели даже отползти по верёвочке куда-нибудь в сторонку, но ведь и их тоже прицепили прищепками, так что не очень-то отползёшь!

А Розовая Блузка ещё немножко повозмущалась и вдруг заявила:

– Всё. Я улетаю. Настала пора.

Трусы настолько обалдели от этого заявления, что, забыв смущаться, воскликнули:

– Как улетаете? Куда?

– Не Ваше дело куда. В дальние дали, вот куда! В дальние дали, которые Вам и не снились.

– Нам – снились… – возразили Носки. – Нам дальние дали только и делают, что снятся.

– Ах, замолчите, пожалуйста! – оборвала их Розовая Блузка. – Я не желаю Вас слушать: Вас надевают на ноги! А про Трусы я вообще молчу: просто даже представить себе страшно, куда их надевают.

От таких её слов Трусы совсем сконфузились, а Носки сказали:

– Всё, что куда-нибудь надевают, одинаково необходимо – и нечего Вам особенно задаваться. Подумаешь, блузка! Ну ладно бы ещё заколка какая-нибудь золотая, а то всего-то навсего – тьфу!..

– Это я – тьфу?! Это я, значит, по-вашему, – тьфу?!

Тут Розовую Блузку внезапно принялись снимать с верёвочки, одну за другой отцепляя прищепки, – на ветру она рванулась изо всех сил: ррраз! – и, смотри-ка, действительно полетела…

– Ну, что вы теперь скажете – там, на верёвочке? Жалкие тряпки с неприличными именами! Я презираю вас! Прощайте, я – птица. Я… – тут у Розовой Блузки даже горло перехватило: – …я Жар-птица! – И она взмахнула короткими своими рукавчиками, как крыльями.

Впрочем, Жар-птицу эту сразу же и поймали – правда, она успела изрядно вываляться в грязи и теперь напоминала скорее ощипанную курицу, чем Жар-птицу. И конечно, её опять сунули в таз с мыльной водой, где принялись отстирывать, причём беспощадно. Трусы и Носки с сожалением поглядывали на неё со своей верёвочки, куда, между прочим, через несколько минут опять водворили и Розовую Блузку – увы, на то же самое место, что раньше!

– Вы, стало быть, уже слетали куда собирались? – простодушно осведомились Трусы – настолько простодушно, что Носки даже шикнули на них, но Трусы продолжали: – Судя по всему, там, в этих дальних далях, довольно-таки грязно…

– Не Ваше дело! – оборвала их Розовая Блузка. – Дайте только срок – и я ещё завоюю весь мир! Тем более что мне это раз плюнуть!

При последних её словах Трусы и Носки вдруг окончательно высохли, и их сняли с верёвочки. Вместе с ними попытались было снять и Розовую Блузку, но… рывок – и вот она снова в грязи. Что ж… значит, всё сначала: таз с мыльной водой, долгая-долгая стирка, Розовая Блузка извивается, выскальзывает из рук, но руки ловкие и хорошо знают своё дело…

И вот она опять висит всё на той же верёвочке, что-то бубня себе под нос, а Трусы и Носки уносят домой, причём Трусы как бы случайно и даже вполне дружелюбно произносят в последний момент:

– Ещё два-три полёта в грязь – и там, в дальних далях, куда Вы так стремитесь, на Вас уже никто не обратит ровным счётом никакого внимания. Подумайте об этом, дорогая Розовая Блузка!

– Ах, оставьте, пожалуйста! – надрывается та. – Я не желаю слушать Ваших дурацких советов, не забывайте о том, кто такая я и кто такие Вы!

– И мы, и Вы – прежде всего одежда, – тихо говорят Носки, но Розовая Блузка, кажется, не слышит их.

Можете не сомневаться: эта срубленная где-то далеко в лесу и немолодая уже Ель знала, что такое жизнь, и знала, что жизнь прекрасна. А потому ей нисколько не льстила роль избранницы, которой полагалось блистать на самом великолепном из праздников в году. Она спокойно слушала перезвон стеклянных и перешёптывание картонных игрушек, висевших на её ветвях: их непрерывная похвальба не вызывала у неё ничего, кроме улыбки.

Огромный Сиреневый Шар медленно и церемонно поворачивался на шнурке – в нём отражались комната и дети, танцующие свой простой танец.

– Вот сколько во мне детей! – поминутно восклицал Сиреневый Шар. – В прошлом году их было не в пример меньше – и они, помнится, не были так красиво одеты, как теперь. В прошлом году вообще всё было гораздо хуже. Меня тогда довольно плохо укрепили на ветке, и я просто запретил себе вращаться: ужасно боялся упасть! Расстаться с такой жизнью, как у меня, было бы непростительной глупостью: поверьте, мне совсем не хочется походить на воздушные шары-однодневки! Они хоть и гораздо больше, и летать умеют, да всё равно лопаются каждую минуту… А я уже который год занимаю на ёлках самый высокий пост и должен беречь себя: без меня никакого праздника не будет!

– И без меня не будет! – подхватывала Картонная Хлопушка. – Во мне все семь цветов радуги – и я, конечно, очень украшаю праздник. Может быть, у моих родственниц, хлопушек с конфетти, более шумная жизнь, но век их так недолог! Бедняги: вот одна хлопнула, вот другая… бух, бух – и кончено. А потом дети выбрасывают пустые гильзы в мусорное ведро и забывают о том, как цветные кружочки осыпали гостей. Меня же вешают на ёлку каждый Божий год – и я уже столько празд-ников на своем веку перевидала, что просто тошно!

Тут Картонная Хлопушка заплясала на шнурке: она была совсем пустая внутри и потому очень лёгкая.

– А я и вспомнить не могу, сколько их всего было – празд-ников этих! Меня с незапамятных времен вешают и вешают на ёлку. – Стеклянная Сосулька потупилась – как бы в смущении. – Вчера, когда меняли шнурочек, на меня просто не могли наглядеться: какая я тонкая, длинная и серебристая! Мне очень жаль настоящие сосульки на улице: они, конечно, покрупнее и висят на более видных местах… но они тают! Представляете себе, какой ужас! Растаешь – и никто о тебе не вспомнит… Всё-таки быть стеклянной гораздо, гораздо надёжнее.

– Конечно, надёжнее! – откликнулась Слюдяная Бабочка. – Я хоть и не из стекла, а всего-навсего из слюды, но тоже не нарадуюсь, что мне не надо порхать с цветка на цветок в поисках пищи. Может быть, оно и увлекательно – порхать, но ведь сколько опасностей! Того и гляди поймают сачком… В прошлом году, когда меня повесили рядом со свечой, я и то чуть не умерла от страха: всё боялась вспыхнуть – а на лугу… там смотри в оба! И потом, настоящих бабочек – их на сколько хватает? На одно лето. Я же помню ещё те времена, когда родители, чьи дети сегодня отплясывают внизу, сами вовсю отплясывали… слюда – тоже прочный материал.

Слушая эту стеклянную, картонную и слюдяную похвальбу, Ель только тихонько покачивала ветвями. Она-то знала, что такое жизнь, и знала, что жизнь прекрасна.

• Предыдущая
• 12/24
• Следующая