Коновод с баржи Провидение - Сименон Жорж - Страница 18

• Предыдущая
• 18/22
• Следующая

— А два другие?

— Одному должны делать трепанацию — ждем только хирурга. Второй крепко спал.

— Ворота были открыты?

— Здесь ведь не тюрьма, — возразил главный врач. — И разве мы можем предвидеть, что больной выскочит через окно? У нас запирается на ночь только главный вход.

Искать следы было бесполезно. На улице, сразу за воротами, начиналась мостовая. Между двумя домами виднелась двойная шеренга деревьев, окаймлявших канал.

— Если уж говорить начистоту, — добавил врач, — я был почти уверен, что он не дотянет до утра. А раз положение безнадежно… Поэтому я положил его в десятую палату.

Мегрэ с минуту ходил по саду кругами, как цирковая лошадь. Неожиданно, попрощавшись на ходу, направился к шлюзу. Туда только что вошел «Южный Крест». Владимир с ловкостью заправского матроса бросил швартовую петлю и остановил судно. А полковник, в длинном непромокаемом плаще и белой фуражке, невозмутимо стоял за небольшим колесом штурвала.

— Ворота! — крикнул смотритель шлюза.

Оставалось не более двадцати барж, не прошедших через шлюз.

— Сейчас ее очередь? — спросил Мегрэ, указав на яхту.

— И ее, и не ее. Поскольку это моторное судно, оно имеет право пройти через шлюз раньше барж с конной тягой.

Однако же «Южный Крест» — увеселительная яхта, такие здесь проходят редко, и для них не очень строго соблюдают правила… К тому же, если учесть, что владелец яхты дал речникам на чай… Делайте выводы сами, комиссар. Конечно, сейчас пройдет «Южный Крест».

Речники суетились вокруг затворов.

— А где баржа «Провидение»?

— Она загораживала дорогу судам. Сегодня утром она поднялась на сто метров по течению, чтобы пришвартоваться перед вторым мостом… Какие новости о старике?

Мне эта история дорого обойдется. В принципе я должен сам проводить суда через шлюз, но если бы я это делал, у нас каждый день была бы очередь из ста барж. Сами посудите: четверо ворот, шестнадцать затворов. К тому же, знаете, сколько мне платят?

Смотрителю пришлось отойти от комиссара, потому что Владимир протянул ему документы и чаевые.

Воспользовавшись паузой, Мегрэ пошел вдоль канала.

На повороте он заметил «Провидение» — он теперь узнал бы ее издали среди сотни барж. Из трубы струился дымок, на палубе никого не было, все люки задраены.

Он хотел подняться на баржу по заднему мостику, ведущему в жилище хозяев, но передумал и пошел по широким сходням, по которым на баржу водили лошадей.

Один из щитов, накрывавших конюшню, подняли, и оттуда выглядывала голова лошади.

Заглянув в конюшню, Мегрэ увидел такую картину: распростертая на соломе темная масса — и склоненная с кружкой кофе в руке уроженка Брюсселя.

Удивительно нежно, по-матерински, она шептала:

— Ну, давайте, Жан! Пейте, пока горячий! Вам будет легче, старый безумец. Хотите, я поддержу вам голову?

Но Жан не шевелился, он смотрел вверх и, должно быть, видел голову Мегрэ.

Комиссару показалось, что на исполосованном марлевыми наклейками лице блуждает ироническая улыбка.

Старый коновод попытался поднять руку, чтобы оттолкнуть чашку, которую ему подносили к губам. Но рука упала, бессильная, морщинистая, мозолистая, испещренная синими точками, должно быть, остатками давней татуировки.

— Вот видите! Он вернулся, как раненая собака возвращается в конуру.

Понимала ли хозяйка баржи, в каком состоянии Жан?

Во всяком случае, в истерику она не впадала. Была так же спокойна, как если бы ухаживала за ребенком, схватившим легкую простуду.

— Кофе ведь ему не повредит, не правда ли, доктор? Но он ничего не хочет. Было, наверное, четыре утра, когда мы с мужем проснулись от шума на борту. Я взяла револьвер и велела мужу идти за мной с фонарем. Когда мы вышли, Жан был здесь и лежал в таком же точно положении, в каком вы видите его сейчас. Он, должно быть, упал с мостика.

Высота там приблизительно два метра.

Сперва мы ничего не видели. Когда попригляделись, я подумала, что он мертв. Муж хотел позвать кого-нибудь с соседних барж, чтобы помогли положить его на кровать. Но Жан понял… Он сжал мне руку, и я услышала, как он всхлипывает. Я смекнула: он не хочет никого видеть. За восемь лет, что он с нами, мы так привыкли к нему. И вот он не может говорить. Но мне кажется, он слышит, что говорю я.

Правда, Жан?.. Тебе больно?

Невозможно было понять, в сознании ли коновод. Во всяком случае, взгляд его оставался безучастным.

Женщина убрала соломинку, которая царапала ему ухо.

— Вся моя жизнь — это мое хозяйство, мои медные кастрюли, скромная мебель. Я думаю, если бы мне дали дворец, я не была бы в нем счастлива. Вот и для Жана дороже всего его конюшня. И лошади. У нас бывают дни, когда мы разгружаемся и стоим на месте. Тогда Жану делать нечего.

Он мог бы пойти в кабачок. Но нет! Он поудобней устраивается в конюшне на том же месте, где сейчас, и греется на солнце.

Мегрэ окинул взглядом конюшню: справа просмоленная перегородка, кнут на согнутом гвозде, на другом гвозде оловянная чашка, кусочек неба виден на стыке щитов, служивших потолком, справа — мускулистые крупы лошадей.

От всего этого веяло животным теплом, многогранной, насыщенной, как иные терпкие вина, жизнью.

— Скажите, его ведь можно оставить здесь, правда?

Она попросила комиссара выйти вместе с ней. Шлюз работал в том же ритме. А вокруг — улицы города, оживленные, чуждые каналу.

— Можете вы мне объяснить, комиссар, что он сделал?

Я никогда не подумала бы про него дурное, он никогда не вызывал у нас подозрений. Правда, однажды муж увидел Жана без рубашки, с голой грудью и обратил внимание на татуировку. Она была не такой, как у наших речников. Ну, мы и решили, что он не тот, за кого себя выдает, но меньше любить его не стали. Расспрашивать его не хотелось. Зачем? Скажите, комиссар, вы ведь не думаете, что он убил ту женщину? Но поверьте, если даже он это сделал, значит, она того заслужила! Жан — это, знаете, какой человек? — Она искала слово, которое бы выразило ее мысль, но не нашла. — Ладно! Вот муж встанет… Я послала его спать: у него с детства грудь слабая… Что, если я схожу приготовлю бульон покрепче?

— Сейчас приедут врачи. Лучше бы пока…

— А это нужно? Они не отравят ему последние минуты?

— Это необходимо.

— Ему ведь хорошо с нами, верно? Могу я оставить вас на минутку? Вы не будете его мучить?

Мегрэ утвердительно кивнул, вернулся в конюшню, вытащил из кармана металлическую коробочку, в которой лежала маленькая штемпельная подушечка, пропитанная чернилами.

Понять, в сознании Жан или нет, было все еще нельзя.

Веки его были полуоткрыты, взгляд ясен и равнодушен.

Но когда комиссар приподнял его правую руку и прижал пальцы поочередно к подушечке, ему показалось, что на долю секунды на лице Жана промелькнула улыбка.

Мегрэ приложил пальцы к чистому листку бумаги, с минуту наблюдал за ним, как будто надеялся открыть тайну, в последний раз взглянул на лошадей, которые уже начали беспокоиться и топтаться на месте, и вышел.

Хозяин баржи с женой пили кофе с молоком и внимательно смотрели в его сторону. На расстоянии не более пяти метров от «Провидения» был пришвартован «Южный Крест», на палубе яхты никого не было.

Накануне Мегрэ оставил свой велосипед возле шлюза, там он и нашел его сейчас. Десять минут спустя он уже был в полицейском участке и послал агента в Эперне, чтобы тот передал отпечатки пальцев по бильд-телеграфу в Париж.

Когда он вернулся на «Провидение», на борту баржи стояли два врача, с которыми пришлось поспорить. Они хотели забрать Жана в больницу. Встревоженная хозяйка бросала на Мегрэ умоляющие взгляды.

— Есть надежда на выздоровление? — спросил комиссар.

— Нет. У него продавлена грудь. Одно ребро проникло в правое легкое.

— Сколько ему осталось жить?

— Другой на его месте уже давно бы умер… от часа до пяти.

• Предыдущая
• 18/22
• Следующая