Япония. Год в дзен-буддийском монастыре - ван де Ветеринг Янвиллем - Страница 32
- Предыдущая
- 32/33
- Следующая
Настоятель посмотрел на меня. Я не знал, что ответить. Вполне приемлемые условия, но, казалось, настоятель чего-то ожидал.
— Хорошо, — сказал я. — Благодарю вас за всё.
Он кивнул, и я, полагая, что беседа окончена, поклонился и встал. Когда я подошёл к двери, настоятель окликнул меня:
— Есть ещё кое-что, что я хотел бы спросить. Зачем тебе эта церемония? Думаешь, она что-то даст?
Пришлось признаться, что я так не думаю.
— Думаешь, став буддистом, ты сумеешь решить свой коан?
Нет, я так не думал.
— Хм-м, — произнёс настоятель и отвернулся.
На этом беседа закончилась, и я покинул комнату.
Я отправился в сад искать Хан-сана и обнаружил, что он грузит в тележку огурцы.
— Ты буддист? — спросил я.
Хан-сан, возможно, был простым деревенским парнем, но голова у него соображала.
— Я? — невинно спросил он. — Я изучаю дзен-буддизм (если перевести дословно, он сказал: «Я совершаю изучение дзен-буддизма»).
— Это мне известно, — сказал я нетерпеливо. — Я хочу знать другое: ты буддист?
— Знаешь, — сказал Хан-сан, — этого «я» не существует. Я постоянно изменяюсь, с каждой секундой становлюсь другим. Я существую так же, как существуют облака. Облако — тоже буддист. Ты называешь меня «Хан-сан» и воображаешь, что вчера я был таким же, каким буду завтра. В действительности же никакого Хан-сана нет. Но как несуществующий Хан-сан может быть буддистом?
— Не усложняй так, — сказал я. — Всё, что я спрашиваю, — это являешься ли ты частью общины буддистов.
— А облако это часть неба? — спросил Хан-сан.
Я сдался. О церемонии мы больше никогда не говорили.
Глава 18
Всё, что завершается, начинается
— Бог благ, — сказал викарий.
Было воскресное утро, и я находился в гостях у Лео Маркса. Солнце в библиотеке светило, и я раскрыл окна, чтобы слышать море. Викарий тоже гостил у Лео. Дом Лео был бесплатной гостиницей для странствующих бездельников.
— При условии, что они бреются, — говорил Лео, — и помалкивают за обеденным столом.
Я встречал в его доме морских капитанов, писателей, путешествовавших бизнесменов, а теперь вот ещё и викарий.
— Почему Бог благ? — спросил я.
— Потому что канарейка прекрасно поёт.
Канарейка выводила у открытого окна мелодию, изобилующую изощрёнными трелями и чистыми протяжными звуками.
— Совершенно верно, — сказал незаметно вошедший Лео. — Бог благ.
Два буддиста и католик в полном согласии.
Несколько дней спустя я ехал на своём мотороллере вдоль обрыва. Питер на день уехал из города, и я, нарушив распорядок дня, отправился на прогулку. Киото окружено горами, а я уехал, не заглянув в карту. Через полчаса люди мне уже не встречались. Я ехал по горной тропе, предназначенной для альпинистов, и видел островки леса и горные луга, иногда далеко внизу сверкало озеро Бива. У края пропасти мне показалось, что, чуть повернув рукоятку, я без труда решу множество проблем. Искорёженный мотороллер, разбитое тело — и мир, Вселенная перестанут быть.
Я оставил мотороллер на тропе и сел на выступающий над пропастью камень, болтая ногами. Малейший толчок, и хо-оп, нет Китая и семисот миллионов китайцев…
А как же моя душа? Будда отказывался отвечать на этот вопрос. Есть душа, нет её, есть жизнь после смерти, нет её — праздные вопросы. Следуй восьмеричному пути, и эти вопросы отпадут сами собой, позже, сейчас, не имеет значения. Но я сидел на камне, и мои ноги упирались в ничто. Если я уже в ничто, что от меня останется? А если что-то останется, куда оно отправится? В рай или в ад? Ад для самоубийц, печальная юдоль, полная стенающих прозрачных теней? Я поднял ноги на камень, вернулся к мотороллеру и уже через час был дома. По пути я почти не глядел на пейзажи и на крестьян и крестьянок, работавших в красочных кимоно. Я старался нащупать нить моих мыслей. Чему я научился за полтора года падений и подъёмов? Тому, что надо трудиться изо всех сил, что я обязан делать всё как можно лучше. Но я мог научиться этому и в Роттердаме. Голландцы, особенно жители Роттердама, трудятся не покладая рук, это национальный обычай. Всё, что мне нужно сделать, это воссоздать среду, а это совсем нетрудно. Гораздо легче следовать примеру, чем сопротивляться ему.
Кое-чему мне всё-таки удалось здесь научиться. Мало стараться изо всех сил, нужно, стараясь изо всех сил, оставаться непривязанным к любым своим устремлениям.
Старший монах и его худощавый помощник Ке-сан рассказали мне, когда я помогал им на кухне, историю о дзенском священнике и саде мхов.
Один священник получил под свою ответственность небольшой дзенский храм, островок тишины и очарования в нескольких милях от Киото. Храм был знаменит своим садом, и священник получил его, потому что больше всего в жизни любил сады и садоводство. Рядом с храмом стоял другой храм, поменьше, в котором жил старый дзенский наставник, настолько старый, что у него уже не было учеников. Священник приглядывал за стариком, но отношений мастер/ученик у них не возникло — священник уже много лет назад прекратил изучение коанов.
К священнику должны были прийти гости, и он всё утро был занят работой в саду. Он сгрёб опавшие листья и выбросил их. Побрызгал водой на мох, местами подровнял его и положил немного листьев, но уже в нужные места. И, только поднявшись наконец на террасу и оглядев сад, он смог сказать себе, что сад был именно таким, каким должен быть. Старый наставник, прислонившись к разделявшей оба храма стене, с интересом наблюдал за работой священника.
— Красиво? — спросил священник у наставника. — Не кажется ли вам, что сад стал таким, каким ему следует быть? Скоро придут гости, и я хочу, чтобы они увидели сад таким, каким его видели монахи, некогда создавшие его.
Наставник кивнул:
— Сад красив, но кое-чего ему не хватает, и, если ты перетащишь меня через стену и спустишь ненадолго в сад, я это исправлю.
Священник замялся, поскольку он был уже немного знаком с наставником и знал, что у старика могут возникнуть самые неожиданные мысли. Но и отказать он не мог: воля наставника — закон, а то, что он давно уже не у дел, ничего не меняло.
Когда священник осторожно спустил наставника в сад, старик медленно подошёл к дереву, которое росло посреди гармоничной комбинации мхов и камней. Стояла осень, и листья засыхали. Наставник потряс немного дерево — и сад вновь оказался в листьях, раскиданных как попало.
— Вот что нужно было сделать, — сказал мастер, — можешь перенести меня обратно.
Ке-сан добавил, что священник утратил самообладание, заплакал, затопал ногами, чего, по словам Ке-сан, нельзя было делать. Правильно, думал я после моей поездки к пропасти. Вот в чём всё дело: стараться изо всех сил и не привязываться. Дойти до такого момента, когда всё, что ты старался сделать, сведётся к нулю, и остаться к этому равнодушным. Невозмутимость. Вот чему я здесь научился. Немного теории. У меня это заняло полтора года. Сомневаюсь, смогу ли я применять эту теорию на практике.
Остаток дня я провёл, ничего особенно не делая. Вечером медитации в монастыре не было, мне нечем было заняться. Я мог медитировать у себя в комнате, учить японский или работать в саду. Мог руководствоваться распорядком дня, но мне этого не хотелось. Питер вернулся домой вечером, и я спросил его, не попросит ли он старшего монаха дать мне трёхдневный отпуск. Настоятель был болен, так что я не пропустил бы ни одного утреннего посещения.
— Зачем тебе отпуск? — спросил Питер.
Я сказал, что хочу на три дня запереться у себя в комнате и непрерывно медитировать.
— У тебя не получится, — сказал Питер.
— Знаю, — ответил я. — Какое-то время уйдёт на сон, какое-то — на еду, но почему бы не попробовать?
Питеру мой замысел не понравился. Он пытался отговорить меня, но я настаивал. Я был уверен, что нужно сделать что-то такое, что нарушило бы мой ежедневный ритм, иначе я не преодолею своей депрессии. И это казалось лучшим решением.
- Предыдущая
- 32/33
- Следующая
