Грязь на снегу - Сименон Жорж - Страница 39
- Предыдущая
- 39/47
- Следующая
С виду эти люди — подчиненные. Они напоминают детей-служек, сопровождающих священника при свершении обрядов. Они не садятся, не курят.
Зато пожилой господин курит непрерывно. Это, пожалуй, единственное, что в нем от человека. Он курит сигарету за сигаретой. Пепельница у него на письменном столе слишком мала, и Франка раздражает, что никому не приходит в голову заменить ее другой, побольше. Цвет у нее зеленый, сделана она в форме виноградного листа.
Уже с утра ее переполняют окурки и пепел.
В помещении есть печка и ведро с углем. На худой конец, было бы достаточно раза два в день вытряхивать пепельницу в ведро.
Этого не делается. Может быть, пожилой господин не позволяет?
Горка окурков растет, и это грязные окурки. Пожилой господин курит неопрятно, не вынимая сигарету изо рта.
Слюнявит ее, она то и дело тухнет, он раскуривает ее снова, бумага намокает, табак лезет в рот.
Кончики пальцев у него коричневые. Зубы тоже. И два пятнышка на верхней и на нижней губе указывают, где он обычно держит сигарету.
Самое неожиданное в таком человеке то, что он сворачивает себе сигареты сам. Весь его вид убеждает, что материальной стороне жизни значения он не придает. Интересно все-таки, когда он спит, ест, бреется? Франк ни разу не видел его свежевыбритым. И тем не менее даже посреди допроса он вдруг вытаскивает из кармана кисет свиной кожи, из жилетного кармана — книжечку папиросной бумаги.
Он педантичен. Операция длится до отчаяния долго, и во время нее жизнь как бы замирает. Тоже уловка?
Этой ночью, заканчивая допрос под самое утро, пожилой господин заговорил с Франком о Берте. Как всегда, пуская в оборот новое имя, он сделал это внезапно. Фамилию Берты не упомянул. Впечатление было такое, словно пожилой господин — завсегдатай дома Фридмайеров или нечто вроде главного инспектора Хамлинга, для которого делишки Лотты не представляют секрета.
— Почему Берта ушла от вас?
Франк научился выигрывать время. Не для этого ли он и находится здесь?
— От меня она не уходила. Она ушла от моей матери.
— Не все ли равно?
— Нет. Я не вмешиваюсь в дела своей матери.
— Но вы спали с Бертой.
Здесь все знают. Чтобы узнать то, что знают здесь, пришлось допросить Бог весть сколько человек, истратить Бог весть сколько часов и сил на вызовы и хождения!
— Вы же спали с Бертой, не так ли?
— Бывало.
— Часто?
— Что вы понимаете под словом «часто»?
— Один, два, три раза в неделю?
— Трудно сказать. Как когда.
— Вы любили ее?
— Нет.
— Но спали с ней?
— При случае.
— И разговаривали тоже?
— Нет.
— Спали вместе и не разговаривали?
Когда Франка выводят на такие темы, его подмывает ответить непристойностью. Как в школе. Но учителю не говорят непристойностей. Пожилому господину — тем более. Сальностями его не проймешь.
— Скажем так: я обходился минимальным количеством слов.
— То есть?
— Затрудняюсь уточнить.
— Вам не доводилось рассказывать ей, что вы делали в течение дня?
— Нет.
— Ни расспрашивать ее, что делала она?
— Подавно.
— Вы не говорили о мужчинах, которые спали с ней?
— Я не ревновал.
Вот в таком тоне. Конечно, надо учитывать, что пожилой господин старательно выбирает слова и взвешивает их, прежде чем произнести, а это требует времени. Письменный стол у него американский, монументальный, с множеством отделений и ящиков. Все они набиты какими-то никчемными с виду бумажками, которые пожилой господин в нужный момент извлекает из разных мест и бегло просматривает.
Франку известно, что это за бумажки. Здесь нет письмоводителя. Его ответы никто не фиксирует. У обоих штатских, по-прежнему стоящих возле двери, нет ни авторучек, ни карандашей. Франк не слишком удивился бы, если б обнаружилось, что они не умеют писать.
Пишет сам пожилой господин — неизменно на клочках бумаги, обрывках старых конвертов, неисписанных нижних полях писем и циркуляров, которые тщательно обрезает. Почерк у него микроскопический, невероятно убористый и понятный только ему самому.
Раз в его ящиках лежит клочок бумаги, где речь идет о Берте, это означает, что толстуха тоже была на допросе.
Интересно, прав ли Франк в этом предположении? Ему случается, входя, принюхиваться, вбирать в себя запахи, эти следы кого-то, кто побывал здесь до его прихода.
— Ваша мать принимала офицеров, чиновников?
— Возможно.
— Вы часто оставались дома во время их визитов?
— Случалось.
— Еще бы! Вы молоды, любопытны.
— Я молод, но не любопытен и не страдаю никакими пороками.
— У вас много друзей, знакомых. А ведь так интересно знать, чем занимаются офицеры и о чем они говорят.
— Только не мне.
— Ваша подружка Берта…
— Она не была моей подружкой.
— Она перестала ею быть, потому что ушла от вас и вашей матери. Вот я и спрашиваю себя: почему? И почему в день ее ухода из вашей квартиры доносились такие громкие возгласы, что соседи всполошились?
Какие соседи? Кого вызывали на допрос? Франку приходит на ум г-н Виммер, хотя он ни в чем старика не подозревает.
— Странно, что Берта, которая, по словам вашей матери, была в известном смысле членом семьи, ушла от вас именно в подобный момент.
Не умышленно ли он упоминает об этом, чтобы дать понять: Лотту тоже допрашивали. Франка это не волнует.
Он и не такое слышал.
— Берта была исключительно полезна вашей маме.
(Пожилой господин не знает, что Франк никогда не называет так свою мамашу: лоттам не адресуют слово «мама».)
Не помню уж, кто из вас сказал, — пожилой господин делает вид, будто роется в бумажках, — что она здорова как лошадь.
— Как кобыла.
— Согласен. Как кобыла. Нам еще придется поговорить о ней.
Сначала Франк полагал, что все это — пустые слова, способ запугивания. Он не представлял себе, как его поведение и поступки могут стать в глазах пожилого господина настолько важными, чтобы тот привел из-за них в действие такую сложную машину.
Самое любопытное, что, со своей точки зрения, пожилой господин не ошибается. Он знает куда гнет. Знает лучше, чем Франк, только начинающий догадываться о подоплеке происходящего, — раньше он о ней не имел представления.
В этом доме слов на ветер не бросают. Если пожилой господин роняет: «Нам еще придется поговорить о ней»
— значит, дело разговорами не ограничится. Бедная глупая толстуха Берта!
Тем не менее подлинной жалости ни к ней, ни к кому бы то ни было Франк не испытывает. Это чувство он тоже оставил позади. Он не сердится на Берту. Не питает к ней презрения. В нем нет ненависти. Он просто приучился смотреть на людей рыбьими глазами пожилого господина, словно сквозь стекла аквариума.
В том, что здесь не бросают слов на ветер, он убедился в связи с Кромером. Было это на самых первых порах, когда Франк еще ничего не понимал. Он воображал, что, как в случае с офицером, огревшим его линейкой, достаточно все отрицать.
— Знакомы вы с Фредом Кромером?
— Нет.
— И никогда не встречали человека с такой фамилией?
— Не припоминаю.
— Но он бывал, где и вы, — в тех же ресторанах, тех же барах.
— Возможно.
— Вы уверены, что никогда не пили с ним шампанского у Тимо?
Ему протягивают руку помощи!
— С кем мне только не случалось пить у Тимо! В том числе и шампанское.
Промах! Франк спохватывается сразу же и все-таки слишком поздно. Пожилой господин покрывает бисерными каракулями очередной клочок бумаги. Для человека его положения и возраста выглядит это несколько несерьезно. Однако ни один из таких обрывков не теряется, каждый в нужный момент извлекается на поверхность.
— Вы не знаете его и просто как Фреда? Кое-кого в известных заведениях знают только по имени. Например, целая куча людей, с которыми вы общались, можно сказать, ежедневно, даже не подозревает, что ваша фамилия Фридмайер.
— Это не тот случай.
- Предыдущая
- 39/47
- Следующая
