Дело Сен-Фиакра - Сименон Жорж - Страница 32
- Предыдущая
- 32/39
- Следующая
Мог ли он совершить убийство?
Допустим, он работал на своего папашу, был с ним в сговоре.
Он каждый день ездит в Мулен. Лучше, чем кто-либо Другой, разбирается в финансовых делах семьи. Для него проще простого повидаться с издателем или типографским рабочим.
Ладно. Перейдем ко второй гипотезе. Извините, Метейе, мне придется сказать, если это вам еще неизвестно, что у вас был соперник. Эмиль Готье, конечно, не красавец, что не помешало ему быть вашим предшественником на том месте, которое вы заняли с таким тактом.
Случилось все это несколько лет назад. Возможно, он таил некие надежды, а может быть, ему и впоследствии доводилось растрогать слишком нежное сердце моей матери?
Словом, он был ее официальным протеже и мог лелеять любые смелые надежды.
Потом появились вы. И взяли над ним верх.
А что, если убить графиню и в то же время обратить все подозрения на вас?
Мегрэ чувствовал себя до крайности неуютно. Все это выглядело омерзительно, кощунственно. Сен-Фиакр говорил с неизменным пафосом. А каждый из гостей спрашивал себя, выдержит ли он до конца это безобразие. И вообще, что делать? Сидеть и молча все сносить или встать и уйти?
— Как видите, мы по уши увязли в поэзии. Обратите внимание, даже графиня, которая лежит сейчас там, наверху, имей она возможность заговорить, не могла бы сообщить нам разгадку этой тайны. Лишь убийце известны все подробности преступления. Ешьте, Эмиль Готье. Главное, не уподобляйтесь своему отцу он вот-вот грохнется в обморок.
Альбер! В шкафу наверняка еще есть несколько бутылок вина. Ваше здоровье, молодой человек.
И граф, улыбаясь, повернулся к Метейе, а тот вскочил как ошпаренный:
— Сударь, мой адвокат…
— Да сядьте вы! Какого черта! И не старайтесь нас убедить, что в ваши лета вы не понимаете шуток.
Пока граф произносил эту тираду, Мегрэ не сводил с него глаз и отметил, что лоб его покрылся крупными каплями пота.
— Никто из нас не стремится выглядеть лучше, чем он есть на самом деле, не так ли? Хорошо. Как я вижу, вы начинаете соображать, что к чему. Прошу вас, отведайте фруктов. Это так полезно для пищеварения…
В комнате было невыносимо жарко, и Мегрэ на мгновение задумался, припоминая, кто же погасил электрические лампы? Ведь теперь горели лишь свечи на столе.
— Ваш случай настолько прост, что даже неинтересно. Вы играли на редкость скучную роль — такую долго не выдержишь. В конце концов, вас внесли в завещание. Но точно так же в любой момент могли вычеркнуть. Однако случись внезапная смерть — и все было бы кончено. Вы обретете свободу. И сможете насладиться плодами своего… своей жертвы… Могу поспорить: вы собирались жениться на какой-нибудь девушке из ваших краев, которую давно держали на примете.
— Позвольте! — попытался вмешаться адвокат, но это выглядело настолько комично, что Мегрэ не мог сдержать улыбки.
— Заткнитесь! И пейте себе.
Голос Сен-Фиакра звучал категорично. Несомненно, он был пьян. Он и говорил с тем красноречием пьяниц, в котором грубость соседствует с тонкостью и остроумием, а плавная и четкая речь то и дело сменяется несвязной скороговоркой.
— А теперь мой черед.
Граф подозвал Альбера.
— Слушайте, старина, поднимитесь-ка наверх. Матери, наверное, не сладко там совсем одной.
Мегрэ заметил, как слуга вопросительно глянул на старого Готье, и тот глазами сделал ему знак повиноваться.
— Минуточку! Сначала подайте на стол бутылки. И виски тоже… Надеюсь, никто не стремится соблюдать этикет.
Граф поглядел на часы.
— Десять минут двенадцатого. Я так много говорю, господин кюре, что даже не слышал, как звонили церковные колокола.
Но тут, заметив, что дворецкий, расставляя на столе новую партию бутылок, слегка передвинул револьвер, граф на мгновение отвлекся:
— Осторожно, Альбер! Он должен лежать на равном расстоянии от каждого.
Морис де Сен-Фиакр подождал, пока за слугой закроется дверь.
— Ну вот, — как бы подводя итог, заметил он. — Теперь мой черед. Я не сообщу вам ничего нового, если скажу, что оказался совершенно никчемным человеком. Разве что за исключением тех лет, пока был жив отец. Но когда он умер, мне было всего семнадцать.
К тому же у меня нет ни гроша. Это известно всем.
Газеты пишут об этом почти в открытую.
Необеспеченные чеки… Приходится регулярно обирать собственную мать… Я придумываю берлинскую историю с болезнью, чтобы вытянуть из нее несколько тысяч франков…
Обратите внимание, в своем роде это тот же фокус с газетной вырезкой, только чуть помягче.
Так как же обстоит дело? Деньги, которые должны достаться мне, расходуются на всяких подонков типа Метейе… Прошу прощения, старина… Мы по-прежнему упражняемся в трансцендентной психологии.
А скоро и вовсе ничего не останется. И вот я звоню матери, когда очередной необеспеченный чек может обернуться для меня тюрьмой. Она отказывается платить. Это можно установить на основе свидетельских показаний.
В конце концов если и дальше так пойдет, то через несколько недель от отцовского наследства не останется ни гроша.
И здесь возможны два варианта, как в случае с Эмилем Готье. Во-первых…
Ни разу за все годы службы комиссару не было настолько не по себе. Не говоря уже о том, что он впервые так отчетливо сознавал: ситуация вышла из-под его контроля. Он просто не в силах с ней совладать. Порой ему казалось, что он уже начинает что-то понимать. Но в следующую секунду очередная тирада де Сен-Фиакра вновь сбивала его с толку.
А под столом кто-то неустанно толкал его ногой.
— Поговорим лучше о чем-нибудь другом, — осмелился предложить вдребезги пьяный адвокат.
— Господа… — начал было священник.
— Извините, вам придется потерпеть, по крайней мере, до полуночи. Так я говорил, что первая гипотеза…
Ну вот, вы сбили меня с мысли…
И, словно это могло прочистить ему мозги, граф налил себе полный стакан виски.
— Кому-кому, а мне прекрасно известно, что мать — женщина весьма чувствительная. Вот я и вкладываю газетную вырезку в молитвенник, чтобы напугать ее и тем самым разжалобить. И собираюсь прямо на следующий день явиться за деньгами, полагая, что она станет гораздо сговорчивее.
- Предыдущая
- 32/39
- Следующая
