В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В» - Иванов Сергей Анатольевич - Страница 16
- Предыдущая
- 16/44
- Следующая
И вот прошёл месяц. Даже больше, потому что время выпало как раз на весенние каникулы. И под конец я стал волноваться: как же я дневник покажу?! Я хоть и маленький тогда был, но всё равно у меня дневник получился настоящий, а не для показа. С дневниками всегда так! Если для показа, то получается дрянь. А если по-настоящему, то показать никому невозможно!
Но я тогда переживал ужасно: я ведь этого не знал ничего. Жалко всё же, что у меня тот дневничок не сохранился. Наверно, нём больше всего было написано из всех моих дневников за все годы. А может, это уж теперь так кажется.
В общем, после каникул Няня спрашивает: «Ну, кто вёл дневник, поднимите руки».
Я тогда, помню, в парту глазами впился: пусть, думаю, лучше двойка, ни за что не скажу! Стыдно было, чтоб кто-то мой дневник прочитал.
И вдруг слышу, Няня говорит: «Что ж, значит, никто не вёл?» Она так добро говорить умела! Я тогда поднял глаза. И мы словно переглянулись всем классом. Как заговорщики. Но я даже Кольке про дневник не сказал!
А Няня нам вдруг говорит: «Сейчас будем писать сочинение «Как я провёл каникулы». Словно про дневник вообще речи не было.
Я прямо с радостью, помню, кинулся писать! Подумал: ну, с дневниками пронесло, забыла Няня. Глупый ещё был.
А через несколько деньков Няня нам объявляет отметки. Я не помню, сколько тогда мне поставили… А потом и говорит: «А дневники-то вы всё-таки писали! Молодцы. Дима Соколов свои мысли совсем выражать не умел. А теперь ну прямо рассказ написал!..» И так она почти что всех похвалила: и меня, и Кольку — в общем, всех почти что. А потом сказала: «Вот что, дети! (Она, когда волновалась, называла нас «дети».) Дневник вести хорошо и полезно. Запомните это. Вы научитесь лучше говорить и писать. Научитесь думать. Научитесь говорить себе правду. А вот показывать дневник никому не надо. Он только для себя. И я очень рада, что вы, все до единого, смолчали в прошлый раз. Значит, я вас правильно воспитываю. И вы без всяких слов, а просто сердцем сами понимаете эти простые, но важные вещи!» Уже звонок прозвенел на переменку, а мы всё сидели и слушали ее…
Правда, что — вместо сердца пламенный мотор! Так жила Ольга последние дни. Словно взлетела над обычной своей жизнью — всё, прежде важное, отступило, как бы съёжилось, оставшись внизу. Дом, братишки, Машка Цалова, Тамара Густавовна, Елена Григорьевна…
Сердце отскакивало от всего этого, как пинг-понговый шарик. Она досиживала кое-как уроки, летела домой покормить Лёньку. И скорее бегом назад, в школу, в продлённую группу.
А там уже Валька её ждала. Хилые беленькие косицы, нелепые коричневые банты рядом с синими глазами.
А глазищи так, наверное, всё время на дверь и были наставлены. Едва Ольга войдёт, сейчас же они тут как тут — два синих цвета!
И Зоя Васильевна, строгая старомодная воспитательница, заметно к ней подобрела. Она брала Ольгу за локоть, отводила к окну и тихо рассказывала про Валю: мол, она и спорить теперь научилась, и бойчее стала. Разучивали стихотворение к Ноябрьским, так у неё память, оказывается, прекрасная! А чуть с кем заспорит, сейчас же: мне сама Оля сказала! Что уж, значит, высший суд, дальше ехать некуда!
— Вы понимаете, как это всё хорошо! — говорила Зоя Васильевна. Она волновалась, и слова её то и дело перемежались короткими смешками. — Вы понимаете, Ольга?.. В вас есть эта наша жилка, педагогическая!
Ольга слушала Зою Васильевну, а сама всё поглядывала на Валю и говорила ей глазами: сейчас, сейчас, погоди чуток. И снова слушала, слушала, и силы её росли!
Она задумала вещь рискованную, но, может быть, единственно спасительную. Она быстро делала с Валей математику, которая была задана на сегодня… А как быстро сделаешь? На полуподсказке, как же ещё! Но Ольга специально шла на это. Зато выкраивалось время на прошлое. Они шагали из глубины, взяв даже учебник первого класса, нагоняли сегодняшний день из прошлого.
Так Ольга сама для себя делала. Взяла прошлогодний дневник и с марта месяца поехала заново делать уроки! Оказывается, она по частям-то кое-что знала. Математика валялась в её голове бессмысленной грудой кирпича, балок, блоков. И нужно было это всё сложить — выстроить дом.
Прошло уже девять дней из того вольготного срока. Класс вроде бы и не замечал, спрашивают её, нет… Только раз-другой кто-то отпустил замечаньице, что, мол, везёт Лаврушке. Даже Машка ничего. У неё началось её драгоценное фигурное катание. Значит, опять она будет учиться лишь бы — лишь бы, позёвывать на уроках и греметь в парте коньками, такими тяжёлыми на вес и такими лёгкими, когда Машка бегает в них по льду.
Ольга ей раньше завидовала. А теперь… что фигурное — прыгай да прыгай. Сама Зоя Васильевна её хвалит! И сам Ветров, огромный, как Маяковский, нет-нет да и заглянет в продлёнку: «Недурно, — говорит, — недурно! Хоть и надула меня в прошлый раз. Да победителей не судят!»
Она жила теперь, не замечая дней. Чуть не каждая секунда у неё была заприходована и с инвентарной бирочкой. Только и есть спокойное, точно отмеренное время — пять по сорок пять (или шесть по сорок пять) — учебный день. А потом всё срывается с места, как сумасшедший вихрь: Лёньке обед на скорую руку, дальше Валя (сперва уроки, а потом… просто от неё ведь уйти невозможно!), уроки свои, дальше повторение старой математики…
Не то чтобы она уж всегда так бешено торопилась. Но остановиться, дух перевести буквально было некогда. Всё время что-нибудь надо, надо, надо!.. Оглянешься, а уж на улице темным-темно, уж девять часов. Голова сама падает на стол, как мяч баскетбольный.
Родьку она вообще не видит, Лёньку практически только во время обеда их скоростного. Родителей?.. По пути в ванную посидит с ними у телевизора минут десять. А глаза уж не видят, говорить не о чем…
И чувствовала Ольга, что-то здесь не так делается. Но остановиться не могла.
Что же всё-таки не так? Сперва решила: мотаюсь, кручусь — вот из-за этого и в душе червяк. Просто от усталости… Но нет, не в том дело!
Однажды она проснулась под утро. Было ещё совсем темно. До вставания в школу почти полтора часа. Такого с ней вроде и не случалось раньше. Нет, было один раз. В классе, кажется, четвёртом, когда зуб болел. Спала ещё, но уже чуяла, что болит он… Спала — уж и не спала, а вроде как притворялась сама перед собой: страшно было.
И сейчас так же. Ей приснился сон. А может, это уже не сон был. Просто вдруг вспомнилось то, что будто пролетело мимо ушей, но, оказывается, не пролетело, застряло в душе… В памяти!
Лёнька Родьку обижал. Что там было у них, в точности она не знала: сидела, уткнувшись в учебник, и дверь в её комнату была закрыта. Родька орал:
«Ну не лезь! Отдай! Сейчас Оле как скажу! Тогда узнаешь, что она водиться с тобой не будет».
Потом долгое молчание. Потом Лёнька:
«Она и так с нами не водится. Сидит в своей комнате, как сторож… Оля твоя… Да возьми ты свою железку!»
И всё. Родька не плакал. А Лёнька, видно, ушёл к себе, потому что обидно бухнула дверь. Да, бухнула, теперь Ольга точно припомнила.
Когда же это произошло? Вчера, что ли? А может, позавчера?.. Хорошо бы, вчера. Тогда ещё ничего. Тогда ещё можно как ни в чём не бывало с Родькой повозиться, Лёньке спокойным голосом что-нибудь объяснить…
Она лежала, по-утреннему закинув руки за голову, но не по-утреннему нахмурившись. Вдруг подумала: «Хорошо, что ещё хоть обижаются. А вот когда уж обижаться перестанут — значит, конец, рукой на тебя махнули!
- Предыдущая
- 16/44
- Следующая
