Черный шар - Сименон Жорж - Страница 38

• Предыдущая
• 38/39
• Следующая

Хиггинс пролежал в постели пять дней. Он позволял себе улыбнуться, только оставаясь один. Как-то раз он сидел, разглядывая в зеркало эту новую улыбку, и его поразило, до чего он похож на Луизу.

Сперва, открыв глаза и увидев, что на будильнике уже полдень, он почувствовал такой стыд, что поскорей зажмурился и снова попытался уснуть. Это ему удалось.

Потом, когда Нора принесла кофе, он пробормотал:

— Прости меня!

И добавил в оправдание:

— Мать умерла.

— Знаю. Я звонила в Олдбридж, в больницу.

— Я заболел, Нора.

— Доктор будет в четыре — я ему тоже позвонила.

Потому и разбудила тебя.

Хиггинс действительно был болен. Потому на него не сердились, а если и сердились, то не подавали виду, говорили с ним ласково. Пульс бился как-то неровно — то часто, то слишком медленно. Иногда грудь сжимали такие спазмы, что ему казалось — он умирает.

Хиггинс смирился. Возможно, это самый лучший выход. О смерти он думал спокойно, почти с удовольствием; представляя себе подробности своих похорон и лица знакомых, когда те будут подходить к его гробу.

Может быть, они пожалеют тогда, что отказали ему в последнем утешении, закрыв перед ним двери «Загородного клуба»?

В другие минуты, под действием прописанных доктором Роджерсом таблеток, он начинал чувствовать себя лучше, и тогда тело и душа словно немели, хотя сознание все-таки не покидало его.

— Как я сюда попал? — спросил он у жены.

— Подъехал к самым дверям и остался сидеть в машине.

— Меня перенесли в дом? Кто?

Она объяснила.

— Они ничего не сказали?

— Поразились, конечно, и малость испугались.

— Флоренс тоже?

Ему было приятно, что дочь беспокоится о нем.

— Я не знала, что произошло, и позвонила в Олдбридж.

Благодаря болезни ему не пришлось ехать на похороны матери. При мысли об этом Хиггинс не мог удержаться от улыбки: наконец-то и он сыграл шутку с Луизой.

— Как там управляются в магазине?

— Мисс Кэролл позвонила в Хартфорд, оттуда прислали заместителя.

— Кто такой?

— Фамилии не помню.

— А как выглядит?

— Брюнет небольшого роста, толстый такой.

— Это Пейтл. Мы знакомы.

Надо полагать, он захворал не на шутку: доктор Роджерс навещал его два раза на дню. Если бы Нора оставила их вдвоем, Хиггинс задал бы врачу свой вопрос.

А стоит ли? Ему теперь ясно, что так не делается. Есть вещи, о которых не говорят.

Своим вопросом он лишь бесцельно шокировал бы доктора, который и так, наверно, все понимает.

Теперь, в постели, он мог спокойно подвести итоги: прошло уже два дня, головная боль и тошнота перестали его донимать. Как раньше по воскресеньям, с утра он вслушивался в домашний, уличный, городской шум. Под действием лекарств все это вместе сливалось у него в мозгу в некую привычную музыку.

Доктору Хиггинс задал только один вопрос:

— Сердце у меня в порядке?

— Будет в порядке, если не приметесь за старое, — ответил Роджерс. Сказал он это мягко, без тени упрека.

Мало-помалу смысл его фразы Хиггинс начал относить не только к спиртному, но и ко многим другим вещам; теперь он понимал, почему Билл Карни проголосовал против него, и не сердился на бывшего приятеля.

Эта мысль еще не созрела. Но Хиггинс был уверен, что набрел на верный путь. Он был не в счет, как говорили в детстве, но лишь потому, что не знал правил игры. В жизни все — игра. А он никак не мог этого уразуметь: то ли начал слишком рано, еще юнцом, то ли слишком уж низменна была среда, из которой он вышел: он же, как издевательски говорила мать, — сын Луизы и этого подонка Хиггинса.

Впрочем, все это не важно. Важно, разумеется, подчиняться правилам, но еще важнее сознавать, что это игра, иначе положение окружающих становится невыносимым.

Ясно? Вот, например, доктор Роджерс наверняка не верит в половину лекарств, которые прописывает, и прекрасно сознает, что больной, которого он обнадеживает, через месяц умрет. Но он же не может сказать это вслух — он должен внушать доверие. Точно так же Билл Карни вынужден делать вид, что его избрали в сенат штата исключительно за его преданность обществу.

Даже сам Оскар Блейр лишь на первый взгляд столб уверен в себе. Он обязан служить для всего города символом успеха и процветания, а на самом деле ему отравляют жизнь неразрешимые проблемы. Будь он счастлив со своей благотворительницей-женой, не пришлось бы ему искать утешения у трижды разведенной м-с Олстон. Она родила ему двоих детей, а он не смеет их признавать. Что происходит, когда он возвращается домой? Что потом говорит детям? И почему с утра до вечера пьет?

Хиггинсу потребовалось много времени, чтобы все это уразуметь. Он был наивен. А когда ему приоткрыли краешек правды, взял да и поднял бунт против всех.

Неужели он предпочел бы вернуться в трущобу, где живет его бывший дружок Радер? Он туда только заглянул — и то мороз по коже пробирает.

Теперь он будет делать все, что от него потребуют.

Даже принесет извинения за скандал в муниципалитете.

Дело упростится тем, что мать его умерла и он вернулся в Уильямсон больным. В среду в еженедельной местной газете появилась заметка о том, что в воскресенье, в Олдбридже, штат Нью-Джерси, в результате несчастного случая скончалась «м-с Луиза Хиггинс, урожденная Фукс, мать нашего уважаемого согражданина Уолтера Дж. Хиггинса», а сам он на почве потрясения болен нервной депрессией.

Возможно, в газете знают всю подноготную Луизы.

Уж наверно оттуда позвонили в больницу, а то и в полицию. Но редакции нет необходимости печатать все как есть, — там знакомы с правилами игры: недаром о причинах его болезни тоже скромно умолчали.

Хиггинс не то чтобы гордился своим решением — временами ему даже становилось стыдно. Стыд, и ощущение пустоты вокруг, и горькое чувство одиночества еще не раз вернутся к нему. Но это неизбежно. Это цена, и ее надо платить. Выбирать не приходится. Никто не властен выбирать. Хиггинсу показалось, что доктор Роджерс каким-то образом догадался, как изменился его пациент. Они точно подмигивали друг другу потихоньку от других.

— Выходит, это и называется стать мужчиной? Если да, то, значит, он оставался ребенком до сорока пяти лет!

• Предыдущая
• 38/39
• Следующая