Русский фантастический, 2015 № 01. Черновики мира - Серов Андрей - Страница 46

— Ну а сам-то что, не догадываешься?

— Догадываюсь. Только почему оно разное?

Он пожал плечами:

— Потому что не наступило еще.

Я хотел возразить, но тут же понял, что капитан прав. Здесь, как везде и всегда, существовало одно только настоящее, которое каждую секунду, каждый неуловимый миг становилось прошлым, ветвясь и порождая миллиарды путей в многоликое будущее. Я подумал, что был бы вовсе не против оказаться в том его варианте, где сменивший имя капиталистический СССР производит такие вот, как эта «Электроника», штучки, но…

— А ведь это, наверное, секретные сведения?

— Секретные. Но ты пока от меня ничего не узнал. Что война с фашистами будет, не только мы оба знаем. Остальное — домыслы.

— И победа?

— И победа. Ее нет еще. Может статься, до Урала немцы дойдут. К счастью, Америка с Японией быстро разделается и окажет помощь. Но за такую цену… Как тебе этот вариант? Правда, источник был из пятьдесят пятого года, так что горизонт краткосрочный и, что там дальше, неясно.

«Источник!» — вот, значит, кто я в здешней терминологии! Это что же, НКВД умеет выдергивать информаторов из разных вариантов грядущего? Как-то слишком невероятно. Покруче, чем гитлеровцы со своим Анэнербе.

— А лучшее будущее, о котором вы знаете, каково? Что там?

— В лучшем? Ясное дело — Мировая Республика Советов! Союз от Японии до Британии! — сказал капитан и засмеялся, и невозможно стало понять, шутит или всерьез говорит. — Игрушку верни, посмотрел, и хватит.

Я с некоторым сожалением выложил на середину стола «Электронику».

— Телефон мой и часы у вас?

— У нас. В надежных руках, не беспокойся. Только, сам понимаешь, вернуть их тебе не могу.

— Да. Я и хотел сказать — технологии позаимствовать можно.

— С этим как раз не очень. Отрыв слишком велик. Разобрать можем, рассмотреть под микроскопом, понять что-то, в самых общих чертах, но воспроизвести — нереально. Слишком много ступеней пропущено.

Он замолчал. Снова закурил, отвернулся к окну. Кажется, меня для него больше не существовало — «источник» сделал свое дело. И… что? Как там спецслужбы с информаторами поступают? «Скрипач не нужен?» Еще две-три затяжки, и он крикнет: «Конвой!» Явятся двое, выведут меня в черную ночь, и ничего, кроме этой ночи, я уже никогда не увижу…

— Товарищ капитан! — От моего крика капитан вздрогнул — Это вы меня из две тысячи десятого вытащили?

Обернулся:

— Чего кричишь? Нет, конечно.

— А кто?

— «Знал бы прикуп — жил бы в Сочи» — слышал там у себя такую пословицу? Ну вот вы и думаете, что прикуп знаете. Настоящее вам претит, с души от него воротит, а изменить — кишка тонка. Вот и валитесь сюда, потому что считаете, что здесь поворотная точка. Может, оно и так, конечно, только знаниям вашим цена — грош ломаный. Нет никакой предопределенности, понял? А есть — громада исторического процесса, свернуть которую неимоверно трудно. Это не костяшки домино, что только и ждут толчка, самого мизерного. Может, думаешь, если бы Ленина в восемнадцатом застрелили, так вам бы сейчас в Российской империи жить? А вот дудки!

Ничего я такого, конечно, не думал, но не отговариваться же? Обычно, когда оправдываются, то только хуже выходит…

— А как же точка бифуркации, странный аттрактор?..

— Ишь ты! Производную взять не может, а туда же — об аттракторах рассуждает! Чему вас только учат в ваших институтах… С чего ты взял, что аттрактор — это именно то всеобщих воздухов благорастворение, что тебе желательно? А Восточный протекторат Третьего рейха с трехклассным образованием, дешевой водкой в каждом ларьке и круглосуточной музыкой по радио не хочешь? Впрочем, кому и то — благо…

— Да что вы меня все немцами пугаете! Ведь если я у вас не один такой, то закономерности изучить можно, какую-то стратегию вывести… А может, и вовсе — машину времени сделать! Не сейчас, конечно, попозже… Одним словом, исследовать явление надо! — Я говорил, все более распаляясь, а капитан уселся на угол стола, смотрел на меня сверху вниз, и во взгляде его сквозило не то удивление, не то жалость. Я осекся.

— Пойми, — произнес он мягко, — нет у нас ни ресурсов, ни времени. Да и что за теорию можно вывести по десятку случаев? Притом что половина из вас, таких умных да грамотных, историю своей страны с пятого на десятое знает.

Мне нечего было сказать. Молчал и капитан. Потом вскочил, одернул гимнастерку и занял свое место напротив. Лицо сделалось жестким и непроницаемым. Я понял, что разговор подходит к концу.

— Три дня назад фашисты вошли в Париж. Франция пала, — говорил он, поймав мой взгляд, и я не смел уклониться. — В запасе, может, как ты утверждаешь, год. Может, больше. Но одно я знаю наверняка — будущее у нас теперь общее. Каким оно станет — зависит и от тебя. Ясно?

Старик замолчал, откинулся на спинку кресла, прикрыл веки. Юноше показалось, что прадед заснул. Он подождал немного, потом осторожно коснулся худой морщинистой кисти, покоившейся на подлокотнике. Старик повернул голову:

— Водички принеси. Устал я чего-то, — слабо он улыбнулся. — Давно ведь не говорил по стольку.

Парень метнулся на кухню, набрал в кружку воды из чайника, принес и смотрел как пьет прадед, будто впервые в жизни видел его. Острый кадык двигался в широкой прорехе ворота теплой, не по сезону, рубахи, пробуждая чувство пронзительной, немыслимой жалости. И хрупкости, такой, что тронь — рассыпется.

— Ну а дальше что?

— Дальше понятно. Заставили написать все, что знал, снова беседовали. Продержали с месяц, а потом выпустили. Подписку о неразглашении, ясное дело, взяли. Документы выдали, по которым выходило так, что родители погибли в Гражданскую, а я в детдоме воспитывался. Справку дали, что семилетку закончил.

— А потом?

— Потом? Экий ты недалекий… Да ведь говорил я тебе — пошел на завод, учеником токаря. Дальше война. В сорок четвертом, после тяжелого ранения, попал в тыл и больше не воевал уж. Страну восстанавливал. В сорок пятом Катю встретил, прабабку твою. Вот так жизнь и прошла.

— Дед! Ну неужели не хотел обратно вернуться?

— А как же? Очень хотел! Первое время бегал все на то место, ждал паровоза, машиниста высматривал. Только напрасно. Нельзя дважды в одну реку войти. Тогда решил, что если не я, то обязательно дети мои должны в этом выверте разобраться. Но Женечка в «лирики» пошла, способности у нее к языками открылись. Не зарывать же в землю… А с ее сыном, отцом твоим, не сложилось у нас. Притом что я-то его понимал, все же по годам рождения близкие мы. Да только ему на мое понимание начхать было. Вам сейчас в школе говорят и по телевизору вдалбливают, что СССР из-за плохой экономики рухнул, но ты не верь. Неправда это. Главное, что люди цену всему забыли. А когда цены не чувствуешь, то любая экономика плоха будет. И никакие слова здесь не помогут, пока жизнь лично тебя на грань не поставит. Сам таким был… — Старик замолчал. — Ты прости, что морали тебе читаю, не надо бы этого…

— И ты про себя никому не рассказывал?

— Первое время нет. Боялся, говоря по правде. Потом, много позже, Кате открылся.

— Поверила?

— Поверила. В начале шестидесятых меня в «органы» вызывали. Опять написать все заставили, расспрашивали долго. Опять подписку взяли. Думаю, сверялись, по какому варианту развитие пошло. После того я долго помалкивал — от греха подальше. Правда, не удержался-таки, съездил на родину своих родителей. Как раз они скоро должны были познакомиться. Только вышло, что и вправду я сирота здесь — деда моего по материнской линии аккурат в сороковом году на западную границу отправили. Там он и погиб, не оставив потомства. А семья отца, оказывается, была в Среднюю Азию эвакуирована, и там следы затерялись. Вот такие дела.

Прадед снова закрыл глаза. Веки его подрагивали. Вздохнул глубоко, собираясь с силами. Правнук ждал. Тихо отщелкивали секунды кварцевые часы на стене, отчаянно билась в оконное стекло муха.