Источник - Рэнд Айн - Страница 110

• Предыдущая
• 110/220
• Следующая

АГА выступила с полным достоинства заявлением, в котором отмежевалась от храма Стоддарда, назвав его духовно-эстетическим суррогатом. Сходные по смыслу, но менее сдержанные в формулировках заявления сделали Советы американских строителей, писателей и художников. О них никто никогда раньше не слышал, но они называли себя советами, и это придавало вес их голосам. Люди говорили друг другу: «А вы знаете, что Совет американских строителей считает этот храм верхом безвкусицы?» Это говорилось тоном, намекавшим на близкое знакомство со сливками мира искусства. Собеседник, конечно, не хотел обнаружить своего невежества и, хотя слыхом не слыхивал о таком объединении, отвечал: «Я так и думал, что они заявят об этом. А вы?»

Хоптон Стоддард получил так много писем с выражением сочувствия, что почувствовал себя счастливым. Раньше он не пользовался популярностью. Эллсворт, думал он, был прав, его сограждане прощали его. Эллсворт всегда прав.

Газеты повыше классом вскоре оставили эту историю. Но «Знамя» продолжало подогревать страсти. Для «Знамени» это была находка. Гейл Винанд был в отъезде, он путешествовал на своей яхте в Индийском океане. Без него Альва Скаррет рвался в бой. Его устраивало продолжение крестового похода. От Эллсворта Тухи даже не требовалось подталкивать его. Скаррет сам горел желанием. Повод был великолепен.

Он писал о закате цивилизации и оплакивал утрату чистой веры. Он устроил конкурс сочинений старшеклассников на тему «Почему я хожу в церковь». Он начал серию иллюстрированных статей «Церкви нашего детства». Он заказывал фотографии сакральных фигур и идолов, которым поклонялись в разные века: сфинкса, горгулий, тотемных столбов. Он опубликовал множество фотографий со статуей Доминик — с подобающими гневными подписями; имя модели, впрочем, упомянуто не было. Он печатал карикатуры на Рорка, изображая его в виде варвара в медвежьей шкуре, размахивающего дубинкой. Он делился умными мыслями о Вавилонской башне, не достигшей небес, а также об Икаре, рухнувшем на своих восковых крыльях.

Эллсворт Тухи воздерживался от активных действий и наблюдал. Он сделал ещё два скрытых хода: нашёл в архиве «Знамени» фотографию Рорка на открытии дома Энрайта — лицо человека в момент наивысшего восторга. Он напечатал фотографию в «Знамени» под заголовком «Вы счастливы, мистер Супермен?». Кроме того, в ожидании слушания дела он заставил Стоддарда открыть храм для публики. Многочисленные экскурсанты оставили непристойные рисунки и надписи на пьедестале статуи Доминик.

Были и немногие, кто приходил полюбоваться и восхититься зданием в благоговейном молчании, но это были люди, обычно не принимавшие участия в общественных движениях. Остин Хэллер опубликовал гневную статью в защиту Рорка и храма. Но он не был признанным авторитетом ни в области архитектуры, ни в области религии, и его статья осталась незамеченной.

Сам Говард Рорк никак не пытался защититься.

Его попросили высказать своё мнение, и он принял в своём кабинете группу репортёров. Он был совершенно спокоен и сказал:

— Я не могу говорить о собственной работе. Я оскорбил бы читателей и себя, если бы попытался накормить их потоком словесного вздора. Но я рад видеть вас здесь. Хочу сказать: я приглашаю осмотреть храм всех желающих, и мне было бы интересно услышать, что люди думают о моей работе, если, конечно, им захочется высказать своё мнение.

Репортаж об этом интервью был напечатан в «Знамени». В нём говорилось: «Мистер Рорк, на которого, кажется, ополчилось сейчас всё общество, принял репортёров с видом самодовольного высокомерия, назвав общественное мнение вздором. Он не захотел говорить, но, по всей видимости, прекрасно осознавал, что всё происходящее послужит ему хорошей рекламой. По его словам, всё, что ему нужно, — это привлечь к своему зданию внимание как можно большего числа людей».

Несмотря на настойчивые уговоры Остина Хэллера, Рорк отказался нанять адвоката для предстоящего процесса. Он сказал, что будет сам защищаться в суде, но отказался объяснить, каким образом собирается это делать.

— Остин, во многом я охотно следую общепринятым нормам. Я охотно ношу такую же одежду, что и все, ем то же, что и все, и, как все, пользуюсь метро. Но есть вещи, которые я не могу и не хочу делать так, как все. И это — одна из них.

— Да что ты понимаешь в судах и законах? Ведь он выиграет.

— Выиграет что?

— Свой иск.

— Разве так важно, кто выиграет? Это пустяки. Ведь я всё равно не смогу помешать ему поступить с этим зданием, как ему заблагорассудится. Храм принадлежит ему. Он может стереть его с лица земли или отдать под фабрику по производству клея. Он может сделать это в любом случае, независимо от того, кто выиграет.

— Да, но он воспользуется для этого твоими деньгами.

— Может быть, и моими деньгами.

Стивен Мэллори никак не выразил своего отношения к происходящему. Но лицо у него было такое, как в тот вечер, когда Рорк встретил его впервые. Как-то Рорк попросил его:

— Стив, скажи мне, что ты думаешь обо всём этом, если тебе тогда станет легче.

— Не о чем говорить, — равнодушно ответил Мэллори. — Я уже сказал, что они тебя погубят.

— Чепуха. У тебя нет оснований бояться за меня.

— Я и не боюсь. Что толку? Дело совсем не в этом.

Несколько дней спустя, всё в том же кабинете Рорка, Мэллори вернулся к этому разговору. Он сидел на подоконнике, глядя на улицу, и вдруг сказал:

— Говард, помнишь, я говорил тебе, что боюсь только одного чудовища? Так вот, я ничего не знаю об Эллсворте Тухи. Я никогда не видел его до того, как мне пришлось в него выстрелить. Только читал его статьи. Говард, я стрелял в него именно потому, что он, по-моему, знает всё об этом чудовище.

Доминик появилась у Рорка в тот день, когда Стоддард подал иск. Она молча положила сумочку на стол и стояла, медленно снимая перчатки, как будто хотела продлить момент внутренней радости от сознания, что воспроизводит этот привычный жест здесь, в его комнате. Она взглянула на свои пальцы. Потом подняла голову. По её лицу было видно, что она знает о самых тяжких его страданиях, и его страдания были её страданиями, и она хотела нести их груз хладнокровно, не прося ни слова сочувствия.

— Ты не права, — мягко сказал он. Они часто разговаривали так — словно продолжая беседу. — На самом деле мне вовсе не так плохо.

— Я не хочу этого знать.

— Но я хочу, чтобы ты знала. Всё, что ты думаешь, гораздо хуже правды. Они хотят уничтожить храм, но мне, кажется, это безразлично. Может быть, боль настолько велика, что я её уже не чувствую. Но кажется, здесь другое. Если ты хочешь страдать за меня, не страдай больше меня. Упиваться своими страданиями я не могу. Никогда не мог. Существует некий предел, до которого можно выдерживать боль. Пока существует этот предел, настоящей боли нет. Не смотри на меня так.

— Где этот предел?

— В сознании того, что этот храм создал я. Я его построил. Остальное не так важно.

— Ты не должен был его строить. Ты не должен был доводить всё до такого конца.

— Это неважно. Даже если его разрушат. Важно только то, что он существовал.

Она покачала головой:

— Ты понял, от чего я тебя оберегала, когда отбирала у тебя все эти заказы?.. Я не хотела давать им право поступать так с тобой… Право жить в твоих зданиях… Право касаться тебя… каким бы то ни было образом…

Когда Доминик вошла в кабинет Тухи, лицо его озарила тёплая, неожиданно искренняя приветливая улыбка. В то же время он поднял брови и нахмурил лоб, притворяясь разочарованным. Какую-то долю секунды его лицо выражало одновременно искреннее радушие и наигранное разочарование, что было смешно и нелепо. Он сделал вид, что разочарован, потому что Доминик была не такой, как всегда: в глазах её не было ни насмешки, ни гнева. Она вошла спокойно и деловито, как служащий, пришедший по официальному поручению.

— Чего ты добиваешься? — спросила она.

Он попытался воскресить весёлый задор их привычных междоусобиц и сказал:

• Предыдущая
• 110/220
• Следующая