Марфа-посадница - Балашов Дмитрий Михайлович - Страница 41

• Предыдущая
• 41/123
• Следующая

— Я смотрю! — выкрикнул Тучин в ответ. — Скоморохи!

Голос его был перекрыт грозным ревом: «Долой! Москва! За короля!» В небе надрывался вечевой колокол. Вскоре вокруг них началась новая круговерть. Позовники, бирючи, приставы, вкупе с молодцами владычного полка, работая кулаками и плечами, расчищали вечевую площадь. Старосты вечевого Совета и подвойские собрали, чтобы только сдержать толпу, всех, кого могли. Дюжий ратник чуть не сгреб за шиворот и Своеземцева, хорошо, по платью признал, бросил на ходу:

— Извиняй, боярин!

Тучин высокомерно усмехнулся. На едва расчищенную вечевую площадь начали прорываться по одному выборные, каждого из которых толпа провожала криками, свистом, напутствиями, улюлюканьем или поощрительными возгласами.

Колокол, наконец, смолк, и стало можно слышать друг друга.

— Почему скоморохи? — переспросил Иван.

— Почто твои отказались подписать? — ответил вопросом на вопрос Тучин.

— Курятник! — прокричал Своеземцев в ответ.

— А, Фома! Хорош Немир, своего уговорить не сумел! — Тучин с отвращением смахнул ошметок грязи, брызнувший на его дорогую шубу из-под ног толпы. — Скоморохи и есть! Что мы можем им обещать? — указал глазами на площадь Григорий, обтирая руку белым шелковым платом.

— Черному народу? — не понял Своеземцев.

— Народу никто ничего не даст! — зло отвечал Тучин, подергивая щекой.

— Разве закрутят его в бараний рог! Станет Москва, уж не покричат на вече!

Да и налоги не те будут брать, что мы, а втрое. Мой ключник никогда так не обдерет мужиков, побоитце, как дворяна московские!.. Что народ! А вот этим, житьим, дворянам нашим, что мы им можем обещать?! Наши земли? Их Иван уже своим дворянам обещал, опоздали! Да и не отдали бы мы все равно… Доспехи полупить с москвичей в случае победы! Взяли мы все. И все потеряли!

— Думаешь, не примут?

— Примут! Не слышишь разве?

Его слова утонули в невообразимом крике. Только что кончил говорить Иван Лукинич, почти неслышный в гомоне, и на крыльце показалась Борецкая.

Марфа стала на вечевую ступень. Она была без платка, в одном повойнике и темной, блестящей бобровой шубе, одетой вопашь — руки в сборчатом бархате выпростала в прорези, и тяжелые рукава шубы свободно свисали за плечами. Большие глаза Борецкой отсюда казались двумя грозными провалами на бледном лице.

— Граждане! Братья! Мужи новогородские! Люди вольные! В ваши руки честь, свободу, гордость города нашего ныне даем! Да не погубит Москва святыни отни! Не дайте себя в холопы дьякам московським! Вы — соль земли!

Отринем угрозы! За вольный союз! За короля!

Голос Марфы поднялся, взмыл, лебединым кликом заплескал над толпой.

Этого часа счастья у нее бы не отнял никто. Со всех сторон подымались к ней ликующие руки, лица, неслись выкрики…

Вослед Борецкой на вечевую ступень восходили Селезнев, Арзубьев, Еремей Сухощек, Родион, Василий Александрович Казимер, Марко Панфильев, уличанские старосты. Шум нарастал.

— Начинай! Чего там!

Орала площадь. Трещали заборы.

Иван Лукинич сидел в вечевой избе, тяжело навалившись на стол. К сердцу подкатывала слабость. Изредка подымая голову, он прислушивался к гомону толпы за стеной. Подвойские, Назарий и Василий Онфимов, оба бледные, ждали его приказаний.

— Начинай, пора! Не то все рознесут! — сказал, наконец, Иван Лукинич и прибавил, покачав головою:

— Эх, Марфа, Марфа!

Испуганные бирючи дрожащими руками уже раздавали избирательные листы выборным. Пробившиеся на помост ремесленники рвали их из рук житьих.

Порядка не было вовсе. Марфины люди напирали со всех сторон.

— За короля! — дружно орала площадь и улицы.

— За короля хотим! — гремело в торгу.

Дворский пробился к Тучину. Принес ему берестяной избирательный лист.

Своеземцев сам протолкался к вечевой ступени. Григорий достал костяное писало, выдавил на бересте: «За короля», усмехнувшись, отдал листок дворскому и помахал рукой над толпой, удостоверяя Назария, что отослал избирательный лист.

Шум и крики не смолкали все время, пока шел подсчет. Наконец Иван Лукинич показался на помосте, поднял руку. С трудом установилась тишина.

Большинством голосов вече высказалось за заключение договора с королем Казимиром.

Тут же договорная грамота была скреплена государственной печатью Господина Новгорода и подписями пяти житьих, во главе с Панфилом Селифонтовым, от пяти городских концов, о чем тайные гонцы, загоняя коней, тотчас понесли весть в Москву.

В тереме Борецких собирались потрепанные победители. Посольство к Казимиру готовилось отбыть уже на днях. Новгородский противень — список грамоты — был положен в присутствии пяти членов совета и должностных лиц в кованый ларь с государственными актами вечевой палаты республики. Копия с противня хранилась у Борецких, на случай внезапной надобности в ней.

Марфа, еще не остыв, расхаживала по столовой палате, кутая плечи в шелковую епанечку. Взглядывала, раздувая ноздри, на мужиков (тут были чуть не все молодые соратники Борецких), что гомонили и закусывали, как после боя, не чинясь и позабыв на время о степенности, чинах и приличиях.

Взрывами звучал смех. Савелков вдруг, оторвавшись от стола, прошелся плясом. Девки шныряли с закусками и вином, увертываясь от щипков и непрошеных объятий. Мужики-слуги эти дни все были в разгоне, а сейчас угощались внизу, в молодечной. Там, на дворе, толпились и те мужики, что наняты были бегать по городу. На поварне Борецких кормили и поили всех подряд.

За столом шли разговоры о прошедшем вече, о том, как гнали москвичей с Городца, о нелепых чудесах в Плотницком конце, о том, что плох Иван Лукинич. Молодые посадники обнимались с житьими. Дмитрия Борецкого поздравляли вновь и вновь. Не по раз поднимали чары и в честь Марфы Ивановны…

Назавтра у Борецких собрались на пир старейшие, отметить и обсудить насущные политические дела. Ежегодную службу (праздник чудотворной иконы «Знаменья Богородицы») в память одоления суздальцев, что подходила уже через день, решено было справить особенно пышно.

С утра двадцать седьмого ноября площадь перед Софией уже была полна народу. Не попавшие внутрь собора толпились на паперти, заглядывая поверх голов в мерцающую лампадами и искрящуюся золотом тьму, расступаясь, пропускали разодетых в лучшие свои платья и шубы великих бояр и боярынь, что пешком подымались в ворота Детинца и медленно проходили, давая обозреть себя со всех сторон, в Софийский собор.

Там, внутри, пар от дыхания и облака ладанного дыма колыхались над толпой в трепетном свете хоросов и лампад. Новый архиепископ, которого многие еще и не видели, в драгих облачениях, с синклитом закутанных в золото иереев, правил заупокойную службу по убиенным под градом. Затем должен был начаться крестный ход через весь город, по Великому мосту, мимо торга, на Ильину улицу, в Знаменскую церковь, откуда икона «Знамение Богородицы», заступничеством которой были отвращены от города суздальские рати, последует во главе процессии в Детинец. После чего состоится самая торжественная часть празднества — вынос второй иконы, «Битва новгородцев с суздальцами», и встреча обеих икон в Софийском соборе.

Весь этот путь, туда и назад, Борецкая, как и прочие великие бояре, проделала пешком, в первых рядах процессии. Шел Богдан, шел, грузно опираясь на посох, Офонас Груз, шли мужи и жены, молодые и старые, посадники, тысяцкие, житьи, купцы, старосты улиц и черные люди, миряне и иереи. Впереди колыхались золотые ризы духовенства. Празднично звонили колокола, и ликующими криками провожали шествие радостные толпы народа, забившие все улицы от Знаменской церкви до Софии. И уже не верилось, что всего третий день, как на этих же улицах, эти же люди сшибались в кулачном бою, и заполошно бил вечевой колокол, и трещали заборы под натиском озверелых толп.

Nвятый Боже, Nвятый крепкий, Nвятый бессмертный, Iомилуй нас!

Aесконечно повторялось и повторялось в лад шагам, в лад колеблющимся над головами хоругвям, в лад праздничному шествию примиренных (надолго ли?) во взаимной любви горожан.

• Предыдущая
• 41/123
• Следующая