Опальные - Авенариус Василий Петрович - Страница 6

• Предыдущая
• 6/41
• Следующая

— Пусти Салтана, Кондратыч, пусти! — закричал Юрий.

Сам Салтан хищно встрепенулся и готов был сорваться со шнурка, на котором сдерживал его старый сокольник. Но последний неодобрительно покачал головой.

— Что ты, родной! Статочное ли дело — у малых деток убивать их мать-кормилицу! Вот постой, как попадется нам селезень али бодяга-цапля…

Точно по заказу, вспугнутая шумом весел и человеческими голосами, шагах в тридцати от лодки поднялась из прибрежных камышей цапля и с пронзительным криком понеслась низко над водой. Но спущенный сокольником со шнурка кречет, звеня своим серебряным колокольчиком, стрелой помчался уже за ней. Вот он ее нагоняет. Нанести длинноногой птице верный удар сзади, однако, нет возможности. И кречет прибегает к уловке: подбившись под цаплю, он заставляет ее волей-неволей взвиться выше. Она летит уже над лесом, а он обгоняет ее, взмывая вверх еще быстрее, и вдруг, свернувшись в комок, падает на нее стремглав, вцепляется в несчастную когтями и увлекает ее с собой вниз; оба скрываются за верхушками лесной чащи!

— Он ее растерзает! — завопил Илюша вне себя.

— На то он и ловчая птица, — отозвался Кондратыч. — А как он с ней расправится, сейчас увидим.

Говоря так, старик направил лодку к берегу, и все четверо поспешили к месту последней борьбы двух пернатых. Звяканье колокольчика и жалобные крики цапли безошибочно указывали им направление.

Среди кустарника в густой траве билась в предсмертных содроганиях цапля. На груди же ее сидел победоносно кречет и своим крючковатым клювом рвал ей с остервенением горло. При приближении людей, он окинул их злобным взглядом: "Чего, дескать, вам надо? Не мешайте!", после чего еще ожесточеннее затеребил бедную жертву, брызгая кругом кровью.

— Это ужасно! Отними же ее у него, Кондратыч, пожалуйста, отними! — умолял Илюша, отворачиваясь, чтобы только не видеть возмутительной картины.

Менее чувствительный Юрий не спускал глаз с Салтана, хотя в душе и его коробило; Кирюшка же, видимо, упивался кровожадностью кречета и удержал деда за рукав, когда тот протянул уже руку к Салтану.

— Нет, дедко, не трогай, он взял ее с бою.

— Правильно, — согласился старик, — он честно себе ее заработал.

— Честно, как разбойник! — воскликнул Илюша.

— Да разбойник разве не тот же вольный сокол? — возразил Кирюшка. — И я тоже, коли раз жить тут с вами наскучит, возьму дубину и пойду на большую дорогу.

— Ах ты, такой-сякой! — напустился на него дед. — Христа в тебе нет! Да лучше я сам из тебя дубиной душу вышибу!

— Ну, полно, старина! — вступился Юрий. — Не видишь разве, что он смеется? А вот что скажи-ка, будешь ты еще нынче иль нет охотиться с Салтаном?

— Буду ль, не буду ль, вам-то, ребятам, глядеть уже нечего, вдосталь на "разбойника" нагляделись.

— Да ведь до птичьей потехи и батюшка наш прежде охоч был, и сам государь, слышь, написал об ней целую книжку "Сокольничий Урядник".

— Ну, и ступай, и почитай ту книжку, куда больше ума-разума наберешься, чем от меня с Салтаном.

— Да разве она есть у нас в доме?

— Как не быть, чтобы у боярина нашего ее да не было!

— Но где же она у него? Не в оружейной же палате?

— Там-то вряд ли, книжек там никаких нету, — заметил Кирюшка. — Разве вот в книгохранилище, что в молельне.

— Наверное, что так! Сейчас пойдем туда и разыщем.

— Что ты, миленький! Без спросу? — возразил Кондратыч.

— Да ведь мы ее потом опять на место поставим. Гайда!

— А с лодкой-то как же? С Кирюшкой мне, что ли, назад пришлете?

— Да, хоть с Кирюшкой.

Переправясь обратно через речку, наши ветреники, однако, так и забыли уже про свое обещание старику, перелезли один за другим через забор в сад и боковой дорожкой незаметно добрались до дому.

Здесь будет кстати сказать пару слов о самой талычевской усадьбе.

Вся усадебная площадь, версты три в окружности, была обнесена кругом сплошным бревенчатым забором. Единственным в нем входом служили дубовые ворота с башенкой и с такой же иконой св. Георгия Победоносца, как и на воротах талычевских палат в Москве. Кроме главного господского дома с людскими избами, с большим плодовым садом и огородами, на усадебной площади были расположены всевозможные хозяйственные постройки: поварня, медоварня, винокурня, конюшня с кузницей и дворы скотный, птичий и сокольничий. Господский дом состоял, собственно говоря, из нескольких строений в три, в два и в одно жилье, возведенных в разное время, но соединенных между собой крытыми переходами. Срединное здание, в три жилья, с вышкой, имело крыльцо на столбиках и с прорезными перилами, а на наружных стенах здания и на ставнях окон были намалеваны доморощенным художником — нельзя сказать, чтобы очень уж искусно — разные звери, птицы и растения. К тому же некогда яркие краски успели значительно выцвесть и кое-где облупиться. Тем не менее, благодаря именно этой своеобразной живописи, здание выделялось довольно выгодно среди окружающих некрашеных строений и составляло немалую гордость всех талычевцев.

Наши мальчики, не желая быть замеченными, из садовой калитки не направились, конечно, к главному крыльцу, а шмыгнули в одно из боковых крылечек, откуда рядом переходов пробрались затем и в молельню.

Молельня, иначе "крестовая палата", была настолько обширна, что в ней в особых случаях совершались общие молебствия и для всех домочадцев. Обыкновенно же она служила только для утренних и вечерних молитв самому боярину.

В глубине молельни виднелся иконостас, задернутый по железному пруту зеленой шелковой пеленой с вышитым на ней золотым крестом. Когда при общих молебствиях пелена эта отдергивалась, то в верхнем поясе иконостаса являлись, по бокам Животворящего Креста, вделанные в стену два больших, старинного письма образа Богоматери и Апостола Иоанна Богослова, в нижнем же поясе — изображения двенадцати Страстей Христовых.

С средины сводчатого потолка, расписанного в виде исходящих из центра золотых лучей, спускалась длинная рука, держащая золоченую деревянную люстру. На люстре было двенадцать подсвечников, и под каждым подсвечником было подвешено по деревянной птичке с распростертыми крылышками, так что при всяком движении воздуха эти птички порхали точно живые.

Когда-то, даже во время торжественного богослужения, порхающие птички не в меру развлекали маленьких боярчонков.

Теперь оба они без оглядки подошли к "книгохранилищу" — "вальящетому" (резному), орехового дерева поставцу. Боярину и в голову не могло прийти, что кто-либо осмелится без его разрешения заглянуть в поставец, а потому ключ не был вынут из замка. При всем своем легкомыслии, Юрий не без тайного трепета повернул ключ в замке.

В поставце оказалось три полки. На двух верхних были размешены в строгом порядке книги печатные и писанные в переплетах из свиной кожи, на нижней лежали аккуратными же пачками рукописи in folio и пергаментные свитки.

— Начнем подряд, — сказал Юрий, принимаясь за книги на верхней полке. — Да это никак все книги духовные…

Действительно, для человека, интересующегося вопросами религии, выбор был здесь довольно разнообразный: рядом с "Евангелием напрестольным", "Псалтирью", "Акафистами Богородичными" можно было найти и книги не богослужебные: "Житие Чудотворца Николая", "О Антихристе и о иных изрядных вещах", даже "Алкоран Махметов" в переводе с польского.

— Постой, Юрий, не тут ли? — сказал Илюша, обращаясь ко второй полке, и начал читать заглавные листы: — "Книга о ратном строе…", "Право, или Уставы воинские Галанской земли…", "Конский лечебник…", "Сокольничий Урядник". Вот он, значит, и есть!

— Покажи-ка сюда! — сказал Юрий и, выхватив у него книгу из рук, принялся ее перелистывать.

— Да дай же и мне взглянуть немножечко! — попросил наконец Илюша, глядевший ему через плечо.

• Предыдущая
• 6/41
• Следующая