Гребаный саксаул (СИ) - Герман Сергей Эдуардович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/24
• Следующая

- Ясно, – сказал он. - Тогда дисбат. Кругом! Шагом марш. Отставить! Ладно. Не грусти, я никому не скажу.

На следующий день мы с Рашидом в оружейке чистили автоматы.

Тускло светила лампа из-под покрытого извёсткой плафона.

- Порядки знаешь там какие? – спрашивает Рашид.– На губе? Ворота на запор. Часовой. Камеры, как в тюрьме. Нары.

Если не погонят на работу, с утра до вечера строевые занятия во дворике. А он, как пятачок. Со всех сторон стены, решётки. Бр-ррр! Там как на минном поле, если накосячил, запросто прямо с караула можешь отправиться на кичу суток на пять.

Ходить в караул мне понравилось. После праздников на губе собирался весь цвет Чимкентского гарнизона. Было интересно.

Гауптвахта, ночь. Грохоча автоматом и насвистывая, по коридору бродит рядовой Мангасарян.

Каждые два часа я поднимаю отдыхающую смену и меняю посты.

Утром, если начальник караула спал, и не было коменданта я выводил губарей на плац. Сняв гимнастёрки, они загорали на солнце. Мишка Беспалов стрельнув у часового сигарету, грустно говорил:

-Эх! Говорила мне мама, что тюрьма не место для интеллигентного человека.

- Что же ви здесь таки делаете, Михаил? – всплескивал руками караульный Саржевский.

-Таки сижу – откликался Миша. - Моя мама ещё говорила,

бережёного Бог бережёт, а не бережёного конвой стережёт. Видать, я плохо предохранялся.

Часовой дремал у ворот. Так было вчера, сегодня и будет завтра.

На следующий день после обеда я снова готовился в караул. Подготовка к службе по Уставу включает в себя четырехчасовой сон. Затем нужно привести себя в порядок.

Я подшивал свежий воротничок, натирал вонючей ваксой сапоги и шкерился куда-нибудь с книжкой. Деды меня особо не трогали. Зачем портить себе настроение?

В Ленинской комнате читать было нельзя. Я читал в натопленной сушилке, сидя на куче старых шинелей. Книги обволакивали меня словно панцирем, защищавшем от неуютного внешнего мира.

Но заходил командир взвода прапорщик Степанцов и гнал меня в класс.

- Как не увижу его, всё читает и читает. Есть свободное время, учи уставы!

Уставы я действительно знал плохо. Остальные сержанты их не знали вообще.

Иногда в роту по старой памяти заходил бывший замполит роты Покровский. Брал мою книгу в руки. Листал. Просматривал их на свет. Подносил к носу. Кажется, даже собирался лизнуть.

Он, наверное, думал, что я читаю какие-то секретные послания, написанные молоком.

Недавно его повысили. Теперь он был секретарём партийной организации

части. Это было круче, чем замполит роты. Через три дня после своего повышения в должности он написал рапорт начальнику политотдела о том, что замполит роты охраны, мало внимания уделяет наглядной агитации.

Замполит стрелков лейтенант Ворожбит, окончивший с Покровским один и тот же курс военно-политического училища, получил взыскание. Сам Боря получил старшего лейтенанта.

По большому счёту я был надзирателем. Но и надзиратели тоже попадают в тюрьму.

В последний день нашего караула я залетел.

В одиночных камерах ждали этапа в дисбат двое осужденных. В общей камере сидели трое оружейников из лётного полка и двое азербайджанцев из конвойного полка ВВ.

Я не мог послать своих мыть полы. Вывел из камеры вевешников азербайджанцев.

Мишка Беспалов одобрительно подняв вверх большие пальцы обеих рук.

Азербайджанцы сделали вид, что не понимают по-русски. Наши крики разбудили начальника караула. В самый разгар препирательств появился прапорщик Степанцов. Он пришел, как всегда краснолицый, невыспавшийся и злой.

- Чего ты с ними дискутируешь?

- Пол не хотят мыть.

- Так заставь! Ты ведь собрался стать офицером, а офицер профессия героическая! Представь, что за тобой Москва. Добейся выполнения приказа!

- А как?

- Как. Как! Пиздить!

Москву я отстоял. Пол блестел.

На вечерней проверке азербайджанцы пожаловались на меня коменданту и объявили голодовку до прибытия прокурора.

Степанцов желая показать, что он здесь не при чём, тут же при коменданте и потерпевших азербайджанцах зарядил мне в ухо. У меня от несправедливости затряслись руки. Я целиком состоял из жестокости, обиды, злости.

Сдавать его я не стал, хотя и зол был на него до крайности.

«Подставил меня, сука», - думал я,- сейчас кича, а завтра может быть суд и дисбат. Я был уверен, что Степанцов с такой же лёгкостью, как дал мне в ухо сегодня, завтра сдаст меня военной прокуратуре.

Но военный комендант оказался порядочнее, чем мой начальник караула. В переговорах с потерпевшей стороной был достигнут консенсус. Прокурора беспокоить не стали. Азербайджанцам объявили амнистию. Мне комендант выписал трое суток. Караул в часть вернулся без меня.

Общая камера гарнизонной гауптвахты встретила меня насторожённо. И так набили как сельдей, а тут ещё вталкивают бывшего караульного.

Но Мишка Беспалов быстро навёл баланс.

- Ша, - лениво сказал он. - от тюрьмы, да от сумы не зарекайтесь. Сегодня мент, завтра - кент. Так говорила моя мама. И наоборот.

Сидеть на губе было весело. Веселей чем в роте. Допоздна велись разговоры. Говорили о бабах, травили анекдоты.

Беспалов рассказывал:

- Вот у нас был случай....Летчики перегоняли куда то самолёт. Cели на вынужденную на каком-то аэродроме и остались там ночевать. С собой у них было поллитра спирта. Чтобы не было так скучно, выпили. Потом ещё. И ещё.

Ночью штурман захотел ссать. в темноте перепутал дверь в туалет с дверцей одёжного шкафа, забрался в него и поссал в сапоги командира экипажа

Тот утром стал обуваться, а сапоги мокрые. Провёл собственное служебное расследование. Вернулся в часть и написал рапорт командиру полка, что в экипаже возникла психологическая несовместимость. И попросил изменить состав штатного экипажа самолета. Командир наложил письменную резолюцию:

"Виталий Иванович! Не епи мне мозги и не отвлекай всякой фуйней! Объяви своему штурману выговор и тоже нассы ему в сапоги! Полковник Гетман».

Хохот.

Голос похожий на голос Степанцова кричит:

- Чего разорались, жулики, пьяницы, дебоширы? Ну-ка спать!

Мишка лежит на деревянных нарах, закинув за голову руки. Произносит мечтательно:

- Вот дембельнусь, куплю себе машину с магнитофоном, пиджак с отливом и в Сочи!

Через какое-то время разговоры затихают, и камера наполняется разнообразными звуками: сонными вздохами, стонами, звуками, издаваемыми здоровыми солдатскими кишечниками.

Я лежу с закрытыми глазами. Вспоминаю запах Таниных мокрых волос, пахнувших карамелью. Это было в моей прошлой жизни. А сейчас я совершаю легкомысленные поступки, и сам себя за них проклинаю. Думаю, а что было бы, если бы поступил наоборот? Лучше бы было? Или хуже? Никто не может ответить на эти вопросы, в том числе и я сам. Засыпаю. Мне снится, что я обнимаю Таню, целую. Она прижимается ко мне, губы у нее мягкие, послушные. Они дразнят, чуть покусывают…

* * *

Трое суток на губе пролетели как один день.

Я вернулся в роту. В кабинете ротного замполит.

-Товарищ лейтенант, младший сержант … после отбывания наказания на гауптической вахте прибыл во вверенное вам подразделение для прохождения дальнейшей службы, - прокричал я.

Лейтенант потряс головой:

- Вот накрутил ты! Кто тебя научил так докладывать? Нет в уставе такого прилагательного, «гауптическая», есть просто гауптвахта.

Я возразил:

- А товарищ подполковник говорит, что есть.

Лейтенант поскучнел:

- Ладно, иди!

На сто дней до приказа, который ждали наши дембеля, я постригся наголо. Сто дней до приказа, это особый солдатский праздник! Это значит, что через три-четыре месяца опустеют койки, на которых сейчас спят дембеля. Это значит, что через сто дней, твой собственный дембель станет ещё ближе.

• Предыдущая
• 11/24
• Следующая