Сошедший с рельсов - Сигел Джеймс - Страница 32

• Предыдущая
• 32/54
• Следующая

Но может быть, мы двигались не настолько медленно, как мне казалось. Может быть, я просто живо воображал, что собирался совершить Васкес, и никак не мог этого допустить. Не второй же раз на протяжении одной жизни!

Где-то на середине дороги я сообразил, что кисть, сжимающая ручку портфеля, онемела. Костяшки приобрели цвет спаленной древесины – стали пепельно-белыми. Я вспомнил игру, которой забавлял Анну. Что-то вроде салонного фокуса. Дочь требовала, чтобы я пять минут и ни секундой меньше стискивал в кулаке ее указательный палец, а потом разжимал руку. И смеялась, глядя на мои онемевшие пальцы. Вот и сейчас я чувствовал нечто подобное: только парализовало не одну руку, а всего меня. Словно я вновь оказался в номере отеля «Фэрфакс», а в пяти футах от меня насиловали женщину, в которую я влюбился. Тогда я словно впал в сомнамбулический сон, хотя и демонстрировал все способности организма. Кроме одной – действовать.

Постепенно характерные картины Ист-Энда остались позади. Бутики, магазины сумок и продовольственные центры сменились магазинами дешевых цен и винными погребками. На вывесках замелькали испанские слова.

Многоквартирный дом стоял на Сто двадцать первой улице, между Первой и Второй авеню.

Рядом магазин, где в уплату за товар принимали чеки, парикмахерская, винный погребок и два сгоревших здания. И еще торговец жареными каштанами и, кажется, неочищенными початками кукурузы. И тип, подозрительно смахивающий на наркодилера. Он проверял свой пейджер и одновременно разговаривал по какому-то необыкновенному мобильнику.

Я попросил шофера остановиться. Мое предложение его не обрадовало, но на такой работе, как у него, не принято отказывать, и он нажал на тормоза.

– Пока развернусь, – сказал он.

Я не ответил – смотрел на дом и соображал, сумею ли пройти в дверь. На ступенях у подъезда ошивалась компания, у которой мне в жизни не пришло бы в голову спрашивать дорогу. Ребята выглядели клиентами полиции, никому из них я бы не протянул руки – разве что отдавая бумажник.

А у меня был сегодня не только бумажник. У меня был бумажник плюс сто тысяч долларов.

Как только я вылез из машины, в дверцах щелкнули замки. Шофер дал мне понять: ты здесь сам по себе. Так и было.

Я привлекал всеобщее внимание. Явление хорошо одетого белого с дорогим кожаным кейсом в здешних местах было сродни открытию магазина супердлинных лимузинов. И продавец каштанов, и наркоторговец, и троица, оккупировавшая вход в дом номер 435, мгновенно уставились на меня.

Я гадал, как поступить лучше: взбежать по ступеням с деловым видом или подняться не спеша, как бы гуляючи. В итоге получилось нечто среднее: будто я стремлюсь попасть туда, незнамо куда. Очутившись на щедро расписанном мелом и цветным спреем асфальте («Sandi es mi Mami. Toni у Mali…»[36]), я поприветствовал швейцаров в типично нью-йоркской манере, то есть никак. Просто шагнул к лестнице – горке изношенных автопокрышек, отделявших коричневый цемент от желтого линолеума.

– Эй… – крикнул один из троицы.

Я сильно надеялся, что он обращается к товарищу, но оказалось – ко мне. На нем были невероятного размера желтые бейсбольные туфли и обычные брюки – это все, что я заметил, ибо шел, упершись глазами в землю.

В ответ на крик я поднял голову и узрел не слишком молодое латиноамериканское лицо. Такое не страшно увидеть за стойкой «Макдональдса». Но в недрах испанского Гарлема со ста тысячами в кейсе… Мне стало жутковато. Тем не менее я пер вперед, как полузащитник на нападающих противника. Сразу в дверь. Слава Богу, она была полуоткрыта.

– Ты куда? – спросил тот же человек, сделав ударение на «ты». Интонация имела важное значение. Вдруг я, чего доброго, подумаю, будто он собирается мне помочь, мол, вы куда? Не подсказать ли вам, как лучше пройти? Нет, он интересовался моим правом находиться в данном месте.

– Васкес, – сказал я.

Это первое, что пришло мне на ум вслед за острым желанием завопить: «На помощь!» Часто имя звучит как пароль. Как пропуск. Как охранная грамота. Одинокий прохожий – легкая добыча. Но если он не совсем одинок, то имеет смысл подумать, прежде чем с ним связываться.

Мой трюк сработал.

Я вошел в подъезд, и они меня не остановили.

Как и следовало ожидать, лифта не было. Я бежал через две ступени. Меня ждала Лусинда. «Он хочет меня ударить!» Не исключено, что и меня подстерегал здесь конец.

Лестница воняла выделениями человеческой плоти: мочой, спермой и кровью. Я поскользнулся на шкурке банана, которая при ближайшем рассмотрении оказалась использованным презервативом, и чуть не грохнулся в пролет. Откуда-то доносился смех. Веселый или нет? Трудно квалифицировать.

Я постучал. Дверь открыл Васкес. И не успел я вякнуть, как он затащил меня в прихожую и прижал к стене. Он ударил меня по лицу, и я почувствовал вкус крови. Я уронил портфель на пол и попробовал заслониться локтями. Он ударил опять. И опять.

– Прекрати, – взмолился я. – Я все принес.

Но Васкес продолжал меня бить – кулаком меж поднятых рук.

Внезапно он прекратил пытку. Вздохнул раз-другой, потряс головой и выдохнул. Словно ему требовалось спустить пары, прежде чем перейти к делу.

– Дерьмо, – произнес он так, словно был доволен развитием событий. – Дерьмо. Деньги с тобой?

Меня одолела одышка. Лицо пылало. Но я умудрился кивнуть на пол. На кейс. В квартире было по крайней мере две комнаты. Я слышал: в соседней кто-то был. Тихо шмыгал носом.

– Где она? – спросил я. Губы так распухли, что я говорил с трудом.

Васкес не обратил на вопрос никакого внимания. Он поднял кейс, открыл и вытряхнул на пол пачки стодолларовых купюр.

– Славный мальчик. – Таким тоном обычно хвалят собаку.

Теперь я отчетливо слышал Лусинду. Насколько я мог судить, в квартире почти не было мебели. На некогда яично-желтых, а теперь заляпанных грязью стенах чернели пятна от потушенных окурков.

– Я хочу ее видеть, – сказал я.

– Валяй, – разрешил Васкес.

Я прошел в комнату. Там было темно из-за опущенных штор. Тем не менее я разглядел стул у противоположной стены.

– Ты в порядке? – спросил я.

Она не ответила. Сидела притихшая. Как девочка на церковной скамье, твердо запомнившая, что в храме надо вести себя очень скромно. Я не заметил следов побоев. Ни на лице, ни на теле. Лусинда была в одних трусиках.

Почему только в трусиках?

Я слышал, как Васкес считает в прихожей деньги:

– Шестьдесят тысяч сто, шестьдесят тысяч двести…

– Я принес то, что он велел, – сообщил я.

Но может быть, слишком поздно. Я же сказал Васкесу: «У меня нет денег». В результате Уинстон погиб, а Лусинда оказалась здесь. В исподнем. Я хотел, чтобы она пошевелилась и заговорила. Или, по крайней мере, прекратила шмыгать носом. Хотел удостовериться, что кошмар закончился. Хотел вместе с ней пересечь финишную ленточку и больше никогда не оглядываться на пройденный путь.

Но она не двигалась. И не отвечала.

«Надо что-то делать», – подумал я.

Я украл деньги Анны. Не помешал похищению Лусинды прямо на улице. И все только для того, чтобы сохранить тайну. И хотя Лусинда тоже просила, чтобы я сохранил все в тайне, надо что-то делать.

В комнату вошел Васкес:

– Все в порядке.

Я собрался сматываться, собрался в полицию. Слишком далеко все зашло. Именно так надо было действовать с самого начала. Но только я убедил себя, что обратиться к копам – мой святой долг, как мне в ухо зашептал другой Чарлз. Мол, что было, то прошло. Все скоро и без того кончится.

– Ладно, Чарлз, – продолжал Васкес. – Ты правильно поступил. Еще увидимся…

Ему то ли не терпелось, чтобы ушел я, то ли он сам спешил покинуть это место.

– Ее я забираю с собой, – заявил я.

– Разумеется. На кой черт мне сдалась твоя сучка?

Лусинда по-прежнему ничего не говорила. Ни единого слова.

– Теперь сиди-ка ты дома, – посоветовал Васкес. – На своем Лонг-Айленде. – В руке он держал мой кейс. – Сделай одолжение. И чтоб без идиотских глупостей. Не то что в прошлый раз. Меня все равно не найдешь. Я… переезжаю.

• Предыдущая
• 32/54
• Следующая