Кровавое шоу - Горохов Александр Сергеевич - Страница 4

Переулок был тихим. Небо над головой уже начало светлеть, и где-то под крышами зачирикали птички.

Парик Надя не сняла — так было как-то уютней и веселей.

Следователь прокуратуры Сорин приехал на квартиру Княжина к десяти часам утра. Оперативная группа работала здесь уже с четырех часов, после того как неизвестная женщина позвонила дежурному по городу и заявила, что известнейший в Москве шоумен Княжин Аким Петрович наверняка лежит дома мертвый. Что у нее, неизвестной, есть в этом твердая убежденность, но путаться в это дело она не желает. Оперативная группа, не веря ни единому слову, все-таки выехала.

В спальне на роскошной арабской кровати действительно лежал труп Княжина Акима Петровича, весьма известного в Москве человека, ведущего динамичный и разноплановый, мягко говоря, образ жизни.

Смерть Княжина — это вопли и стоны по всей Москве, похороны на Ваганькове, на которые соберется весь цвет российской эстрады, все жулики и бандиты, кто греет руки на шоу-бизнесе. Это визгливые хамские статьи в газетах, где будут напоминать о нераскрытых убийствах банкиров, журналистов, бизнесменов, это опять скандал, хотя, с точки зрения Сорина, продюсер Княжин закончил свою жизнь вполне в рамках той модели существования, которую себе избрал: жуликоватый, изощренный деляга, он был повязан с тем, что определяют ныне, как «мафия». Он вечно оказывался притертым каким-то боком к темным делам, которые всплывали на поверхность то в связи с шумным скандалом, то в виде глухих непроверенных и страшных слухов. И вопрос сейчас состоял только в одном — покончил ли Княжин с собой, приустав от своей бурной деятельности, или ему помогли расстаться с жизнью чужие заботливые руки.

Утром по телефону майор Володин сказал следователю, что, помимо прочего, Княжин был болен СПИДом, сведения почти стопроцентные, он их уточнит, но тем не менее это могло послужить причиной столь печального для жизнелюбивого Княжина конца.

Сорин знал, что за прошедшие часы бригада криминалистов уже все сфотографировала, высмотрела, вынюхала, отпечатки пальцев сняты, и, может быть, есть какие-то первые если не итоги, то соображения.

Он остановился на пороге спальни, с раздражением отметив пристрастие покойного к зеленым оттенкам. Страдал бы Княжин тягой к голубым тонам — это могло бы что-то объяснить, тем более что еще и СПИД, но в гомосексуалистах покойный не числился, в этом майор Володин следователя заверил твердо.

— Педерастией он не увлекался, — сказал Володин. — С его деньгами и возможностями он бы и в этом плане широко развернулся. На всю Москву. Он девочек любил из провинции. Табунами к себе свежих телок заманивал. Говорил, что от них парным молоком пахнет.

— Помолчи, — буркнул Сорин, разглядывая труп на шикарной кровати. — Помолчи, я хочу присмотреться.

Володин не обиделся, они давно работали вместе, встречаясь и в неслужебное время, и прощали друг другу многое.

Майор умолк, стоя на пороге спальни рядом с Сориным, хотя давно оценил всю обстановку и составил свое мнение, которое теперь рвалось наружу, но без приглашения Сорина высказывать его он не решался.

Бригада криминалистов продолжала работать за спиной Сорина в кабинете и на кухне.

Следователь постоял на пороге спальни еще с минуту — наблюдаемая картина ему решительно не нравилась. Все было чересчур очевидным, упрощенным, да еще эта надпись на стене.

— Самострел? — безнадежно спросил он через плечо.

— Если бы! — задребезжал металлическим смешком Седов. — Весьма элегантно инсценированное самоубийство! Все бы хорошо, да пистолет Марголина ему в руки вложили плохо. На фотографиях я вам потом объясню, в чем дело. Так удержать оружие в руке после смертельного выстрела он не мог, это я вам заявляю, не приближаясь к трупу.

— Есть еще деталь, — стараясь обогнать эксперта, встрял Володин. — В бутылке вина, из которой Княжин наливал в последний раз в жизни, обнаружен синтетический наркотик. Зверской силы, слона валит, как сказали в лаборатории. Да и надпись эта на стене — печатными буквами, не подписавшись. Этот пижон декоративный обязательно бы завитушки своей росписи оставил.

— Не говори о мертвых плохо, — скучно и буднично сказал Сорин. — Даже если этот мертвый — Княжин.

— Конечно! — взвился Володин. — Буду я говорить о нем хорошо! Если еще узнаю, что эта гнида какую-нибудь девчонку СПИДом заразил, то я его, суку, не позволю на Ваганькове словно короля в дубовом гробу хоронить! Добьюсь, чтоб в крематории сожгли, чтоб останками своими не смердил и воздух СПИДом не заражал!

— Не пори чепухи, — мрачно отмахнулся Сорин и прошел в кабинет.

В глаза бросился раскрытый сейф и выброшенные из него на пол, на зеленый (о, черт!) ковер бумаги и документы.

— Денег, ценностей, понятно, в сейфе не осталось? — спросил Сорин.

— Так точно! — радостно сообщил Седов. — Ни копейки, ни алмазного камушка. А я сам видел как-то по телевизору у него на руке браслет с алмазами. Любил броские побрякушки, страдалец. В доме вообще практически денег нет, так что можно подумать, что этот миллиардер с голоду помирал.

— И ты бы, Викентий, перестал ерничать, — заметил Сорин. — Что вы радуетесь-то, в конце концов? Ну, вор, ну, жулик, мафиозник, но человек же тем не менее погиб. И допустить нам это не позволяет наш долг. Служебная честь.

Он становился противен сам себе, когда приходилось использовать в разговоре высокие понятия: долг, обязанность, служебная честь. Оба святотатца — старик Седов и тридцатипятилетний Володин — знали об этом и умело пользовались слабостью Сорина при удобном случае. Случай явно подворачивался.

— Да! Конечно! — с преувеличенной серьезностью сказал Володин. — Человечество потеряло выдающегося деятеля попс-движения, то есть музыки в стиле попсухи вонючей. Истеричные девочки будут рыдать!

— Да! А мальчики, почитатели попсухи, в свою очередь, будут… — подхватил было Седов, но Сорин повернулся и сказал с тоскливым раздражением:

— Идите-ка вы оба отсюда. Все, что вам положено, как я понимаю, вы уже сделали. Осталось ваше главное занятие — мешать людям работать. Идите.

Володин изобиженно примолк, а Седов, чутко уловив, что они с приятелем хватили лишку, сказал осторожно:

— Мы бы ушли, Всеволод Иванович, но тут в общей картине преступления есть одна дикая и необъяснимая странность.

Разбираться в «общей картине преступления» эксперту не положено, его конек — деталь, но Седов так долго работал в розыске, что давно потерял границы своей ответственности и обязанностей, влезая в те дела, которые его вовсе не касались, так что его уже не останавливали. Да и не принято это было — осекать мнение своего человека.

Сорин посмотрел на остальных членов бригады криминалистов, которые молчаливо и сосредоточенно заканчивали работу, вздохнул и спросил:

— Какую странность вы здесь узрели, Викентий Павлович?

— Судя по всему, Княжин расстался с жизнью часов около восьми-девяти вечера. А в полночь, вернее слегка за полночь, на кухне кто-то спокойненько пил чай и лопал сливочный торт. Чайник был еще теплый, когда бригада сюда приехала. Температура воды около тридцати двух градусов! На чашке следы помады и четкие отпечатки пальцев. Расчески на подзеркальнике все чистенькие, но в одной несколько светло-русых, явно женских волос. На бутылке, из которой Княжин принял вино с наркотиками, нет даже его следов пальцев — вытерты. Смесь чрезвычайной аккуратности и полной безалаберности. Кроме того…

— Не перегружай меня деталями раньше времени, — сварливо остановил его Сорин. — Сделай вывод.

— Вывод простой. После убийцы сюда проникла девица с железными нервами, попила чайку с тортиком и исчезла.

— А картина самого убийства? — спросил Сорин, хотя при следах мощного наркотика в бутылке она была стандартной, до злобной скуки знакомой.

— Опоили наркотиком, — пожал плечами Седов. — Положили в кровать. Выстрелили в череп. Вложили в руку пистолет. Что с вами сегодня, Всеволод Иванович?