Символика тюрем - Трус Николай Валентинович - Страница 40

В казармах «Такны» нас продержали целый день. Оттуда, как нам сказали, нас переведут на Чилийский стадион, допросят по всей форме и невиновных отпустят. На деле оказалось, что чилийский стадион — это самый чудовищный кошмар, какой когда-либо переживал человек.

В ожидании отправки мы проводили время в разговорах, то и дело бросая взгляды туда, где находились «опасные». Это был темный коридор, который путчисты называли «пастью». Выходил он на восточную сторону казарм полка «Такна». Коридор использовался для въезда и выезда машин. В этом месте было так много пыли, что я с трудом узнал Коко Паредеса, когда тот вышел из «пасти» и направился в сторону уборной. Он был грязен, с ног до головы покрыт пылью и к тому же без усов, так что узнать его было нелегко.

Избиения в «пасти» продолжались целый день, ибо там находились люди, представлявшие для мятежников особый интерес. Над Коко они особенно издевались. Запомнились некоторые допросы, которые устраивали специально для того, чтобы унизить и сломить его.

— Как тебя зовут?

— Эдуардо Паредес.

— Нет, скотина, тебя зовут Коко!

Ему нанесли несколько ударов, и допрос продолжился: — Как тебя зовут?

— Коко Паредес.

— Нет, мерзавец, тебя зовут Эдуардо Паредес!

Новые удары.

— Не шевелись, сволочь! Ты пошевелился, скотина! Кто тебе сказал, чтобы ты шевелился, дерьмо? Снова град ударов.

Нашей группой руководил майор Акунья, несколько более человечный, чем другие. Мы не видели, чтобы он издевался над кем-нибудь. В «пасти», наоборот, вершились такие дела, что волосы вставали дыбом. Удары прикладом сыпались градом. Били в пах или по рукам и по ногам, когда офицеры заставляли арестованных делать «акулу» или прыгать «на четырех лапах». Удары наносились с такой силой, что можно было раздробить пальцы. То и дело слышались страшные вопли. Избивали даже одного подростка лет четырнадцати-пятнадцати. Мальчик был сыном военного, который сохранил верность народному правительству. По отношению к этому пареньку мятежники были особенно безжалостны.

Несмотря на то что мы были очень запуганы, наступил момент, когда несколько наших товарищей, не выдержав, решили заявить протест или вступиться за избиваемых. С большим трудом их удалось удержать от такого самоубийственного поступка.

Больше всего, повторяю, избивали Коко Паредеса. Я говорю это потому, что позднее, уже на Национальном стадионе, мы услышали официальную версию, будто бы он погиб во время вооруженной схватки с войсками. Это ложь: его забили до смерти. Бесчеловечному обращению подвергался также д-р Энрике Парис, бывший советник президента Альенде по вопросам урегулирования антинародной забастовки специалистов. Тогда мы еще не знали, что Коко убит. Только сейчас из сообщений компартии и слов некоторых товарищей нам стало известно, что над ним жестоко издевались, отрезали половые органы, а затем сообщили его матери, будто бы он скончался от «кровоизлияния в брюшную полость». Думаю, что никого из товарищей, находившихся в «пасти», о которых я упоминал, теперь уже нет в живых.

Пытки «опасных» были единственной значительной новостью в тот день. Держа руки на затылке, мы по приказу мятежников трусцой бегали по двору. Во время такой пробежки случился небольшой инцидент: у одного не очень осторожного парня из-за пояса выпало оружие, которое ему удалось пронести. Все оцепенели. Юноша лет шестнадцати-семнадцати, находившийся в нашей группе, выдал его. Снова обыск, еще более тщательный. На этот раз отобрали все, вплоть до зажигалок. Затем обоих, и доносчика и того, кого он выдал, избили. «Тебя за то, что ты дерьмо, а тебя за то, что ты негодяй!» — приговаривал капрал. Парню, у которого оказалось оружие, обрезали волосы, так как он, ко всему прочему, был еще и здорово лохмат. А у доносчика мозги оказались явно не в порядке: он потом создавал нам немало трудностей, да и сам кончил ужасно. Позже я расскажу об этом.

Держать арестованных в беспрестанном напряжении было поручено лейтенанту Сольминьяку. Он появлялся у нас часто, отдавал какие-то распоряжения, с особым вниманием следя за людьми, находившимися в «пасти». Под глазом у него был кровоподтек. Незадолго до мятежа лейтенант сидел в тюрьме за участие в первом крупном выступлении против народного правительства — мятеже танкового полка 29 июня.

Весь день на улице раздавались крики и выстрелы. Мы строили всевозможные догадки. От солдат-новобранцев невозможно было вытянуть ни слова, хотя нельзя сказать, чтобы они вели себя как звери (по крайней мере, до сих пор).

В одиннадцать часов вечера нас перевезли на автобусах государственной транспортной компании на Чилийский стадион. Наша группа была последней. В «Такие» остались лишь «опасные» и несколько женщин, для которых специально приспособили несколько каморок. Все питали надежду, что на стадионе наше положение как-то прояснится.

На улице Унион Американа, почти у самых ворот стадиона, мы услышали стрельбу. Нам приказали лечь на пол, возможно, из предосторожности. Правда, у нас возникло подозрение, что это обычный трюк, чтобы припугнуть нас. В воротах? стадиона стояли карабинеры с поднятыми вверх автоматами. Когда мы двигались мимо них, на наши головы методично опускались приклады.

Миновав холл, мы вошли в спортивный зал и застыли в изумлении: стадион был забит до отказа — тут сидело не менее пяти тысяч человек. Так здесь бывало только во время самых значительных встреч по боксу или на других интересных соревнованиях. Казалось, вот-вот начнется какое-то состязание. Лишь наверху виднелась небольшая прогалина, где был установлен пулемет 30-го калибра, обеспечивавший в помещении полнейшую тишину. Мы вошли, держа руки на затылке, и заняли единственные свободные ступени внизу.

Сколько людей было арестовано! Здесь все наши надежды на освобождение практически лопнули. В зале находились люди почти со всех промышленных предприятий Сантьяго: с текстильной фабрики «Сумар», «Тисоль», «Седилана», «Феррокрета», «Карросериас Франклин», «Орисонте», из большинства государственных учреждений. Мы увидели заместителя министра труда и социального обеспечения Лауреано Леона, заместителя министра образования Вальдо Суареса, ректора Государственного технического университета Энрике Кирберга, которого сильно избили по дороге на стадион, начальника управления тюрем Литре Кирогу. Двое последних находились здесь недолго — их очень быстро увезли. Вскоре Кирогу нашли на улице мертвым. Согласно версии фашистских газет, «его казнили собственные товарищи». Мы вели себя весьма осторожно. Несколько товарищей из министерства труда шепнули нам при входе:

— Будьте внимательны: здесь триста человек специально подосланных провокаторов. Не разговаривайте с незнакомыми! С места не сходить!

В разговор вступает К. М. А нас привезли на Чилийский стадион из Государственного технического университета в четырех изрядно потрепанных автобусах, отобранных в городе Ла-Серена у их владельцев. Шофером нашей машины был сам ее владелец.

Улочка, где находится Чилийский стадион, была заполнена людьми. Держа руки на затылке, они приплясывали на месте. Вокруг полно военных.

Нам пришлось ждать. Шофер и наши конвоиры разговаривали с нами довольно дружелюбно. По произношению чувствовалось, что это люди из провинции. Они предупредили нас, чтобы мы вели себя осторожно с их товарищами (по-видимому, имелись в виду новобранцы из Сантьяго): «Это нехорошие ребята. Они ведут себя как варвары, они даже разграбили продовольственную лавку у стадиона».

Мы выходили из автобусов через заднюю дверь. Около машин, поджидая нас, уже выстроились в две шеренги солдаты. Проходя через живой коридор, нам не удалось избежать града пинков и ударов прикладами.

Мы присоединились к толпе арестованных и тоже стали приплясывать, перебрасываясь немногими словами с ближайшими соседями. Здесь были люди с предприятия «Итон Чили» и района Ла-Легуа. Они просветили нас кое в чем. Время от времени карабинеры приводили новых «пленных». Все арестованные были босиком и наголо обриты. На улочке находились люди всех возрастов — от тринадцатилетних мальчишек до стариков. Женщин не было видно. Неподалеку от меня стоял знакомый мужчина лет пятидесяти пяти, прежде работавший в книжной лавке Технического университета. Солдаты не осмеливались оскорблять его, как оскорбляли других. Процентов восемьдесят арестованных составляли рабочие.