Символика тюрем - Трус Николай Валентинович - Страница 24

Или другой дикий случай. После суда в «отстойник» (там же, на «Володарке») был доставлен подсудимый, избитый конвоирами. Когда его выводили из зала судебного заседания, к нему бросилась мать: старушка пыталась передать шоколадку и апельсин. Один из конвоя отшвырнул ее в сторону, и, когда сын попробовал воззвать к человеческим чувствам, мол, у тебя ведь тоже есть мать, зачем так грубо, ему быстро заткнули рот. Зажав запястья наручниками, бедолагу начали лупить дубинками по икрам и бедрам, после чего он ни сидеть, ни стоять уже не мог, а лишь стонал. Там к подследственным относятся по-скотски, и это еще мягко сказано. Самое страшное, что человек еще не признан судом виновным, но уже проходит все круги ада.

— Возможно, к людям со слабым здоровьем, больным отношение в казенных домах более мягкое?

Вас ведь там настигла серьезная болезнь, отодвинувшая день вынесения оправдательного вердикта аж на полтора месяца.

— О какой лояльности вы говорите? Вечером 20 октября после судебного процесса меня скрутило от резкой боли в области печени, да так, что потерял сознание. Сокамерники рассказали, что кричал от боли, а врач пришел лишь через два часа. Потом его вызывали еще несколько раз. Не открывая дверей камеры, тот через «кормушку» оголял мое плечо и делал укол. Все вопросы, связанные со здоровьем заключенных, решает фельдшер. Знаете, как он лечит? Ломает таблетку на две части и приговаривает: это тебе от боли в желудке, а это от головы.

— Михаил Петрович, намерены ли Вы воспользоваться своим законным правом, оговоренным статьей 60 Уголовно-процессуального кодекса республики, на возмещение причиненного вам ущерба в связи с незаконным привлечением к ответственности? Если да, то к кому конкретно?

— Разумеется, намерен. Кроме упомянутой вами статьи из УПК, есть еще статья 61 Конституции, дающая мне право на возмещение морального ущерба. Но какими деньгами можно измерить потерянные годы, здоровье, время разлуки с женой и тремя детьми? До сих пор удивляюсь, как эти два года семья выкручивалась без кормильца. Что касается конкретных должностных лиц, то пока я иск намерен предъявить государству, а оно в порядке регрессивного иска должно взыскать с виновных лиц все до копейки. В первую очередь это касается заместителя Генпрокурора Кондратьева, который вопреки действующему закону не реагировал на мои жалобы, руководителя оперативно-следственной бригады Козаченко и, конечно же, бывшего Генпрокурора Шолодонова. Закон это позволяет.

— В нашем разговоре, да и на суде в своем последнем слове перед приговором, вы сказали: ваше «дело» — это социальный заказ, Есть на то основания?

— Вернемся в недалекое прошлое. Когда-то считалось, что милиция, госбезопасность, прокуратура и суд — это единая система правоохранительных органов, которая делает одно дело — борется с преступностью. И суд боролся, но мерами наказания, которые вытекают из судебной власти — отправлять правосудие. Но милиция привыкла командовать судом. Сколько раз в моей практике возникали ситуации, когда работник МВД за совершение административного правонарушения просил применить к человеку в качестве меры наказания арест. Для чего? А чтобы «забросить» его в ИВС на сутки и провести с ним соответствующую «работу», что со всей очевидностью лишний раз подтвердилось на нашем судебном процессе. После печально известных событий, связанных с витебским и мозырским «делами», когда были реабилитированы (один посмертно) невинно пострадавшие люди, ситуация несколько изменилась. Суды почувствовали себя более или менее не зависимыми от притихшей на время милиции и прокуратуры, начали выносить оправдательные приговоры, отправлять дела на доследования. И тогда появилась идея заставить суд снова работать в одной правоохранительной обойме.

Что происходит сегодня? Каждая из двух властей — законодательная и исполнительная — захотела иметь в своих руках суд и руководить им… Благо у нас всегда находятся люди, готовые под любую идею найти «громкие» дела.

— Под видом борьбы с коррупцией?

— Все эти заявления о борьбе с коррупцией, мафией настолько несостоятельны… Поем с чужих голосов, вместо того чтобы принять необходимый закон, определяющий, что такое организованная преступность, мафия, коррупция, наконец. Ведь на сегодняшний день трактовку этому слову дают из словарей. Такая обывательщина… И что же получается? Сколько «громких» дел милицейских и прокурорских в судах рассыпается в прах! Ну нет состава преступления там, где правоохранительным органам хотелось бы. Значит, «в судах все куплено». И находят «доказательства», жертвами которых я считаю себя и моего коллегу — председателя районного суда г. Борисова Эдуарда Хроменкова. Поэтому убежден: в отношении нас выполняли социальный заказ. Причем с уверенностью, что, коль подключены МВД и Генпрокуратура, «надавить» на Верховный Суд для вынесения обвинительного приговора не составит труда. Они смело нарушали законы, закрывая глаза на то, что нет доказательств, есть только установка обвинить представителей судебной власти в потворстве преступности, Но Верховный Суд в конечном итоге выстоял и сказал свое веское слово, заставив считаться не столько с собой как с властью, сколько с такими понятиями, как закон и справедливость.

(Свободные новости-плюс. 1996. № 1)

Сценарий этого журналистского эксперимента был рискован, но прост. Некоему военному человеку из бутырских казематов передаются — строго по таксе за один визит — 300 долларов США. В назначенный час он встречается с Машей, после чего под видом традиционной тюремной передачи помогает ей пронести в камеру… автомат Калашникова, а затем вынести его обратно.

…Маша назначила мне встречу возле арки, что в двух шагах от внутреннего дворика тюрьмы. «Арка знаменитая, — объяснила она, — родственники арестованных исписывают ее криками души». И рассказала, как сама когда-то — после очередного отказа следователя в свидании с мужем — разревелась и с горя ядовито-красной губной помадой полчаса выводила здесь огромными буквами свой крик: «Ненавижу ментов!». «Правда, — добавила Маша, — это было еще в те времена, когда я не знала, как проходить через запоры. Сегодня я могу туда хоть атомную бомбу пронести…»

АКМ-47, взятый напрокат по очень большому блату, аккуратно уложен в сумку рядом с термосом и бутербродами. Для страховки (хотя последствия в случае провала просто не предсказуемы) в патроннике записка, где объясняются мотивы наших действий. Пустой рожок остается в кармане моей куртки.

…Маша с сумкой стоит в условленном месте — у «входа для крутых», как называют на бутырском языке этот парадный подъезд. Я пристраиваюсь к очереди (примерно человек из ста) рядом со «входом для нищих». И — предчувствие, а скорее, нервное опасение: вдруг не придет? Но он появляется вовремя — невысокий худощавый мужчина в штатском, не очень-то похожий на военного, приветливо улыбается, галантно распахивает перед дамой дверь.

Через минуту раздается громкое «клац!» засова первой из трех «непроходимых» проходных «Бутырки».

История Маши Ковалевой (фамилия изменена) похожа на тысячи историй, рассказываемых родственниками и возлюбленными арестантов, которые толпятся в предбанниках всех российских тюрем в надежде на манну небесную. Однажды был арестован ее муж Тимур, сотрудник охранной фирмы. Статья страшная — разбой. Возможный срок еще страшней — до пятнадцати лет. Но она уверена, как в себе, ничего преступного он совершить не мог. Через нанятого Машей адвоката муж передает из застенков: «Меня подставили, а следователь еще и хочет сделать главарем-организатором». Адвокат подтвердил: психологические капканы, стукачи, карцер, мордобой, параша — арсенал великий. Маша понимает, что мужа нужно срочно спасать. Как? В Москву молодая семья переехала недавно, знакомых никого, родственники далеко. Она все свободное время проводит возле Бутырской тюрьмы, надеясь на чудо — вдруг следователь разрешит свидание. Но тот непробиваем: «Если муж немедленно не признается, то ближайшая встреча — лет через десять. Минимум».