Власть в тротиловом эквиваленте. Тайны игорного Кремля - Полторанин Михаил Никифорович - Страница 29

Ельцин и архитектура – соседство этих слов на табличке перед кабинетом вызывало у многих улыбки. Как можно сопоставить два понятия: архитектура – тонкие кружева, а Ельцин – бульдозер, оглашавший шумом округу! Комитет Бориса Николаевича стоял по статусу на обочине политической жизни Верховного Совета. И сам Ельцин воспринимал свою тихую должность как промежуточный пункт биографии. Основной состав съезда народных депутатов находился под полным контролем мстительного цековского аппарата, и при первой ротации Верховного Совета Бориса Николаевича могли забаллотировать без труда. И никакой Алексей Казанник уже не мог уступить ему место. (Состав народных депутатов процеживался в аппарате ЦК: кого надо вводить в Верховный Совет – они будут голосовать за кремлевские проекты любых законов, а кого – не пускать. Списки неугодных передавались руководителям республиканских делегаций, и эти делегации в полном составе вычеркивали отмеченные в ЦК фамилии. Синхронность действий республиканских групп мы с Ельциным испытали на себе еще при выборах первого состава Верховного Совета, когда набрали с ним равное число черных шаров и были забаллотированы. Голосовало 2250 человек – и случайно такое совпадение произойти не могло). Так что ловить Борису Николаевичу здесь нечего.

Надо забрасывать сети в другом пруду. И Ельцин стал готовиться к избирательной кампании в народные депутаты РСФСР. Отоварившись вторым мандатом, он рассчитывал на безоговорочную поддержку второго эшелона российских политиков – демократов. Первый эшелон интеллигентских политиков – народные депутаты СССР Гавриил Попов, Анатолий Собчак, Георгий Арбатов, Юрий Афанасьев, Николай Шмелев, Олег Богомолов и многие другие не бросались с головой в омут: относились к Борису Николаевичу настороженно, чуя в нем запах популистского динамита, да и сами были не прочь занять лидирующее положение. А второй укос – выборы в республиканский парламент – обещал принести богатый урожай молодых бунтарей, не знающих середины. Время от времени Ельцин ездил на встречи с электоратом, чтобы не дать людям перед выборами забыть о себе.

На одну из таких встреч он пригласил меня осенью 89-го. В доме культуры Раменок, на юго-западе Москвы, собралось вечером около двух тысяч избирателей – зал всех не вместил, радиоточки вывели в фойе и на улицу. Организаторы действа позвали еще депутата от «Красной сотни» – для противовеса, а скорее для битья. Но он по каким-то причинам не явился. На сцене поставили длинный стол под красной скатертью, перед нами с Ельциным положили большие букеты цветов, а перед пустым стулом, где должен был сидеть депутат от «Красной сотни», прислонили голик к табличке с его фамилией. Молодая женщина иногда подходила к столу и нарочито бережно поправляла голик, вызывая довольные смешки публики.

Выступил Борис Николаевич, потом слово предоставили мне, а потом мы стали отвечать на вопросы. В центре внимания был, разумеется, Ельцин – он разошелся, много говорил о привилегиях, смело ругал власть за невнимание к людям. Выходили из дома культуры, протискиваясь через толпу: слева и справа нам совали в руки букеты цветов.

Машины у меня не было, и Ельцин предложил довезти до метро. Мы свалили все букеты в его «Волгу», поехали, а у станции метро я вышел, оставив все цветы Борису Николаевичу для дочерей и супруги.

А через несколько дней по Москве пополз слух, что Ельцина на успенских дачах сбросили с моста с охапкой цветов. Сразу после выступления в Раменках. Он мне ничего не рассказывал, а я не расспрашивал. Люди видели, как мы вместе уезжали в машине, и связали его историю со мной. Пришла как-то моя жена с работы, врач боткинской больницы, и с укоризной сказала, о чем у них судачит народ: «Ельцин с Полтораниным поехали по чужим женщинам. Там их застукали мужья. Полторанин успел сбежать, а Ельцину досталось». Хотя жена знала хронику того вечера. Мне в этих рассказах не понравилось то, что я бросил в беде товарища по любовным походам. А так пусть болтают себе на здоровье.

Но кремлевская власть решила поднять личное дело народного депутата Ельцина, его семьи до государственного уровня особой важности. По указанию Горбачева службы министра внутренних дел Бакатина рылись вокруг этой истории больше полмесяца. А 16 октября 89-го Михаил Сергеевич посвятил этому случаю заседание Верховного Совета.

– Вопрос – сказал он не от себя, а почему-то от имени всего Советского Союза, – интересует уже не только общественность Москвы, но и страны.

На заседании долго мусолили цифры: какая была глубина воды, куда столкнули ночного визитера, какая высота мостика, сколько букетов цветов. Министр Бакатин голосом прокурора Вышинского цитировал показания сестры-хозяйки дачи и водителя «Волги». Все распалились, Михаил Сергеевич сидел очень довольный: ну, что теперь скажет задира Борис Николаевич? А Борис Николаевич сказал: «Никакого факта нападения на меня не было, никаких письменных заявлений я не делал, никуда не обращался, никаких претензий не имею. У меня все». Действительно все: человек сам никого не стукнул, никого не винит, чужих денег пока не брал, границу не нарушал. Что еще? Но обсуждение продолжалось, его показывали по телевидению, а стенограмму опубликовали в газете «Известия».

Даже те, кто еще надеялся на здравомыслие кремлевской власти, с горечью отмечали: до чего же она измельчала! Все время разборки, необъяснимые действия, поспешные заявления. Ниже какого плинтуса должна опуститься ответственность этой власти, чтобы Верховный Совет занимался разглядыванием портков друг у друга, когда в стране шли забастовки, десятки тысяч беженцев скитались по чужим углам, а национализм уже переливал через край.

Как раз в эти месяцы в Молдавии проводились издевательские акции против русскоязычного населения – специально подобранные молодчики избивали людей, постоянно оскорбляли на улицах. Причем вдохновителями акций были партийные функционеры, назначенные кремлевским аппаратом, близким к генсеку. В совсекретной записке Горбачеву замзавотделом национальных отношений ЦК С.Слободянюк сообщал, что трудовые коллективы предприятий городов Тирасполь, Бендеры, Рыбница, Кишинев требовали от Москвы пресечь нарушения Конституции СССР. Десятки тысяч людей готовы были создать рабочие дружины, чтобы защитить республику от кучки националистов. Или, как они называли их в обращениях к Центру, – от национал-карьеристов. Но в Центре жили установками Михаила Сергеевича на пленуме ЦК КПСС: такие события говорили «о росте национального самосознания у всех наций и народностей страны, о проявлениях национальных чувств».

В Литве Верховный Совет объявил присоединение республики к СССР в 1940 году незаконным. Начались в прессе грубые атаки против «русских агрессоров» из России и демонстративная подготовка к выходу из состава Союза. Работник государственно-правового отдела ЦК Ю.Кобяков поездил по республике и направил Горбачеву секретную записку, где очень осторожно определил суть положения: «все труднее становится провести грань между позицией «Саюдиса» и действиями руководящих партийных работников республики».

«Саюдис» – это группа ориентированных на США литовских интеллигентов, требовавшая от русских убраться скорее, но… Но оставить и обновить все, что русские настроили для банановой в прошлом республики – морские порты, Игналинскую атомную электростанцию, нефтеперерабатывающие комплексы вместе с трубой и сырьем, заводы и фабрики в Каунасе, Клайпеде, Вильнюсе, Шяуляе. Плюс к этому – не забирать назад большую территорию Вильнюсской волости, переданную Россией в начале ХХ века литовцам. А также ни в коем случае не отторгать от Литвы Клайпеду с прилегающими районами. В марте 1939 года Германия аннексировала эти территории – без единого выстрела. Трусливые литовцы сдали Клайпеду без боя: административно она вошла в состав Кенигсбергского земельного округа. А весной 1945 года русские солдаты (опять сибиряки!) заплатили тысячами жизней, чтобы вырвать Клайпеду из лап Германии. Но Москва не стала включать ее вместе с Кенигсбергом в состав Калининградской области РСФСР, а подарила Литве. Еще она прирезала ей дельту Немана с портом Русна и почти половину Куршской косы – получай удобный выход к Балтийскому морю! Теперь Москва, чего доброго, могла и передумать.