#Сосед (СИ) - Килина Диана - Страница 20

• Предыдущая
• 20/24
• Следующая

– Смотри.

Расмус заглянул в холодильник и тихо присвистнул.

– Да уж.

Весь верхний отдел был заполнен детским питанием – мои тщетные попытки хоть чем–то ещё накормить ребёнка. В целях экономии, я замораживала распечатанные банки. На будущее. Когда–то же Витька должен начать есть, в конце концов.

– Я думаю, в его случае пойдёт только педприкорм, – вздохнула я, – Держи.

Протянув полотенце, я вытерла стульчик для кормления и поцеловала сына в макушку.

– А что такое педприкорм?

– Это со стола. Когда ребёнок начинает интересоваться едой, месяцам к восьми, его начинают кормить тем же, что ест вся семья – в разумных пределах, конечно. Принцип тот же – овощи, фрукты для начала, но они не перемалываются в пюре, а даются кусочками.

– А если подавится? – Расмус недоверчиво прищурился, вытерев лицо и встал, чтобы взять Витюшку на руки.

– У него сейчас шесть зубов. Через месяц уже восемь будет, так что не подавиться. К тому же, ты даёшь маленькими кусочками, а не яблоко целиком, так что… Говорят, так полезнее и лучше для ребёнка.

– Ясно. Значит подождё–ё–ём, – он скривил рожицу, и ребёнок визгливо засмеялся у него на руках, – Кудрявый такой, – Расмус коротко обернулся и подмигнул мне, – Я тоже кудрявый был, на детских фотках.

– Угу, – промычала я, – Чай будешь?

– Буду.

Он ушёл в комнату, забрав ребёнка, а я посмотрела ему вслед и невольно улыбнулась.

За этот месяц никак не могу привыкнуть к тому, что он снова появился в моей жизни. В нашей жизни. Обязанности папы исполнял с трепетом и усердием – менял подгузники, купал Витюшку каждый вечер в ванной, учил его вставать на ножки и ползать не задом–наперёд, а правильно. Я умилялась, что уж сказать, и удивлялась – не думала, что молодой парень может подойти к отцовству с ответственностью.

Начала замечать за собой, что границы возраста стали размываться. Раньше считала, что чем старше – тем лучше, а теперь… Слушала клиенток, которые приходили с детьми на фотосессии и удивлялась – их взрослые мужья практически не уделяли времени собственным детям. А Расмус... Думала, что блажь юношеская – наиграется и забудет, но он, кажется, всё больше входит во вкус. Вчера вообще попросил погулять с ребёнком, но я мягко отказала – не готова отпускать с ним Витюшку, вот никак. Да и мало ли, что у него в голове, столько случаев, когда папашки детей крадут… Побаивалась в общем, да, каюсь. Он же обиделся, но вида старался не подавать.

Заварила чай, поставила на стол две чашки и овсяное печенье. С появлением ребёнка выработалась привычка – не кричать, поэтому тихо пошла в комнату, чтобы позвать Расмуса. У двери, застыла, как вкопанная, услышав приглушённое пение:

Kuula, mis rддgib silmapiir,

Kuula, kui kaugele ta viib,

Kuula, mis tuulel цelda veel,

Kuula… Nььd.[1]

Тихий мужской голос мягко лился по комнате. Выглянув из–за угла, я увидела, как Расмус плавно раскачивается из стороны в сторону с Витюшкой на руках, продолжая напевать на идеальном эстонском одну из самых трогательных песен, которую я когда–либо слышала:

Vaata, kui pimedus on teel,

Oota, neis valgus pьsib veel,

Kuula, kuis hingab sinu maa,

Kuula... Nььd.[2]

Он замолчал, и ребёнок у него на руках захныкал. Я спряталась в коридоре и прикрыла рот рукой, душа в себе слёзы – это было… Это было так трогательно. Так нежно. Так чувственно. Каждое слово было пропитано, пронизано любовью.

Kuula, mis vaikusesse jдi,

Kuula, neid lihtsaid hetki vaid,

Sa kuula, ka sьdamel on hддl.[3]

Я не могу сказать, что у него красивый голос, нет. Но в этом моменте – в моменте, когда отец поёт своему сыну песню, пусть немного нескладно, было поистине что–то трепетное. Это не похоже на то, как я что–то напеваю Витьке перед сном, это – другое. Что–то более ценное. Отступив назад, я вернулась на кухню, решив оставить их наедине и попросту не мешать. Налила себе чай в чашку, взяла печенье и с громким хрустом откусила половину, тут же поморщившись от того, что нашумела.

Когда появился Расмус, моя кружка опустела наполовину, и я приговорила четыре печенья, задумчиво глядя в одну точку.

– Агата, – тихо сказал он, – Он уснул случайно, – виновато покосившись в мою сторону, Расмус сел напротив.

– Ничего страшного, пусть спит, – вяло улыбнувшись, я сделала глоток.

Он хмыкнул, а потом медленно протянул:

– Я думал, ругать будешь. Режим и всё такое.

– Мы не в режимном учреждении, так что не буду, – огрызнулась я, стукнув чашкой по столу.

– Тише ты, – шикнул, и усмехнулся, – Я же шучу.

Вздохнув, я покачала головой и опустила глаза на стол, собирая крошки кончиками пальцев.

– Я отвыкла от твоих шуточек.

– А я отвык от того, что ты такая дерзкая, – подмигнув мне, он широко улыбнулся, – Хорошая квартира. Снимаешь? – оглядев крохотную кухню беглым взглядом, он снова уставился на меня.

– Нет, папа подарил Витьке. А ты? Где обитаешь теперь?

– В маминой живу. В соседнем доме, ну, ты в курсе, – ответил он, развалившись на стуле и потягивая тёплый чай.

– Какая маленькая у нас всё–таки столица, – ухмыльнулась я, – Кто бы мог подумать, что снова будем соседями.

– Да уж, ты явно на это не рассчитывала, – сквозь зубы процедил он, со своим привычным прищуром, – О чём ты только думала? Что я не узнаю? Или сделаю вид, что ничего не понял?

– Если честно, то – да, – я пожала плечами.

– Идиотка, – Расмус покачал головой.

Я ничего не ответила. Взяла свою кружку, поднялась из–за стола и пошла к раковине. Принялась за мытьё скопившейся за день посуды, старательно делая вид, что меня не задели его слова. Когда убирала одну из тарелок, рука Расмуса легла на моё запястье, останавливая.

– Агата, – тихо сказал он за моей спиной, – Прости. Я опять нагрубил…

И я взорвалась.

– Знаешь, ты прав, – резко развернувшись, вскипела я, – Да, я идиотка. Идиотка, потому что не думала о том, что надо предохраняться. Идиотка, потому что не сказала тебе о ребёнке. Идиотка, потому что вообще позволила себе влюбиться в тебя, хотя ничего о тебе не знала. Я непроходимая дура, потому что надеялась, что тебя забуду, но у меня не выходит, – вскинув руками, я отступила на шаг и упёрлась пятой точкой в столешницу, – Хоть ты тресни – не выходит. Что в тебе особенного? Наглый, и глупый, и постоянно издеваешься…

Договорить свой монолог я не успела, потому что его руки сгребли меня в охапку и губы накрыли мои – заставив замолчать. По телу пробежала жаркая волна, ноги подкосились, и я вцепилась в первое, что попалось под руки – его футболку. Сжала ткань пальцами, почувствовав его руку на своём затылке. Всхлипнула, когда он прижал меня к своему телу – по–прежнему сильному и горячему.

Его сердце бешено колотилось под моей ладонью, как будто хотело выпрыгнуть из груди прямиком мне в руки. Я не сдержала стон, когда Расмус сжал мои волосы и потянул голову вниз, заставляя меня открыть глаза и посмотреть на него.

Внимательно изучая моё лицо, он провёл другой рукой вверх по моей талии к рёбрам, задирая майку. Облизав пересохшие губы, я опустила взгляд, следя за его движением – выше, выше и выше, до тех пор, пока прохладный воздух не касается моей кожи. Светлые глаза вспыхнули, уставившись на надпись, которая была под левой грудью, а затем его лицо исказила гримаса боли и рука в моих волосах ослабла.

Большой палец погладил чернила, словно пытаясь стереть их – как будто это было возможно. Расмус наклонился к моему лицу и поднял взгляд, чуть прищурившись. Провёл носом по моей щеке, я вздрогнула от неожиданной ласки.

– Ты скучала? – шепнул чуть слышно, от дыхания пряди волос у моего лица пошевелились.

«Скучала» – чуть не выпалила я, но вовремя прикусила язык.

– Я тоже скучал, Агата. Очень скучал. И я тоже не могу тебя забыть, хотя пытался.

• Предыдущая
• 20/24
• Следующая