Самый жестокий месяц - Пенни Луиз - Страница 86

• Предыдущая
• 86/86

Рут была закутана в светящееся голубое одеяние, из-под которого виднелся край красной туники. Ее старая шея и выступающие ключицы были обнажены, являя морщинистую, в синих венах, кожу. Рут была старая, усталая и уродливая. Слабой рукой она придерживала синюю шаль, словно боялась, что шаль спадет, обнажив ее еще больше. На лице застыло выражение невыразимой горечи и боли. Одиночества и утраты. Но и еще чего-то. Ее глаза. Что-то было в ее глазах.

Питер боялся, что больше не сможет дышать. Или что ему нужно будет дышать. Казалось, картина делает это за него. Этот портрет проник в его тело и стал частью его «я». Страх, пустота, стыд.

Но в этих глазах было что-то еще.

Рут была изображена в образе Богородицы. Мария на портрете была показана дряхлой и всеми забытой. Но ее старые глаза начинали прозревать. Питер стоял не двигаясь и делал то, что всегда советовала ему Клара, хотя он никогда и не следовал этому совету прежде. Он позволил картине войти в него.

И теперь увидел.

Клара уловила тот миг, когда отчаяние переходит в надежду. Миг, когда мир изменился навсегда. Именно это и видела Рут. Надежду. Первый, только зародившийся проблеск надежды. Питер знал, что видит шедевр. Нечто вроде Сикстинской капеллы Микеланджело. Но если Микеланджело изобразил мгновение перед тем, как Бог вдохнул жизнь в человека, то на полотне Клары их пальцы уже соприкоснулись.

– Блестяще, – прошептал он. – Я в жизни не видел картины лучше.

Все вычурные описательные слова бледнели перед этой картиной. Все его страхи и опасения исчезли. И любовь к Кларе воспылала с новой силой.

Он обнял ее, и вместе они засмеялись и заплакали от радости.

– Эта мысль пришла мне в голову в тот вечер за обедом, когда я смотрела, как Рут рассказывает о Лилии. Если бы ты не предложил устроить тот обед, ничего этого не случилось бы. Спасибо, Питер. – И она с любовью обняла его и поцеловала.

В течение следующего часа он слушал, как она бесконечно говорила об этой работе, ее энтузиазм заражал его, и в конце они оба вымотались и прониклись радостью.

– Идем. – Она подтолкнула его. – В старый дом Хадли. Возьми пиво из холодильника – оно им, вероятно, понадобится.

Выходя, Питер еще раз оглянулся на Кларину мастерскую и с облегчением понял, что от прежней мучительной зависти не осталось почти ничего. Он знал, что она проходит и скоро исчезнет совсем и впервые в жизни он будет способен искренне порадоваться за кого-то другого – не за себя.

Питер и Клара направились к старому дому Хадли, Питер нес упаковку пива и крохотный осколок зависти, которая снова начала терзать его.

– Рад?

Рейн-Мари сунула свою руку в руку Гамаша. Он поцеловал ее и указал бутылкой пива в сторону луга. Анри играл в «принеси» с уставшей Мирной, которая пыталась найти кого-нибудь другого, чтобы побросал мячик для неутомимой собаки. Она совершила ошибку, дав псу упавший на землю хот-дог, и теперь стала его лучшим другом.

– Mesdames et messieurs, – раздался громкий голос месье Беливо.

Все прекратили жевать и собрались на крыльце старого дома Хадли. Рядом с месье Беливо стояла Одиль Монманьи; судя по ее виду, она очень нервничала, но была трезвой.

– Я прочел «Сару Бинкс», – прошептал Гамаш Мирне, когда к ним бочком подошла Рут. – Это очаровательно. – Он вытащил книгу из кармана куртки. – Своеобразная дань стихам этой женщины прерий – стихам, по правде говоря, ужасным.

– Наша Одиль Монманьи написала оду этому дню и этому дому, – сказал месье Беливо.

Одиль переступала с ноги на ногу, словно ей вдруг потребовалось облегчиться.

– Но «Сара Бинкс» была моей книгой. Я собиралась подарить этот томик ей. – Рут выхватила книгу из его руки и помахала ею в сторону Одиль. – Где вы ее взяли?

– Она была спрятана в прикроватной тумбочке Мадлен, – сказал Гамаш.

– Мадлен? Она сперла ее у меня? А я-то думала, что просто ее потеряла.

– Она взяла ее у тебя, когда поняла, что` ты собираешься с ней делать, – прошипела Мирна. – Когда ты сказала Одиль, что она напоминает тебе Сару Бинкс, Одиль решила, что это комплимент. Она в восторге от тебя. Мадлен не хотела, чтобы ты причиняла ей боль, а потому и спрятала книгу.

– Вот стихи, которые я написала вчера вечером, во время просмотра хоккейного матча, – объявила Одиль.

Жители деревни кивками приветствовали это новшество в творческом процессе, это естественное сродство между поэзией и плей-оффом.

Одиль откашлялась.

Когда она замолчала, воцарилась тишина. Одиль неуверенно стояла на крыльце. Потом Гамаш, к своему ужасу, увидел, как Рут проталкивается через толпу. В руке у нее была зажата «Сара Бинкс», а следом за ней, покрякивая, шла Роза.

– Дорогу утке и бабке жуткой! – завопил Габри.

Рут с трудом поднялась на крыльцо и встала рядом с Одиль, взяла ее за руку. Гамаш и Мирна затаили дыхание.

– Я еще не слышала стихотворения, которое так потрясло бы меня. Которое так ярко говорило бы об одиночестве и утрате. Использовать мужчину как аллегорию дома – блестящая идея, моя дорогая.

Одиль смотрела на нее смущенным взглядом.

– И старый дом Хадли, как и искалеченный мужчина, снова обретет любовь, – продолжила Рут. – Ваши стихи дают всем нам надежду, всем, кто стар, уродлив и искалечен.

Рут засунула книгу под свой поношенный свитер и обняла Одиль с таким видом, будто она нашла рай на траченном временем крыльце старого дома Хадли.

Подошли Питер и Клара с упаковкой пива. Но остановились они на некотором расстоянии от дома. Гамаш смотрел на них и спрашивал себя, что они собираются делать. Питеру и Кларе досталось от старого дома Хадли больше, чем кому-либо другому. И теперь эти двое стояли за пределами активного круга и смотрели. Потом Клара нагнулась и подняла объявление «Продается». Рукавом она отерла с таблички грязь и протянула Питеру, который вонзил палку в землю. Чистое и гордое, объявление ровно встало надписью к дороге.

– Ты думаешь, его кто-нибудь купит? – спросила Клара, вытирая руки о джинсы.

– Кто-нибудь его купит и полюбит.

– «Но пришла женщина и его полюбила, полюбила без суеты и звука, полюбила его так, как может лишь любить женщина человека без уха», – процитировала Рут, вернувшись к ним. – Конечно, стихотворение более чем странное, но все же…

Она снова похромала к Одиль, чтобы еще раз дать волю своей доброте. Маленькая Роза враскачку шла следом.

– По крайней мере, у Рут есть теперь предлог для кряканья, – сказала Клара.

Арман Гамаш в свете яркого солнца смотрел, как возвращается к жизни старый дом Хадли, потом поставил бутылку с пивом и присоединился к ним.

• Предыдущая
• 86/86