Самый жестокий месяц - Пенни Луиз - Страница 35

• Предыдущая
• 35/86
• Следующая

– Вы Одиль Монманьи? – громко спросил он.

– Да, – улыбнулась она любезно, но с отсутствующим выражением.

– Меня зовут инспектор Бовуар, я из Квебекской полиции. Отдел по расследованию убийств.

– Не Жиль?

Она преобразилась. Тело ее утратило гибкость, выражение лица стало сосредоточенным, испуганным. Рука переместилась с тетради на деревянный прилавок, а ногти попытались вонзиться в его поверхность.

– Жиль? – переспросил Бовуар.

Он сразу же понял, что у нее на уме, и решил подержать ее в этом напряженном состоянии.

– Что случилось? – взмолилась Одиль.

Ей казалось, что она сейчас упадет в обморок. Она словно отупела, и сердце в грудной клетке забилось так, будто хотело вырваться наружу и отправиться на поиски Жиля.

– Я пришел поговорить с вами о Мадлен Фавро.

Бовуар внимательно смотрел на нее. Ее пухлое, пустое лицо ожило. Глаза засветились, способность ясно мыслить вернулась. Вид у нее был блестящий. И испуганный. И великолепный. Потом все это исчезло. Она в отчаянии подалась вперед, поникнув головой, словно мышцы перестали ее держать. В мгновение ока вернулась прежняя Одиль. Хорошенькая, недалекая, нетерпеливая. Но он уже увидел то, о существовании чего, по-видимому, знали немногие и даже сама Одиль не догадывалась. Он увидел блестящую, великолепную, динамичную женщину, которая скрывалась за безопасными слоями улыбок, бестолковости, крашеных волос и благоразумия.

– Мадлен была убита? Но я уверена, у нее случился инфаркт.

– Oui, c’est vrai[46]. Однако этому инфаркту поспособствовали. Ей дали средство, которое и спровоцировало инфаркт.

– Средство?

Неужели никто из Трех Сосен не позвонил Одиль? За последними новостями все приходили в бистро Оливье. Бистро было их вещательным центром, якорем которого являлся Габри. Бовуар разговаривал с единственным человеком в округе, которому никто не догадался позвонить. Внезапно он проникся сочувствием к этой женщине, к ее нетерпеливому, ищущему лицу. Но, кроме сочувствия, он испытывал еще и некоторое отвращение. Неудачники всегда вызывали у него отвращение, и его неприязнь к агенту Николь объяснялась отчасти и этим. С того самого момента, как он увидел ее несколько лет назад, он знал, что она не только скандалистка, но гораздо хуже. Она неудачница. А из своего опыта Бовуар знал, что неудачники – самые опасные люди. Ведь они в конечном счете доходят до такого состояния, когда терять им больше нечего.

– Это средство называется эфедра, – сказал он.

Она поразмыслила над этим словом.

– И от этого ее сердце остановилось? Зачем кому-то понадобилось убивать ее таким способом?

Не «зачем кому-то понадобилось убивать», а почему именно таким способом. Ее удивил не факт убийства, а его способ.

– Вы хорошо знали мадам Фавро?

– Она была моим покупателем. Покупала здесь фрукты и овощи. А еще некоторые витамины.

– И хорошим она была покупателем?

– Регулярным. Приходила приблизительно раз в неделю.

– А при других обстоятельствах вы встречались?

– Никогда. А что?

Не было ли настороженности в этом ее вопросе?

– Но вы обедали вместе в воскресенье вечером.

– Да, обедали, но это не было нашей идеей. Клара пригласила нас перед спиритическим сеансом. Мы даже не знали, что там будет Мадлен. Как я сказала, она была моим покупателем – только и всего.

– Но она вам не нравилась.

– Я ее не знала.

Позволив паузе затянуться, Бовуар оглядел магазин внимательнее. Чего тут только не было! Пищевые продукты находились с одной стороны магазина, а одежда и мебель – с другой. С продуктовой стороны он увидел глиняные горшочки с деревянными крышками и свисающими с них черпачками. Он увидел грубые мешки, а на деревянных полках вдоль стен – сотни стеклянных баночек, наполненных чем-то похожим на траву. Может быть, это конопля? Он подошел поближе, отметил, что Одиль смотрит на него, и принялся разглядывать банки. На них были надписи типа «Пчелиный бальзам», «Ма хуань», «Лопух» и его любимый «Цветок обезьяньего кардинала». Бовуар взял баночку, снял крышку и потянул носом. Запах был приятный. Он не мог поверить, что папа собственной персоной рукоположил этого кардинала. Он вдруг подумал, а нет ли близ Нотр-Дам-де-Руф-Трюс деревеньки, названной в честь этого кардинала.

На книжной полке стояли книги, посвященные тому, как организовать ферму, производящую натуральные продукты, как построить дом вне сетки, как заниматься ткачеством. И кому такое могло прийти в голову?

Жан Ги Бовуар не был абсолютно нечувствителен к движению зеленых, он даже делал пожертвования в фонды защитников озонового слоя, или борцов с глобальным потеплением, или еще кого-то. Но вести примитивную жизнь, думать, что это спасет мир, было смешно. Впрочем, одна вещь привлекла его внимание. Простой деревянный стул. Дерево было очищено и отполировано, на ощупь гладкое. Бовуар прикоснулся к нему – и не захотелось отнимать руку от дерева. Он долго смотрел на стул.

– Попробуйте сесть, – сказала Одиль, все еще остававшаяся за прилавком.

Бовуар снова взглянул на стул. Он был удобным, зовущим, словно кресло, только деревянное.

– Он вас выдержит, не беспокойтесь.

Ему хотелось, чтобы она замолчала. Он бы просто с удовольствием смотрел на этот превосходный предмет мебели. Это было как произведение искусства, которое он действительно понимал.

– Его сделал Жиль, – сказала Одиль, снова прерывая ход его мыслей.

– Жиль Сандон? Местный?

Она весело улыбнулась:

– Да, это мой Жиль. Он делает такие вещи.

– Я думал, он работает в лесу.

– Он ищет деревья, пригодные для изготовления мебели.

– Находит свои собственные деревья?

– Вообще-то, он говорит, что это они его находят. Он идет на прогулку в лес и слушает. Когда дерево зовет его, он идет к нему.

Бовуар уставился на него. Она сказала это так, будто то же самое делала и «ИКЕА». Словно это было абсолютно естественным и нормальным – слушать деревья, уже не говоря о том, чтобы слышать их. Бовуар снова посмотрел на стул.

«Они тут что, все психи?» – подумал он. Стул больше не говорил с ним.

Агент Робер Лемье ждал своей очереди в магазине месье Беливо. Поначалу он думал, что это мини-маркет, в котором продаются нездоровая еда, сигареты, дешевое пиво и вино и всякие мелочи, которые могут неожиданно понадобиться людям, вроде конвертов или свечей для торта. Но вместо этого он обнаружил вполне нормальный магазин. Такой, в какой когда-то ходила его grand-mere[47]. На темных деревянных полках были аккуратно расставлены овощные консервы, крупы, макароны, джемы и желе, супы и крекеры. Все высокого качества, все чисто и аккуратно. Никакой толпы покупателей, никакого обжорства. Полы, хотя и затертые множеством ног, содержались в чистоте, а под дощатым потолком медленно крутился вентилятор.

За прилавком стоял высокий пожилой человек, он слегка согнулся, слушая еще более пожилую женщину, которая говорила без умолку, отсчитывая деньги за покупки. Она сообщала ему о боли в ногах. Рассказывала о сыне. Рассказывала о своей поездке в Южную Африку, о том, как ей там понравилось. И наконец тихим доброжелательным голосом она сказала, что сочувствует ему в связи с его утратой. Она протянула пятнистую руку с синими набухшими венами и положила на его длинные, тонкие, очень белые пальцы. И задержала там. Он не шелохнулся. Не убрал руку. Нет, он заглянул в ее выцветшие глаза и улыбнулся:

– Merci, Madame Ferland.

Лемье проводил ее взглядом, радуясь, что она замолчала, и занял ее место.

– Милая дама.

Он улыбнулся месье Беливо, который провожал взглядом мадам Ферлан – та открыла дверь, вышла на крыльцо, посмотрела направо и налево, словно потерявшись, и очень медленным шагом пошла прочь.

– Oui.

Вся деревня знала, что мадам Ферлан год назад потеряла сына, хотя она и предпочитала об этом не говорить. До этого самого дня, когда заговорила о сыне с месье Беливо, который принял этот дар разделенной скорби.

• Предыдущая
• 35/86
• Следующая