Тень каравеллы (сборник, с илл.) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 37

• Предыдущая
• 37/55
• Следующая

Петька яростно взвыл, затряс головой и хотел треснуть Манярку.

– Ты! – сказал я. – Не трогай!

– Чего «ты»?! Чего «не трогай»? – закричал Петька. – А чего она опилками обсыпает! Обсыпать можно, а трогать нельзя, да? Заступаешься за невесту!

– Ты дурак, – сказал я. – Как разозлишься, так сразу всякую чепуху орешь. В тот раз мы с Майкой, когда играли, тебя на лестнице в плен взяли, и ты сразу закричал, что Майка – моя невеста. А сейчас – Манярка. Я же не турецкий султан, чтобы столько невест было.

– Не султан ты, а девичий пастух, – заявил Петька.

Я сказал, что он клизма и голова у него редькой вверх.

Петька перестал вытряхивать из-за ворота опилки и сообщил, что сейчас покажет мне «редьку».

– Покажи лучше мне, – вмешался Быпа и неторопливо расправил плечи. – А то Владька маленький, а ты вон какая оглобля.

– Ничего, Быпа. Я с ним сам, – сказал я.

Дыркнаб велел нам кончать перепалку и спросил, будем мы, в конце концов, играть или нет. Мы сказали, что будем.

Только Быпа отказался:

– У меня меча нет и щита. Я пока зрителем буду.

Майка и Манярка тоже были зрителями. Манярка – по молодости лет, а Майка сама так захотела. Последние дни она опять стала появляться в пестром нарядном платье, похожем на парашют, аккуратно причесанная и даже иногда с бантом. Я уже подумывал, не влюбиться ли снова.

– Я буду Валерия Мессала, – сказала Майка. – Буду сидеть и болеть за Спартака.

– Ух и достанется тебе, когда будет восстание! – злорадно сказал Петька.

– За что? – возмутился Марик. – Она же возлюбленная Спартака!

– Ну и что? Будем мы, что ли, разбираться? Как бросимся! Она ведь все равно рабовладелиха!

– Не «рабовладелиха», а «рабовладыня», – сказал Дыркнаб. – Я вот тебе брошусь!

Он отказался быть Спартаком, хотя мы его заранее выбрали.

– Кто смелее всех будет драться, тот и Спартак. Ясно?

И началась битва!

Мы сошлись шеренга на шеренгу, подняв подошвами тучу опилок. Я увидел перед собой щит Дыркнаба с нарисованным драконом, ударил по нему своим щитом, отбил чей-то меч…

Небо стало темно-красным, в голове взорвалась горячая бомба, и я оказался на земле.

Когда небо снова стало синим, я почувствовал, что меня поднимают за плечи, и сел. В голове гудело, как в нашей железной бочке, когда Дыркнаб бьет по ней колотушкой. Из носа густыми струями лилась на жестяной нагрудник темная кровь.

Меня снова положили. Манярка притащила воды. Намочили чью-то рубашку, положили на лицо. Помню, что я подчинялся, даже не стараясь ничего понять и без всякого страха.

Кровь постепенно унялась. С нагрудника стерли красные пятна. Я снова сел и лишь тогда узнал, что случилось.

Толька, дравшийся рядом со мной, замахнулся на Вовчика Сазанова. Широко замахнулся. И в этом замахе, отбросив руку назад, рубанул мне мечом по переносице.

Сейчас он стоял такой виноватый, каким я его никогда не видел.

– Это он нарочно, – заявил Петька Лапин. – Он с Владькой драться боится, а отомстить охота.

– Что вы, ребята… – сказал Толька и тихо заплакал.

– По-моему, это исключается, – сказал Марик. – Не мог он нарочно.

– Не мог, – сказал я. – Не реви, Толька.

– Если бы нарочно, я бы ему!.. – сурово заметил Быпа.

– Не надо, – сказал я.

– Здорово болит? – спросила Майка.

Я покачал головой. Болело не сильно, только я чувствовал, что переносица стремительно распухает.

Стали обсуждать, что делать. Одни говорили, что надо пойти домой и полежать. Другие утверждали, что домой идти не надо: мама перепугается, а может быть, всем еще и попадет за такую игру.

Гул в голове прошел, и я почувствовал себя героем. Я был ранен в гладиаторской битве! И мне хотелось быть героем до конца. Я заявил, что лежать не собираюсь, а лучше всем нам пойти искупаться, раз уж сражение пока не получилось. От купания все раны заживают.

Предложение моментально приняли.

– Только домой сбегаю, скажу, что на реку иду.

– Ты что? – изумился Дыркнаб. – Все еще не очухался? Тебя же из дома не выпустят больше!

– Выпустят. Меня мама никогда не держит.

– Ты на свой нос посмотри, – сказала Майка.

Я не мог посмотреть на свой нос. Кроме того, у нас с мамой была железная договоренность: если иду купаться, должен предупредить. Впрочем, я надеялся, что мама ушла к знакомым и я просто оставлю ей записку.

– Вы идите, – твердо сказал я. – Подожди те меня у кино, где часы. До шести. Я приду, вот увидите.

Недавно гудок в депо просигналил половину шестого, и у меня было минут двадцать.

– Не придешь ведь, – грустно сказал Быпа.

Во мне все еще играл геройский дух. Я взял за концы свой меч и с размаху перешиб о колено (меч был с трещиной от удара о Дыркнабов щит, и я его не жалел).

Ногу я отбил здорово, но гордо выпрямился и поднял в руках обломки.

– Вот! Честное спартаковское, что приду!

Мне казалось, что так давали клятву гладиаторы.

Мама была дома. Она с кем-то разговаривала – это я услышал еще за дверью.

Сначала я решил, что у нас Сергей Эдуардович: он иногда заходил. Но нет, голос у собеседника был незнакомый.

До меня донесся конец фразы:

– …наверно, стал еще больше похож. Почти взрослый, как Виктор.

Что еще за Виктор? Кто на кого похож?

– Конечно, – сказала мама. – Хотя, по правде говоря, Виктора я не очень помню. То есть помню, как он голубей гонял, как играл с моей дочерью, а вот представить лицо, голос уже трудно…

– Да… – со вздохом сказал собеседник. – А я вот уже не забуду…

– Еще бы… – откликнулась мама.

Подслушивать нехорошо. Но ведь я и не подслушивал нарочно. Я просто стоял перед дверью и боялся ошеломить маму видом своего носа.

Мама продолжала разговор:

– А Славика я хорошо знаю. Он у здешних мальчиков вроде командира. Я даже рада, что мой сын все время с ним играет. Как-то спокойнее на душе.

– Хорошие товарищи – великое дело, – сказал мужчина.

– Разумеется. И хорошо, что именно Славик – заводила в нашем дворе. Он рассудительный и не хулиган. А ведь бывают среди больших ребят такие, что подойти страшно.

– Бывают… – согласился незнакомец.

– Впрочем, за своего Владика я спокойна, – сказала мама, и в голосе проскользнула горделивая нотка. – На него хулиганы не повлияют. Есть в нем, знаете ли, такая врожденная интеллигентность.

В этот момент с меня соскользнул наплечник и загремел на полу. Скрываться стало невозможно. Я толкнул дверь, сказал «здрасте» и постарался отвернуть нос от света, чтобы мама не заметила.

Но разве от нее скроешь!

– О-о-о! – с глубоким стоном сказала мама. – О-о-о! Что это такое?

Мой растерзанный вид, жестяные латы, кудлатая голова и, главное, разбухшая, с кровоподтеками переносица никак не вязались со словами о врожденной интеллигентности.

– Что с твоим носом? – трагическим голосом спросила мама, и глаза ее стали круглыми.

– Стукнулся…

– Ты с ума сошел! Тебе наверняка перебили переносицу!

– Не волнуйтесь, – добродушно сказал мужчина. – Когда перебивают переносицу, человек валится без сознания. Это штука серьезная. Я в таких вещах немного понимаю.

Он сидел у окна, и я не сразу разглядел его. Потом он подошел, осторожно потрогал большим жестким пальцем несчастный мой нос и сообщил:

– Через два дня все пройдет.

Я смотрел на него снизу вверх. Это был крупный, полный человек, почти лысый, с круглым лицом и хорошими светлыми глазами. На отвороте пиджака был у него привинчен орден Отечественной войны. Пиджак был новый, а орден потертый, с отбитым уголком эмали. (Я вспомнил, что на папином таком же ордене, который нам прислали, тоже был отбит эмалевый уголок. Он откололся, когда папа упал на мостовую. В том городке.)

• Предыдущая
• 37/55
• Следующая