Бородинское пробуждение - Сергиенко Константин Константинович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/45
• Следующая

– Там ничего нет, – сказал Фальковский.

– Откуда вам знать? Время не подвержено полицейской инспекции. И еще вам мой совет, Фальковский. Уезжайте, быстрей уезжайте. Еще полчаса, и в штыки нас возьмут, не выбраться никому.

– Я бы, напротив, советовал задуматься вам, – сказал Фальковский. – Сам государь интересуется вашим предприятием, а вы рискуете, как простой солдат.

– Уж не полагаете ли вы, что я собираюсь бежать к французам?

– Слишком просто меня толкуете, – сказал Фальковский. – Если я не уеду с батареи, вы голову сломаете, а не решите, зачем я это сделал.

– А вам и незачем, – сказал Лепихин. – Вас Ростопчин ждет, поезжайте…

Против нас строилась конница, справа накапливалась пехота. Шесть корпусов готовились к напору на центральный редут. Я осмотрел наш овражек. Мертвых уже не убирают. Вон лежит строгий поручик, он умер давно. А вот солдат Фролов, согнулся калачиком. Я вспомнил, как его губы шептали: «Запах у него антиресный…»

Внезапно сильно и ясно я вспомнил тот необыкновенный запах. Что-то еще тревожило память. Перед глазами возник тот день, когда я приехал в Бородино. На батарее Раевского из жестких пучков травы я выложил первые буквы полегших полков. Полтавский, Орловский, Ладожский, Егерский. Вышло ПОЛЕ. Остался Нижегородский полк. Я выложил «Н» в стороне, а потом догадался – Наташа! На этом месте мы виделись в последний раз. Я сорвал бледно-желтый цветок и положил его сверху. Я почувствовал крепкий, настойный запах…

Тот самый запах, тот самый цветок. Петруша – любимец солдата Фролова. Осколки, как в трубочке калейдоскопа, слагаются в цельную картинку. Наташа – Нижегородский полк. Брошенный поверх, как скрепка, желтый цветок. Слова пехотного капитана: «У нас в Нижегородском полку при лазаретной повозке была одна. Прелесть девушка. И сейчас где-то здесь, врачует…» Неужто она? Стою в размышлении, сердце стучит. Что делать? В седло и в поле? Где-то Нижегородский полк, его лазаретная повозка. Поехать, искать, увидеть ее лицо под белым платком сестры милосердия…

Машинально иду в сторону Белки, из всех лошадей она одна уцелела.

– Берегись! – кричит фейерверкер.

Бомба шлепается невдалеке и начинает крутиться. Потом взрыв.

Этим взрывом Листову раздробило ступню. Мы сняли с него сапог и туго перетянули ногу. Лепихин все умел, он осмотрел рану и сказал:

– Осколков нет. Ногу положим повыше, и можете отдыхать.

Я предложил Листову посадить его в седло, а там уж как-нибудь выберется из гущи боя. Но он только усмехнулся и сказал:

– Посадите меня на ящик, буду подавать заряды.

– Много ли подавать, – сказал Лепихин, – на несколько залпов осталось.

– Берестов, – позвал Листов, – у меня к вам два слова. Я сел рядом.

– Помните, еще в деревне что-то хотел вам сказать, но вы уклонились?..

Я помнил. Правда, после этого между нами многое открылось, и я думал, тайн больше нет.

– Признаюсь вам напоследок, – сказал Листов. – Недоговоры лишь тяготят. Это в связи с женитьбой… – Он помолчал. – Невесту я тайно увез, до свадьбы вышло ей хорониться. Не стану всего подробно… история романтическая… Сплетни тут разные…

Я знал эту историю после «тихого бала».

– И переписку в тайне пришлось держать. В почтовой канцелярии армии был человек, игравший плохую роль. Он все знал про меня, так и вынюхивал, письма мог распечатать…

Листов говорил медленно, тяжело дыша.

– Когда вы уехали за границу, наверное, помните – почту свою просили пересылать товарища. Когда он погиб, а ведь был он и моим другом, я подумал, что мне надо взять на себя переправу. Такая мысль и для других была естественной. Только адреса вашего я не знал, но писем на ваше имя не было… – Он снова замолк. – И вот новая мысль… Я подумал, если письма ко мне будут идти на ваше имя, то минуют глаз того человека. Словом, на имя Берестова я стал получать почту…

– От невесты?

– Да, от нее. От Наташи.

– Наташи? Наташей ее зовут?

– Чему вы удивились?

– Так, совпадение.

– Наташей ее зовут, – повторил Листов. – Я так привык в разговорах не называть ее имя, что, кажется, и вам первый раз говорю.

– Да, первый раз.

– Все боялся обмолвиться. Уж больно много любопытных. Так и жаждут услышать историю из первых уст… Скучаю по ней…

Лицо его жалостливо исказилось.

– Знал, что не уцелею. Затем и в деревню рвался, обвенчаться спешил. Думал, пускай хоть фамилию мою носит, имение ей достанется, какое-никакое… Сирота она, Берестов…

Странное подозрение зародилось во мне. Он получал письма на имя Берестова. От невесты. Ее зовут Наташей…

– Сердитесь на меня? – спросил Листов.

– За что?

– Именем вашим воспользовался. Но вы за границу уехали… Наташа знает о вас…

– Что она знает?

– Ах, это такая история! Когда-то в их роду был знакомый по имени Берестов.

– И он подарил медальон, – сказал я.

– Да, медальон! – воскликнул Листов. – Откуда вы знаете? Это ваш родственник?

– Возможно, – сказал я. – Кое-кто полагает, что это я сам.

– Но медальон старый. Единственное, что у нее осталось.

– А вы забыли басни о моем возрасте?

– Берестов! – Листов взял мою руку. – Я знаю, я чувствую – между нами какая-то связь… через Наташу, через прошлое…

«Возможно, и через будущее», – подумал я.

– У меня к вам одна просьба, голубчик. Если вдруг уцелеете, не забудьте о ней. Разыщите, помогите ей чем-нибудь. Она одна, совсем одна остается.

Он побледнел и закрыл глаза. Подбежал Лепихин.

– Сознание потерял, от боли. В ступню – это очень больно.

Я смотрел на Листова. Я думал: как же так, в чем ошибка? Значит, не мне письмо? Значит, та девушка не Наташа? То есть Наташа, но не моя? Все перепуталось, моя жизнь скрестилась с другой…

– К пушкам! – кричит Лепихин. – Колонны пошли! К пушкам, ребята!

Густым блестящим потоком двинулась кавалерия. Одна колонна направляется прямо к нам. Вьются штандарты, блестят кирасы и шлемы, лес черных султанов колышется на ветру.

– Ждем на картечь! – кричит Лепихин.

– Фальковский, – говорю я, подавая снаряд. – Это вы медальон добывали графу?

– Я, – говорит Фальковский.

– Польстились на мое имя? Не разобрались, что медальон старинный?

– Ждем, ждем еще, братцы! Пусть подойдут! – кричит Лепихин.

– Разобрались, отчего ж, – говорит Фальковский. – Но вы говорили, что медальон вашей кисти, а девушка на портрете ваша модель.

– И что же решили? Что мне сотня лет?

– Я ничего не решал. Такие раздумья в области графа. Он вами совсем очарован.

– Готовимся! – крикнул Лепихин.

Конница перешла на легкую рысь. У ручья они заберут вправо, там склон отлогий, значит, нужно их остановить у берега.

– Пли! – крикнул Лепихин.

Три пушки разом выплевывают рой свинцовой картечи, и та беспощадно врезается в голову конницы. Визг лошадей, сумятица.

– Заряжай! – бешено кричит Лепихин.

Мы заряжаем снова.

– Пли!

Новый выхлест картечи. Колонна отшатывается, топочет на месте. Третьим залпом мы увеличиваем гору упавших лошадей и всадников. Кавалерия откатывается и снова готовится к построению.

Лепихин вытирает мокрый лоб.

– Кабы знали, что нет здесь прикрытия, послали бы эскадрон врассыпную, и нам крышка. Саксонские кирасиры…

Колонна опять наступает, и мы делаем пять залпов, прежде чем кирасиры отходят снова.

– Эй! – кричит им Лепихин. – Так вас растак, черные крысы! Съели каши?

– Что вы ругаетесь, ваше благородие? – говорит фейерверкер. – Стражения дело святое, нельзя тут ругаться, бог накажет.

– Накажет? – говорит Лепихин. – Ха-ха! Куда же больше наказывать? Смерть предстоит!

– А за смертью еще чего будет, – серьезно говорит фейерверкер.

– Думаешь, будет? А ну как ты прав, дядя? Славно, ребята, славно! Скоро порубят нас в капусту! Смотрите, какие здоровяки!

– Да уж порубят, – соглашается фейерверкер.

• Предыдущая
• 40/45
• Следующая