Когда врут учебники истории [без иллюстраций] - Балабуха Андрей Дмитриевич - Страница 48

• Предыдущая
• 48/110
• Следующая

В этом контексте вполне понятно, каким подарком для Византии было посольство моравского князя Ростислава. Естественно, туда отправили солунских братьев — деятели калибра помельче тут никоим образом не годились. Ведь принятие славянским государством христианства по кафолическому обряду означало, что новосозданная церковь будет находиться в иерархической зависимости от Константинополя, а это — лучший путь и к политическому, военному союзу; это — безопасность северных границ империи, позволяющая концентрировать силы на юге, — против ислама.

Дорога, правда, вела в оба конца: моравский князь также стремился укрепить политические связи с могущественной Византийской империей в расчете на ее военную помощь против усилившегося в эти годы немецкого натиска [234] . А немцы, надо сказать, не дремали: их пресловутый Drang nach Osten, еще не обретя своего названия, уже делал первые шаги. Карл Великий, восстанавливая свою империю в границах Римской, славян в нее не включал, а лишь заключал с ними союзы, превращая из угрозы в стражей собственных рубежей. Но уже при его наследниках немцы под знаменем распространения света истинной веры на несчастных язычников мало-помалу двинулись на восток — это был своего рода вялотекущий крестовый поход до эпохи Крестовых походов; их, так сказать, предтеча.

Креститься предстояло всем центрально— и восточноевропейским народам. От тех, кто предпочел сохранить верность язычеству, в истории остались лишь имена. Можно было только выбирать: креститься добровольно, по собственному почину, приобщившись к великим центрам цивилизации, или подневольно, избрав тем самым печальную участь данников если не рабов. Можно было только выбирать: креститься по римско-католическому или греко-кафолическому, ортодоксальному обряду.

Единую (еще не разделенную!) церковь предлагали оба выбора. А вот дальше начинались отличия, в самом общем виде сводившиеся к двум пунктам.

Рим, цементируя христианством Европу, предлагал ей единый язык — латынь, равно чуждый всем (никому не обидно!), но и равно всем (в идеале) понятный. Прекрасная идея, но нежизнеспособная — слишком уж все мы привязаны к родным языкам, а второй учить подавляющему большинству совершенно не хочется, не только в IX веке, но и в XXI столетии… Не зря же перевод Библии на национальные языки стал одним из лозунгов Реформации; не зря даже у нынешней Объединенной Европы единого языка-посредника так и нет. И еще Рим предлагал старую имперскую идею единого для всех права — римского права, учитывавшего много больше, чем любые местные «правды» — будь то салическая, будь русская… Недаром его и посейчас изучают на всех юридических факультетах — фундамент современной юриспруденции, как-никак. И, наконец (после пряника) — церковную десятину. (Без налогов никак!)

Константинополь предлагал богослужение и проповедь на местных языках — причем отнюдь не из великой и бескорыстной любви к чужим культурам. Да, ортодоксальная церковь и Византия не препятствовали, а даже способствовали созданию у обращенных ими в христианство народов собственной письменности [235] , развитию на этой основе народной культуры, переводу на местные языки богослужебных книг… Но потому лишь, что базилевсы и патриархи прекрасно помнили ветхозаветное предание о Вавилонской башне и смешении языков. Отсутствие на периферии империи общего для всех народов языка — дополнительная гарантия того, что они не сговорятся и не выступят против Византии солидарно. Это тоже римская идея, только другая: «divide et impera» [236] . Идея закона была для Византии если не чужда, то вторична — Восток есть Восток, даже если это восток великой империи, и у него иные принципы: превыше любого закона божественная власть базилевса [237] . Следовательно, и микробазилевсов обращаемых в христианство народов. Очень даже удобный принцип для охочих до самовластья [238] . И что немаловажно, ортодоксальная церковь не взимала десятины, теоретически существуя на доброхотные даяния, а практически — на даяния светской власти, поскольку в самой Византии она давно превратилась в нечто вроде министерства веры, вписанного в административную структуру государства.

Трудно сказать, каким именно из преимуществ восточного христианства прельстился князь Ростислав, отправляя свое посольство в Константинополь. Важно, что его начинание обернулось созданием славянской азбуки и подвигом солунских братьев.

И вот они прибыли — монах и священник, ученый и администратор, двое не отмеченных высокими должностями и званиями, но весьма высокопоставленных, доверенных и проверенных дипломатов империи. О том, что официальную свою миссию они выполнили с обычным блеском, жития повествуют достаточно красноречиво, и об этом уже было сказано. А вот на некоторых ее особенностях остановиться стоит.

И прежде всего — на поездке братьев в Рим. Почему в трудный час Константин и Мефодий отправились туда, а не в Константинополь?

«Легенды разно отвечают на этот вопрос, — писал в начале прошлого века автор нескольких книг о Константине и Мефодий В.А. Бильбасов. — По одним — папа Николай, извещенный о подвигах солунских братьев в славянских землях, много порадовался тому и особым посланием пригласил их в Рим; по другим — Константин выполнял данный им некогда обет посетить Рим: по третьим — они едут в Рим, чтобы представить папе труд своего перевода Священного Писания; по четвертым — папа позвал солунских братьев, желая их видеть, как ангелов Божьих».

Далекие от подобной романтики современные исследователи полагают, что, хотя в конечном итоге Константин и Мефодий прибыли в Рим, первоначальной их целью все же являлась Византия: братья изменили маршрут лишь в Венеции, когда получили там неожиданное приглашение папы Николая I. «Братья держали путь в Венецию, — пишет профессор Н. Грацианский, — потому что оттуда легко можно было попасть на один из кораблей, совершавших регулярные рейсы в Византию».

Однако взгляните на карту и сами убедитесь: путь из Велеграда в Византию через Венецию почти вдвое длиннее прямого, через Болгарию, которым они прибыли. И совершенно безопасен — ведь с болгарским князем Борисом у Мефодия давно сложились дружеские отношения.

• Предыдущая
• 48/110
• Следующая