Избранное - Стрелкова Ирина Ивановна - Страница 37
- Предыдущая
- 37/56
- Следующая
Альбина хватает с конфорки бьющий паром, перекипевший чайник, весело мчит к себе в комнату. Клавдея слышала крик из кухни, лежит, укрывшись с головой. Альбина достает из серванта заварной чайник, сыплет в него щедро полпачки грузинского, прикрывает полотенцем. Распахивает общий холодильник, выставляет все на стол: масло, сыр, колбасу, банку сгущенки. И сдергивает одеяло с Клавдеи.
- Вставай! Отпразднуем мою победу!
Клавдея притворяется, что ничего не слышала, хлопает глазами:
- Это какую же? Премию, что ли, выдавали?
- Я сейчас с Ксенией по душам побеседовала. Ее на пенсию вышибли, ну я ей и выложила напоследок, она у меня заткнулась как миленькая.
- Охота была связываться… - Клавдея в байковом линялом халате садится в постели, на стол старается не глядеть.
- Давай вылезай! - торопит Альбина, берясь за чайник. - Тебе покрепче?
- У меня сердце, - мямлит Клавдея, - мне послабее.
- Да уж знаю, какое у тебя сердце! - Альбина весело щурится. - Экономишь на чае. - И наливает Клавдее покрепче. - А кому нужна твоя политэкономия? - Альбина накладывает Клавдее в чашку несколько ложек сгущенки, режет ломоть хлеба, мажет маслом, лепит на масло толстый кусок вареной колбасы. - Здоровье не сбережешь - потом не купишь, ни за какие деньги. - Альбина подвигает Клавдее чашку, хлеб с колбасой. - Давай наваливайся.
Клавдея бочком присаживается к столу.
- В следующий раз моя очередь угощать.
- Да уж… Ты угостишь!…
Альбина подперла щеку рукой, глядит растроганно, как Клавдея уминает угощение. «Ишь порозовела вся, глазки замаслились, заблестели. Это тебе не плавленый сырок со спитым чаем. Я-то твои завтраки и ужины знаю. Жалость берет глядеть на твою экономию. И было бы для кого копить, ну хоть бы для племянников каких… А то ведь детдомовка, как и я, родни ни единой души. Живи на всю зарплату, а пенсию дадут, так и подработаем к ней, на наш век хватит…»
Альбина берет еще ломоть хлеба, мажет маслом, отхватывает пласт ноздреватого российского сыра, подвигает Клавдее. Где-то внутри разгорается нестерпимое сострадание к этой тихой, скучной женщине. Душа отмякает, сердце радуется тому, как вкусно и жадненько Клавдея уминает угощение. Самой почему-то есть расхотелось.
- А ты чего? - спрашивает Клавдея с полным ртом. - Меня угощаешь, а сама? - и опасливо кладет на стол недоеденный хлеб с сыром.
Альбина мастерит и себе бутерброд с колбасой, но потоньше.
- Я фигуру берегу. Для женщины фигура важнее, чем лицо.
Клавдея участливо помаргивает:
- Нервы тебе надо беречь… В журнале «Здоровье» пишут, сколько сейчас болезней на нервной почве, возьми хотя бы язву… А ты свои нервы не бережешь… Вот смотри я… У меня со всеми тихо и мирно. Иной раз накипит, а я сдержусь, промолчу…
- Это ты верно, - искренне подхваливает Альбина. - Ох как верно! Нервы надо беречь.
- Главное в жизни не связываться. - Клавдея утирает ладошкой замасленные губы. - О нас с тобой некому позаботиться, мы сами обязаны о себе заботиться.
- Обязаны, - вторит Альбина. - Ты права. Ох как ты права… Ты говори, говори. А то живем в одной комнате и не умеем советоваться. Я вот иной раз мучаюсь, а мне бы тебе душу свою излить - все легче. Ты мой характер знаешь… Ненормальный я человек. Выпала я, Клавочка, из жизни на полном ходу. А кто меня погубил, ты скажи? Она…
Альбина, стоит ей отмякнуть душой, непременно рвется рассказать всю свою поломанную жизнь. Рассказывает навзрыд малознакомым попутчицам в вагоне. В санаториях изливается соседкам по комнате. Клавдея эту историю слышала много раз и всегда готова выслушать сызнова. Уж очень жалостливая история, а главное - правдивая. Не в кино показывают, не по телевизору, ищет облегчения живой страдающий человек.
Альбина начинает свой рассказ всегда с детского дома.
- Меня святые люди воспитывали. Лучше бы мне у сволочей воспитаться. Не было бы так стыдно за бесцельно прожитые годы… Нас ведь на великих примерах воспитывали. В человеке все должно быть прекрасно. Умри, а поцелуя без любви не давай. Безумству храбрых поем мы песню… А я?… Да что там говорить - не оправдала…
Святые люди устроили в детском доме для осиротевших детишек прекрасную игру в маленькое государство справедливости, где всегда торжествует правда. Начальство недоглядело за их наивными методами, детский дом находился на севере Ярославской области, в глуши, в старинной барской усадьбе. Война занесла туда супружескую пару из блокадного Ленинграда, еще несколько интеллигентов попали туда раньше по другим причинам. На их воображение неотразимо влиял старинный дом, уцелевшие портреты, на одном из которых был изображен молодой кирасирский полковник, декабрист, погибший на Кавказе. В ответ на послевоенную голодную и холодную жизнь пожилой заведующий, дистрофик, чем-то неуловимо напоминающий того молодого кирасира, вывесил у себя в кабинете вместо лозунга изречение неизвестного в районе поэта Майкова: «Чем ночь темней, тем звезды ярче». В столовой воспитатели написали аршинными буквами: «Хлеб-соль ешь, а правду режь». Девизы для спальных комнат дети выбирали сами. «Человек - это звучит гордо» красовалось на стенке в спальне старших девочек, где рядом стояли кровати Альбины Прямиковой и Вали Титовой.
Валя догадывалась, что игра - это игра, у нее свои пределы. Она пришла в детский дом десяти лет и кое-что успела повидать до того, как стала жить по законам государства справедливости. Альбина жила здесь с младенчества. За год до войны ее невзрослая мама и ее папа, очень любивший мороженое и футбол, ушли из десятого класса, совершенно ошеломленные тем, что у них должен появиться ребенок. А когда началась война, юные папа и мама записались добровольцами, они очень боялись, что война будет такой короткой, что и не успеешь на нее попасть. Альбина осталась на попечении бабушки, догадавшейся поступить кастеляншей в детский дом. Потом бабушка умерла, юные папа и мама не вернулись. Альбину учили быть достойной своих родителей. Детдомовцы уважали ее за прямоту, за смелость. Альбина оказалась самой верной и убежденной ученицей затерянной в северной глуши кучки наивных интеллигентов. Она вышла из детского дома с самыми книжными представлениями о жизни, не умела ни врать, ни хитрить, ни приспосабливаться. У нее и у Вали Титовой позади были семь классов, а впереди огромная и прекрасная жизнь.
В тот самый год в комсомольском девчачьем общежитии льнокомбината появилась новая воспитательница Ксения Петровна. Она оказалась тут не по специальности и не по призванию, а по несчастью. Когда-то сразу после школы она вышла замуж за курсанта военного училища, объездила с мужем всю страну, пожила на Крайнем Севере и в туркменской пустыне, ощущая продвижение мужа по службе как рост своего собственного положения. В войну муж Ксении Петровны преподавал в пограничном училище, так что и самая страшная пора для нее прошла спокойно. Время подходило к отставке, Ксения Петровна подумывала о собственном доме с садом где-нибудь на юге, на Кубани, но не в сельской местности, упаси бог, а на зеленой окраине Краснодара или Армавира… И тут-то вдруг рухнула ее семейная жизнь. События разворачивались с ужасающей быстротой. Пока Ксения Петровна писала жалобы на мужа и на аморальную особу, пытающуюся разбить дружную семью офицера Советской Армии, у аморальной особы родился ребенок. Муж Ксении Петровны твердо заявлял во всех инстанциях, куда она посылала свои заявления, что считает своим долгом развестись с первой женой - детей-то у нас нет! - и зарегистрировать брак с матерью своего сына. Мужа Ксении Петровны прорабатывали во всех инстанциях, но он стоял на своем. В конце концов ему даже пришлось расстаться с погонами и превратиться в штатского преподавателя техникума плюс полставки математика в вечерней школе. Для Ксении Петровны в этом была хоть какая-то доля справедливости. И она не собиралась упустить еще одну возможность испортить мужу нервы и прищемить его новую семью - Ксения Петровна подала в суд на алименты с супруга, оставившего ее одинокой и беспомощной после двадцати пяти лет совместной жизни и разъездов по военным городкам, где для нее не находилось никакой работы. Какие-то шансы у нее по закону имелись, но подвело завидное здоровье. Ей разъяснили, что она не так уж стара и вполне трудоспособна, никаких алиментов с бывшего мужа ей не полагается. Неисчерпанную до конца жажду справедливости Ксения Петровна утоляла уже на новом месте.
- Предыдущая
- 37/56
- Следующая
