Кеша и хитрый бог - Печерский Николай Павлович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/25
• Следующая

Кеша облизал ложку со всех сторон и стал соображать, что бы такое приятное сделать для Тони. Кроме Тони, у Кеши не было в поселке настоящих друзей. Один жил тут, другой — там, а третий — вон где… Только в школе и встречались.

Поселок, где жил Кеша, был совсем крохотный. Не было тут ни фабрик, ни заводов, ни мастерских. А стояла только возле Байкала небольшая коптильня, где коптили и солили омулей. Однажды прошел слух, будто бы в этих местах поставят настоящий консервный завод и будто бы строить его будет иркутский инженер, друг-приятель Архипа Ивановича дядя Степа.

Шло время. В иных местах уже давно построили и гидростанции и заводы, а в поселке, как и прежде, все оставалось без перемен.

Кеше было тут совсем не сладко. По не известным никому причинам в поселке жили одни малыши. По утрам на солнышко с пестрыми свертками на руках выходили старухи. Усаживались на завалинки и начинали вполголоса скучные, однотонные песни: «Баю-баюшки-баю, колотушек надаю»…

Куда ни пойдешь, всюду слышалось это однообразное, никому не нужное «баюшки-баю». Младенцы, как это уже не раз замечал Кеша, засыпали на вольном воздухе сами, и старухи, очевидно, пели песни для собственного развлечения.

Если не считать малышей в свертках, на Байкале был еще один мальчишка — внук деда Казнищева, Леха. Леха еще не ходил в школу и жил просто так. Лехе тоже приходилось не сладко. Отец Лехи, как и все рыбаки, с утра до ночи пропадал в море, а мать училась в Иркутске на доктора и приезжала в поселок только по праздникам. В это лето мать Лехи уехала в больницу на практику, и Леха вообще не видел ее. С дедом Лехе было скучновато. Казнищев был уже стар, со дня на день ждал смерти и уже приготовил себе про запас сосновый гроб.

Долго Кеша думал, как отвлечь Тоню от грустных мыслей, и решил покатать ее, а заодно и Леху на своей собственной лодке. Эту старую, заштопанную паклей калошу пригнал недавно к берегу байкальский ветер шелоник. Кеша еще тогда выволок лодку на песок, прибил где надо кусочки жести, засмолил трещины и, подумав, дал лодке простое, но звучное и выразительное название «Ольхон».

На Байкале был такой остров, и там тоже жили рыбаки. Но Кеша никогда не видал ни Ольхона, ни пролива Малое море, ни высокой, нависшей над водою скалы Ижимей. Но придет время, и Кеша все равно побывает и там, и в Иркутске, а может, даже и в Москве…

А пока что ж, пока можно и тут.

Для путешествия у Кеши все уже было готово — и черпак для воды, и узенький красный флажок на мачту, и полотняный мешочек с сухарями на всякий случай. Только приладить парус, приколотить еще одну поперечную скамейку для пассажиров, и «Ольхон» готов в путь-дорогу.

Кеша ушел на Байкал. «Ольхон» покачивался у причала. Сверкали на солнце смоленые бока. На мачте, будто птица, порхал и бил длинным крылом красный флажок. Дела возле «Ольхона» было немного. Кеша приладил к парусу веревки, постучал где надо молотком, покачал лодку из стороны в сторону и решил идти за Лехой и Тоней.

Кеша перемахнул через овражек и пошел по каменистой, протоптанной меж сосен тропке. Свернул налево, снова перепрыгнул через сухой неглубокий овражек и вышел прямо к избе Казнищевых.

На завалинке, склонив седую голову над какой-то работой, сидел дед Казнищев и рядом с ним Леха. Кеша подошел поближе и понял, что мужчины эти не занимаются делом, а заталкивают хвостом вниз в старый валенок черного кота Акинфия.

— Зачем это вы его? — спросил Кеша.

Казнищев поднял на минуту голову, поглядел на Кешу:

— Заболел Акинфий, язви его. Лекарствами поить будем.

Кеша уже слышал про беду, которая стряслась с Акинфием. Резвый и лихой зверь этот потерял ни с того ни с сего аппетит и с утра до самого вечера лежал неподвижно на печи. Не интересовала его больше ни рыба, ни сырая печенка, до которой был он раньше великий охотник, ни сметана.

К деду Казнищеву, который все время грозился помереть, почти каждую неделю захаживал фельдшер с ящичком для лекарства. Но Казнищев не посмел тревожить ученого человека пустяками и решил лечить Акинфия сам.

В избе Казнищева, будто в аптеке, стояли бутылки с микстурами, баночки с полезными мазями, лежали коробочки с пилюлями и порошками. Тех лекарств, которые давал фельдшер, Казнищев не пил, но берег и трогать никому не разрешал.

Кеша подоспел вовремя. Кот Акинфий решительно не желал сидеть в валенке и бил лапой из последних сил налево и направо. Кеша помог Лехе держать кота.

Дед Казнищев налил из пузырька в столовую ложку какой-то бурой жидкости, понюхал, крякнул и понес к Акинфиевому рту. И тут произошло чудо. Проглотив микстуру, Акинфий взревел басом, напружился всем телом и стрелой вылетел из валенка. Подняв хвост, Акинфий прочертил возле избы три больших круга, а затем с ходу вскочил на лиственницу и исчез в ветвях.

«Мя-ау!» — донеслось с верхотуры.

Казнищев послушал пенье своего любимца, а потом бережно собрал с завалинки аптеку и отправился в избу.

Тут только Кеша вспомнил, зачем пришел к Казнищевым.

— Идем, Леха, к Тоне, на лодке вас покатаю, — сказал Кеша.

Леха поддернул широкие полотняные штаны и отрицательно мотнул головой:

— Не, я туда не пойду. Там Петух Пашка сидит.

Петух был вовсе и не петух, а самый настоящий человек. Рыбаки звали Петуха Пашкой, а богомольные старухи величали отцом Павлом. Пашка Петух был попом. Появился он в поселке в прошлом году, после того как снесли на погост прежнего старого-престарого попа.

Пашка был молод и высок ростом. На голове — густая рыжая шевелюра, под горбатым крючковатым носом — колючие и такие же рыжие усы.

Пашка сразу же принялся за дело. На второй день после его приезда в старой церквушке, которая стояла на взгорке на границе трех поселков, начали пилить, стучать, красить. Вскоре появился на маковке новый деревянный крест, над Байкалом поплыли глухие звуки медного колокола.

Но попу Пашке, видно, не сиделось дома. Отслужит службу, повесит на церковь большой железный замок — и в поселок. Оказался новый поп великим говоруном. Встретит, бывало, кого на тропе, забросит для пробы словечко-два — и давай… И если клюнет кто на его удочку, развесит уши, то беда: до смерти заговорит. И про то, и про это, но главное — про бога, про рай небесный, про сатану и чертей, которые будут жарить грешников на чугунных сковородках и варить в горячей смоле.

Правда это была или неправда, но стали поговаривать в поселке, что был Пашка не простой поп, а будто бы знал он досконально всю медицинскую науку и умел лечить не хуже профессора. Поглядит Пашка на хворого, пощупает под лопаткой, велит открыть рот, а потом полезет в ларец и вытащит оттуда драгоценный заморский корешок. И тут уже против этого корешка никакая болезнь не устоит — ни фурункул, ни золотуха, ни грипп…

Корешки, видимо, шли Пашке на пользу: из одной избы курицу тащит, из другой — десяточек омулей. Так и шатается с утра до вечера. Повадился Петух Пашка и в дом председателя колхоза Архипа Ивановича. Только рыбаки заведут моторы, только выйдут в море — Петух уже тут как тут. Раньше Тонина мать верила в бога. В избе у нее висела икона. Долго Архип Иванович уговаривал жену, а потом разозлился и вышвырнул вон икону и лампадку. Поняла мать или не поняла, что бога нет, но молиться перестала и про икону больше не заикалась.

Теперь Петух Пашка снова начал морочить голову Тониной матери. Придет, сложит руки на коленях и давай заливать про господа Иисуса Христа, про Страшный суд и конец света. Сначала отец Тони не верил, что Пашка ходит к нему домой, но потом убедился сам. Вернулся как-то раньше времени с моря и застал Пашку во дворе за веселыми разговорами.

Тонин отец был человек горячий. Не сдержался, взмахнул рулевым веслом — и на Пашку:

— Убирайся отсюда, пока цел!

Пашка смекнул, что дела его плохи, схватился руками за полы рясы и махнул через плетень.

• Предыдущая
• 2/25
• Следующая