Семья Поланецких - Сенкевич Генрик - Страница 6

• Предыдущая
• 6/150
• Следующая

«Что это, кокетство или доброта?» – спрашивал себя Поланецкий.

Размышления его были прерваны вопросом Плавицкого, вспомнившего, видимо, свою последнюю поездку в Варшаву.

– Скажи, Стах, ты знаешь Букацкого?

– А как же! Ведь он и мне родня, даже еще более близкая.

– Мы чуть не с целым светом в родстве, буквально с целым светом! Букацкий был самым усердным Марыниным кавалером: все вечера подряд с ней танцевал.

– А теперь в награду отправлен пылиться на склад! – засмеялся Поланецкий. – Хотя этот, положим, не запылится, он так ревностно следит за собой, вроде вас, дядюшка. Первый франт в Варшаве! Что он поделывает, спрашиваете? Воздухом дышит, то есть выходит или выезжает прогуляться в хорошую погоду. А вообще он – порядочный оригинал, голова у него совсем по-особенному устроена. Такое замечает, на что другой внимания бы не обратил. Встречаемся мы как-то после его возвращения из Венеции, спрашиваю, что он видел. «Видел, говорит, плывут по каналу Скьявони пол яичной скорлупы и пол-лимона; встречаются, сталкиваются друг с дружкой, расходятся, опять сходятся, и вдруг – раз! – лимон оказался в скорлупе, и дальше поплыли уже вместе. Видишь, что значит гармония!» Вот все его занятия, хотя человек он образованный и большой знаток искусства.

– Говорят, он не без способностей?

– Возможно, только проку от них мало. Типичный небокоптитель. И был бы при этом хоть весел, а то еще вдобавок меланхолик. Да, забыл сказать: он в пани Эмилию влюблен.

– У Эмилии много бывает гостей? – спросила Марыня.

– Да нет. Я бываю, Васковский, Букацкий, ну, Машко еще, адвокат, – покупкой и продажей имений занимается.

– Ну да, она столько времени Литке уделяет, куда тут принимать гостей.

– Да, Литка, бедняжечка, – вздохнул Поланецкий. – Может, подлечится в Райхенгалле, дай-то бог!

И безработное лицо его омрачилось. Теперь Марыня в свой черед взглянула на него с симпатией. «Да, наверно, он добрый», – подумала она опять.

– Машко, Машко… – повторил, как бы про себя, Плавицкий. – Тоже за Марыней увивался. Но не понравился ей. А что до перепродажи имений, при нынешних жалких ценах…

– По словам Машко, именно сейчас выгодно их покупать.

Между тем обед подошел к концу, и они, перешли в гостиную пить кофе. Плавицкий подшучивал над Гонтовским, что обыкновенно служило у него признаком хорошего настроения, а молодой человек довольно терпеливо сносил насмешки ради Марыни, но с такой миной, которая ясно говорила: «Кабы не она, ты бы у меня запел по-другому!» После кофе Плавицкий стал раскладывать пасьянс, а Марыня села за фортепьяно. Играла она не бог весть как, но было приятно смотреть на ее миловидную головку, которая с такой спокойной грацией вырисовывалась за пюпитром. Около пяти часов Плавицкий сказал, глянув на часы:

– Что-то Ямиши не едут.

– Приедут, – успокоила его Марыня.

Но с этой минуты он беспрестанно посматривал на часы, восклицая: «Что-то Ямиши не едут!» А около шести объявил замогильным голосом:

– Что-то случилось!

– Горе прямо с ним! – тихо сказала Марыня подошедшему к ней Поланецкому. – Ничего там не случилось, но папа весь вечер будет теперь не в духе.

У Поланецкого чуть было не вырвалось: выспится, дескать, и завтра опять повеселеет; но, видя неподдельную заботу на лице девушки, он сказал:

– Насколько мне помнится, это недалеко. Пошлите узнать, что там приключилось.

– Папа, может, послать кого-нибудь к Ямишам?

– Не изволь беспокоиться, – язвительно сказал Плавицкий. – Я поеду сам.

И, позвонив, велел запрягать.

– Enfin[6], – в раздумье проговорил он, – почему бы девушке не остаться наедине с молодым человеком, никто не осудит, даже если застанет, это ведь не город. И потом, ты наш родственник… Гонтось, проводи-ка меня, пожалуйста, ты мне можешь понадобиться.

На лице молодого человека изобразилось крайнее неудовольствие.

– Я панне Марыне обещал лодку на воду столкнуть, садовник никак не может справиться, – сказал он, проведя рукой по светлым волосам. – А прошлое воскресенье дождь лил как из ведра, она мне не позволила.

– Ну так беги сейчас, до пруда тридцать шагов, успеешь обернуться.

И Гонтовскому волей-неволей пришлось отправиться в сад.

– Мигрень! Пари держу, что у нее мигрень! – твердил Плавицкий вслух, расхаживая по комнате и не обращая внимания на дочь и Поланецкого. – Гонтовский в случае нужды хоть доктора привезет, а этот тюфяк Ямиш, конечно, не догадается… Советник этот, которому все надо советовать, сам ничего не сделает. – И, обратясь к Поланецкому, словно ища, кому излить свое раздражение, в сердцах прибавил: – Ты и не представляешь, какой он тюфяк и растяпа!

– Кто?

– Ямиш.

– Папа… – начала было Марыня.

Но Плавицкий не дал ей договорить.

– Не нравится, знаю, не нравится тебе, что она питает ко мне капельку дружеского участия, – с нарастающим гневом сказал он. – Ну и читай на здоровье агрономические трактаты пана Ямиша, боготвори его, превозноси до небес, но и мне позволь самому выбирать себе друзей.

И тут Поланецкому еще раз представилась возможность удостовериться в Марыниной кротости: вместо того чтобы обидеться на отца, она подбежала к нему и, прижимаясь щекой к его крашеным усикам, стала приговаривать:

– Сейчас запрягут, сейчас, сейчас! Может, и мне с тобой поехать?.. Только не сердись, противный папка, а то еще заболеешь.

Плавицкий, видимо, действительно очень к ней привязанный, поцеловал ее в лоб.

– Знаю, знаю, ты у меня добрая девочка, – сказал он. – Но куда же это Гонтовский запропастился?

И, подойдя к открытой двери в сад, он стал звать молодого человека. Тот вскоре явился.

– Слишком далеко на берег вытащили, – сказал он, еле переводя дух, – и полна воды. Попробовал, да ничего не вышло.

– Ну, бери шляпу, и едем. Я слышу, экипаж уже подали.

Минуту спустя Марыня осталась с гостем одна.

– Папе не хватает в деревне общества, – сказала она, – поэтому он и дорожит так дружбой с пани Ямиш, но и муж ее на редкость благородный и образованный человек.

– Я видел его в костеле. У него вид был какой-то удрученный.

– Болен и утомлен: очень много работает.

– Совсем как вы.

– Нет, не как я. Пан Ямиш – образцовый хозяин, к тому же много пишет о сельском хозяйстве. Пан Ямиш – наша слава и гордость. Она женщина тоже хорошая, только, по-моему, немножко претенциозная.

– Экс-красавица.

– Вот именно. Я это отчасти приписываю деревенской жизни, накладывающей свой отпечаток. В городе в постоянном общении все наши странности и чудачества, наверно, больше сглаживаются, а здесь… отвыкаешь понемногу от людей, дичаешь и доходишь в обращении с ними до полной неестественности. Городским жителям все мы должны казаться смешными бирюками и чудаками.

– Не все! Не все! – запротестовал Поланецкий. – Вот вы, например, совсем не кажетесь.

– Это лишь вопрос времени, – улыбнулась Марыня.

– Но время несет с собой перемены.

– У нас мало что меняется, а если и меняется, большей частью к худшему.

– Но в девичьей жизни эти перемены нетрудно и предсказать.

– Для меня важнее всего сейчас, чтобы у папы уладилось все с Кшеменем.

– Значит, единственные цели ваши, главное в жизни – это папа и Кшемень?

– Да. Но я мало смыслю в делах, и помощница из меня плохая.

– Отец и Кшемень – больше ничего? – повторил Поланецкий.

Наступило молчание. Марыня спросила, не хочет ли он пройтись. Они спустились в сад и очутились вскоре на берегу пруда. Поланецкий, занимавшийся за границей спортом в разных клубах, сделал то, что не удалось Гонтовскому: спустил лодку на воду, но кататься на ней было нельзя из-за течи.

– Вот вам образчик моего хозяйства: дыра на дыре! – сказала со смехом Марыня. – И вину свалить не на кого: и сад, и пруд находятся всецело в моем ведении. Ну, да ладно, велю починить еще до того, как спустят пруд.

• Предыдущая
• 6/150
• Следующая