Беги, ведьма - Корсакова Татьяна Викторовна - Страница 14

• Предыдущая
• 14/17
• Следующая

– Хелена Генриховна… – Зоя Петровна плакала, и Арине хотелось вцепиться Хелене в волосы. Это в лучшем случае.

– У вас, кажется, внучка на иждивении? Только это меня и останавливает от принятия радикальных мер. Растить ребенка в одиночку очень тяжело. Я все понимаю и рассчитываю на взаимное понимание.

Нет, вцепиться в волосы – это слишком мягко. Хелена заслуживает чего-то более… изощренного. Откуда у нее этот талант – ломать людей? Врожденный? Благоприобретенный?

– И перестаньте рыдать. Лучше посмотрите, как она. Нет, я сама.

Кровать – ее перетащили на кровать? – тихо скрипнула под Хелениным весом, и Арина едва не скрипнула зубами, когда лица коснулись твердые бесцеремонные пальцы, ощупали, оттянули верхнее веко.

– Поразительная устойчивость. – Пальцы исчезли. – Арина, вы меня слышите? Я знаю, что слышите.

А если знает, то зачем спрашивать?

– Нам с вами, дорогая моя, нужно быть очень осторожными. Вы еще не окрепли, плохая координация движения и, как следствие, травма.

Вот, оказывается, из-за чего травма. Из-за общей слабости и плохой координации. А Жорик – ангел с крылышками. Или сообщник?

– И этот приступ… Я ведь вас предупреждала, надо беречься, слушать рекомендации врачей. Мои рекомендации. – Прохладная ладонь накрыла ее пальцы, сжала крепко и больно. – Мы ведь так славно ладили с вами все эти месяцы.

Конечно, славно. С каталепсичкой отчего же не поладить? А голова болит, просто раскалывается. Не помогают Хеленины лекарства.

– Откройте глаза, Арина. Я хочу видеть, что вы понимаете, о чем речь.

– Где мой опекун?

Веки тяжелые, налитые свинцом, еще попробуй подними. Но у нее получилось. Лицо Хелены плыло и двоилось. Две Хелены – это явный перебор, и одной более чем достаточно. Остальные присутствующие в комнате были вне поля зрения.

– Он занят, я же вам говорила. Но как только он разберется со всеми делами, сразу же приедет. Вы очень много для него значите. Это так… трогательно.

– Когда?

– Скоро. Наберитесь терпения и сил. Вы же не хотите, чтобы он увидел вас такой.

– Какой?

– Вот такой! – В ладонь легло складное зеркальце, милая, очень недешевая безделушка: серебро, отделка полудрагоценными камнями. Арина не видела, скорее знала. И знание потянуло за собой воспоминание. Или видение? Вот только чье?

…Саксофон рыдает, оплакивает то, что никогда не вернуть. Не самая подходящая музыка, но он ее любит. Это видно, для этого не нужно никаких специальных ухищрений. Он любит саксофон, односолодовое виски и сигареты, хотя к саксофону и виски больше подошли бы сигары. Но ему, как ни странно, идут именно сигареты. И длинные, почти до плеч, пепельно-серые волосы идут, и усталый прищур пепельно-серых же глаз, и сизая щетина, которую все время хочется потрогать. Он слушает саксофон, пьет односолодовое виски большими, но неспешными глотками и через кисею дыма наблюдает за тем, как она подводит губы алой помадой. Мужчинам нравится алая помада, а что нравится ему, она скоро узнает…

Зеркальце выскальзывает из рук, падает к носкам его дорогих, но давно не чищенных туфель. Жалко будет, если разобьется. Вещица дорогая, купленная по случаю в Венеции.

– Прошу вас. – В одной руке он умудряется держать и сигарету, и подобранное с пола зеркальце. Не разбилось, это добрый знак.

– Спасибо, я такая неловкая.

– С кем не бывает.

А улыбка у него красивая. Чуть кривоватая, немного насмешливая. С этими длинными волосами, щетиной, сигаретами, улыбкой и нечищенными туфлями он похож на флибустьера.

– Хелена. – Она протягивает руку первой. Она современная женщина и не боится флибустьера с глазами цвета пепла.

– Андрей. – Протянутую ладонь он принимает бережно, осторожно касается поцелуем кончиков пальцев. Какой галантный ей попался флибустьер…

…Зеркальце – серебро, полудрагоценные камни – упало на пол, но перед этим Арина успела рассмотреть отражение. Не свое – Волкова. Оказывается, у них с Хеленой есть кое-что общее. Мужчина, похожий на флибустьера, в равной мере равнодушный и галантный, способный заинтриговать любую женщину, даже искушенную хищницу. Рысь волку не подружка. Волк нашел себе змею…

– Вам нехорошо? – Хелена, забыв об упавшем зеркальце, подалась вперед, сжала запястье, нащупала пульс. – Вам настолько не понравилось то, что вы там увидели?

Ей не понравилось. До такой степени не понравилось, что хочется выть, но… не дождутся! Ведьмы не плачут! Вот такой у нее теперь девиз.

– Но ведь это все поправимо. Выздоровление, конечно, долгий процесс, но если хорошенько постараться, если довериться…

Хелена говорила ласково, словно мать родная, но в глазах ее кружились хороводы снежинок, а от улыбки стыла кровь в жилах. Даже хваленая черная кровь не выдерживала…

– А опекун ваш приедет очень скоро. Обещаю. И к его прибытию мы должны вас как-то подготовить. Чтобы ни у кого не случилось шока. Вы меня понимаете?

Она понимает. От встречи с опекуном может случиться шок. Вот только у кого? У нее? У Волкова? Или, может, у Хелены? Интересно, Хелена знает про них с Волковым?

Подумала – и самой стало смешно, как беспомощно и наивно получилось. Когда-то, много месяцев назад, Волков был готов умереть за нее, а сама она едва не умерла, отвергая этот страшный дар единственно доступным способом. Тогда между ними в самом деле что-то было. Что-то настоящее, но слишком хрупкое, чтобы выжить в этом мире. И сейчас их с Волковым нет. Рысь волку не подружка. Есть пациентка и ее опекун. Жизнь изменила правила игры. В который уже раз…

– Я хочу позвонить. – У нее еще есть Ирка, есть Анук. Нужно только напрячься и вспомнить номера их телефонов. – Я хочу позвонить подруге.

– Сожалею. – Хелена развела руками. – Это против правил.

– А кто придумал правила?

– Я. – Хелена сунула зеркальце в карман халата. – В этом месте все правила придумываю только я, – добавила она так, чтобы расслышать смогла только Арина. – Хотите чего-нибудь еще?

– Хочу спать.

– Это легко устроить. – В вену воткнулась игла, и боль ушла, забрав с собой Хелену.

…Ей снился дом. Позолоченный закатными лучами фронтон с фамильным гербом в виде дубовой ветви. Мощные колонны, слишком мощные, на ее вкус. Лестница в семь ступеней, нижняя со щербиной, в которой так и норовит застрять каблучок, и приходится щербину обходить. До блеска вымытые стекла отражают пурпурное небо, и от этого кажется, что дом пылает. Красиво и жутко, но скорее все-таки красиво. Большая круглая клумба с красными цветами. Она не знает, что это за цветы, но дает себе слово спросить у Карла Фридриховича. Карл Фридрихович Шток – садовник от бога. Петруше повезло, что Карл Фридрихович принял его приглашение, потому что своими силами они бы с обустройством парка не справились. Слишком много дикой земли, чересчур грандиозна задумка: огромный пруд, дубовый парк. Петруша так решил. Коль уж он граф Дубривный, то и в новом родовом гнезде место только дубам-исполинам. Чтобы память о нем осталась на века. А ей не хочется красоты после смерти, ей хочется красоту прямо сейчас: липовую аллею, которую папенька заложил в день ее рождения, чтобы весело, зелено и сладкий цветочный дух. Липы – дивные деревья, девичьи. Так сказал Карл Фридрихович. И он же Петрушу уговорил аллею не вырубать, убедил, что дубам без других деревьев будет плохо, что в царстве Флоры должна царить гармония. Женское начало, мужское начало. Тень и свет. Петруша сначала сомневался, а потом все-таки согласился с ее просьбами и доводами Карла Фридриховича, только пожелал, чтобы дубов в парке было многим больше, чем других деревьев. Собственно, тем Петрушины пожелания и ограничились. Остальное – аллеи, фонари, парковые скамейки, беседки и цветники – он доверил ей, Лизе. И она радовалась этому доверию как ребенок. Радовалась, но боялась оплошать, даже в малой малости подвести любимого Петрушу.

– Не волнуйтесь, фрау Элиза. – Карл Фридрихович посасывал трубку, прятал в густых усах хитрую улыбку. – Вечер покажет, каким был день. Послушайте-ка лучше, какая мысль пришла в мою седую голову.

• Предыдущая
• 14/17
• Следующая