Волкодав - Семенова Мария Васильевна - Страница 72
- Предыдущая
- 72/139
- Следующая
Когда Волкодав об этом прознал, на него напала тоска. Лучезар, понятное дело, составил свой стяг из собственных отроков, выбрав тех, кто был ему особенно люб. Были там и двое наёмников: Плишка и Канаон.
Утро отъезда кнесинки выдалось тёмное и хмурое, хотя и без дождя. Волкодаву хотелось поскорее уже оказаться в пути и, занявшись делом, перестать думать о том, как всё это будет. Потому-то он явился в кром задолго до света, когда там почти все ещё спали, кроме конюхов и стряпух, готовивших завтрак. Волкодав подумал, что наверняка не спала и кнесинка, для которой ныне кончалась последняя ночь под родной крышей. Вернётся ли она сюда ещё когда-нибудь?.. Как знать?..
Он спешился и повёл Серка в конюшню, где, как он знал, Спел с подручными укладывали шерстинку к шерстинке на ухоженных шкурах дружинных коней. Венн шёл не торопясь, ведя послушного жеребца под уздцы и в сотый раз мысленно перебирая содержимое седельных сумок: не позабыл ли чего. Недостач покамест не вспоминалось. Ничего: небось что-нибудь да всплывёт, как только он выедет за городские ворота и станет поздно возвращаться домой.
Волкодав не был вполне уверен, что ему вообще доведётся вернуться сюда. Если вспомнить, как кнесинка хваталась за его руки в день приезда отца, получалось, что вряд ли она после свадьбы отправит его сразу домой. Скорее всего, оставит при себе вкупе со старой нянькой, служанками и лекарем Илладом. Должен же быть подле неё в чужой стране кто-то, кого она знает ещё по дому, кому привыкла полностью доверять…
А что хорошего могло ждать его в Велиморе? Только месть кровника, который наверняка либо сам побывал на развалинах отцовского замка, либо наслушался рассказов верных людей. Тогда, весной, Волкодав шёл напролом, не пытаясь скрываться и не думая остаться в живых. И убил Людоеда посреди ночи, ничуть не заботясь, какое наказание отмерит ему за это Хозяйка Судеб. Вот она и отмерила. Терпеливо дождавшись, пока он обзаведётся почти всем, ради чего стоит жить…
В Велиморе Волкодава ждала почти верная смерть. И домашние понимали это не хуже его самого. Эврих, тот вообще предложил всем вместе потихоньку исчезнуть из города и даже туманно намекнул, будто знает неподалёку верное место. Волкодав ничего ему не ответил.
…Венн уже протянул руку к воротам конюшни, когда из-за угла на него кинулся человек.
Первая мысль Волкодава была о братьях Лихих. Но мысль эта мелькнула и сгинула, точно огонёк светляка в летней ночи. Сколько ни пытались близнецы подобраться к нему втихаря, вот так бросаться они не стали бы нипочём. Это было просто опасно. Кроме того, братья знали, что в темноте он видел не хуже Мыша. Нападавший не знал.
Серко испуганно шарахнулся и захрапел, порываясь встать на дыбы. Волкодав перехватил мелькнувшую руку с ножом. И стиснул пальцами костлявое юношеское запястье, вынуждая человека безнадёжно потерять равновесие. Ещё мгновение – и нож оказался у Волкодава, а незадачливый убийца лёг носом в пыль. Он всхлипывал и невнятно стенал. Венн опустился рядом на колено, придерживая его руку ещё одним захватом из тех, которые при малейшем нажатии непоправимо калечат.
К тому времени, когда Серко обрёл обычную невозмутимость и возвратился к хозяину, Волкодав рассмотрел, кто покушался на него в предутренней тьме. Атталик. Юный заложник, сын сегванского кунса, сразившего когда-то храбрую кнесинку.
Ну и что с ним прикажете делать?..
– Я смотрю, у вас принято набрасываться ни за что ни про что, – проворчал он, не ослабляя захвата. – И без предупреждения…
Это было тяжкое оскорбление. Мальчишка заёрзал, пытаясь его лягнуть. Волкодав сделал почти неразличимое движение. Атталик дёрнулся, снова поцеловал пыль и заскрёб по ней свободной рукой. Он не просил пощады и на помощь не звал. Гордый, очень гордый. Только совсем молоденький, одинокий и глупый.
– Вставай, – сказал ему Волкодав.
Атталик кое-как поднялся, дрожа от ярости и унижения. Волкодав и не думал его выпускать. Понукая мальчишку левой рукой, правой он распахнул двери конюшни и завёл внутрь и Атталика, и Серка.
Молодые конюхи побросали работу, остолбенело уставившись на телохранителя кнесинки и на его чуть не плачущую, согнутую в три погибели жертву. А пуще всего – на несусветным образом вывернутую руку, за которую и вёл Атталика венн.
Волкодав молча воткнул в притолоку изрядный боевой нож, отобранный у сегвана. И, ни словом не пояснив происшедшее, потащил мальчишку в денник, где обычно содержался Серко. Что там происходило, никто из конюхов не видал. Из денника доносились звонкие шлепки. Ни дать ни взять кто-то с кого-то спустил штаны и охаживал ремнём по голому заду.
Потом наружу выскочил Атталик – взъерошенный, мокрый, с дорожками от слёз на щеках. К его лицу и одежде прилип мусор и крошки навоза. Он судорожно подтягивал дорогие шаровары, из которых был вытянут гашник, а ремённый пояс в серебряных бляхах – гордость юноши, считающего себя мужчиной, – и вовсе подевался неизвестно куда. Над головой Атталика с задорными воплями вился Мыш.
В дверях юный заложник вскинул блестящие от слёз глаза на свой нож, глубоко всаженный в притолоку. Чтобы вытащить его, нужно было обладать ростом Волкодава. Да, пожалуй, и его силой. Атталику пришлось бы громоздить скамью на скамью или, того унизительней, обращаться к кому-либо с просьбой. Он вылетел вон, даже не замедлив шагов, и конюхи вернулись к прерванным делам. Жаловаться Атталик не побежит, это все знали.
Немного позже Волкодав поймал во дворе боярина Крута, чуть не раньше всех вышедшего из дружинной избы. Он сказал ему:
– За Атталиком, заложником, присмотр потребен, воевода.
– Рассказывай! – велел Крут.
– Он смерти искать вздумал, – сказал Волкодав.
– Что?..
Волкодав вкратце поведал, как юнец пытался на него нападать. Боярин сперва недоумённо сдвинул брови, но потом подумал и согласно кивнул. Действительно, для умельца вроде Атталика покушение на Волкодава мало чем отличалось от прямого самоубийства.
– И что ж ты над ним сотворил? – осведомился боярин, лихорадочно соображая, видел он сегодня с утра юного сегвана или же нет.
– Вожжами выпорол, – усмехнулся Волкодав.
Его бы не особенно удивило, если бы Крут расшумелся и предложил ему знать своё место, но Правый только покачал головой:
– Он сын кунса, телохранитель. А ты кто? Ты унизил его…
Волкодаву захотелось сказать, что знатному человеку, так уж трясущемуся над своей честью, не грех бы выучиться её оборонять.
– Верно, унизил, – сказал он. – Атталик с ума сходит по государыне, воевода, и в петлю готов лезть оттого, что госпожа к нему равнодушна. Пускай лучше меня ненавидит.
Крут поразмыслил над его словами и вдруг широко улыбнулся. Он тоже достаточно насмотрелся на подобных юнцов, горячих и безрассудных, особенно когда дело касалось любви. Да что там! Сорок лет назад Крут сам был точно таким же и ещё не успел этого позабыть. Он знал, что как следует, до полной безысходности, унизить может только любимая. Девушку не вызовешь на поединок и никакой силой не заставишь явить благосклонность. НАСТОЯЩУЮ благосклонность. Которую не купишь подарками и насильно не вырвешь… (Боярин попробовал представить, чем кончилось бы дело, попробуй Атталик силой принудить кнесинку, скажем, к поцелую, и его улыбка стала ещё шире.) …А вот если тебе задал трёпку мужчина, тут кончать счёты с жизнью вовсе не обязательно. Наберись терпения, и когда-нибудь можно будет поспорить на равных…
Уедет кнесинка, но отныне Атталику будет чем жить. Сын кунса, выпоротый вожжами!.. Да чтоб он когда-нибудь такое забыл!..
Волкодав видел: боярин отлично понял его затею. И это было хорошо. Он не слишком надеялся выразить в словах то, что они оба так хорошо чувствовали.
– Если бы ты, воевода, драться его поучил, он был бы при деле, – сказал Волкодав. – И толк, глядишь, будет…
- Предыдущая
- 72/139
- Следующая
