Волкодав - Семенова Мария Васильевна - Страница 70
- Предыдущая
- 70/139
- Следующая
Кнес пошевелил плечом и поинтересовался:
– Моя дочь тоже так может?
На лице венна впервые за целую седмицу возникло нечто вроде улыбки.
– Не совсем так, государь, но может.
Краем глаза он видел, как переглядывались близнецы. Он мог спорить на что угодно: обоих подмывало предложить кнесу испытать дочь самому. А того лучше, порасспросить на сей счёт боярина Крута. Однако отрок зовётся отроком потому, что помалкивает, покуда не спросят, и парни держали рот на замке.
– Я хотел тебя выгнать, – сказал кнес. – Но моя дочь утверждает, что сама заставила тебя учить её. Она выгораживает тебя, венн?
Волкодав ответил:
– Тому, чему я научил госпожу, меня самого научила женщина.
Кнес забрал у слуги свиту, вернулся и проследил пальцем две свежие отметины на теле Волкодава – на груди и на левом боку.
– Если бы не это, венн, ты бы здесь не остался.
Наказывайте меня за то, что я убил ночью, думал Волкодав, глядя в удаляющуюся спину вождя. А за что её?..
Слава всем Богам, теперь у него было ещё одно занятие, да такое, что хоть волосы распускай.
Он повадился ходить в садик, в котором кнесинка пестовала всякие диковинные цветы. Там были красиво уложены крупные камни, притащенные с берега моря, а между ними устроена извилистая тропинка. Не хватало только ручья, но его заменяла врытая в землю деревянная лохань, куда собиралась дождевая вода. А по сторонам тропинки каким-то неведомым образом уживались и ладили между собой всевозможные растения, водившиеся, насколько Волкодаву было известно, в весьма отдалённых краях. От косматого седого мха, что рос на сегванских островах у самого края вековых ледников, до того мономатанского кустика, гревшегося на скудном галирадском солнышке под запотелым стеклянным колпачком. Только вместо цветов кустик украшало теперь множество мелких ягод, пахнувших земляникой.
Волкодав приходил в садик, усаживался на камень и вытаскивал дорогой подарок, который преподнесла ему Ниилит.
Это была плоская, размером с его ладонь, коробочка, сработанная из вощёной кожи. Впервые увидев её, Волкодав был попросту потрясён, ибо сольвеннские буквы, красиво начертанные на крышке, сложились в его собственное имя. Он никогда ещё не видел его написанным. Медленно привыкая, он прочёл его целых три раза и только потом бережно вытряхнул из коробки содержимое.
В руках у него оказалась книжечка, сшитая из гладких берестяных листов. На обложке красовалась вирунта, и при каждой букве для вящей ясности была нарисована маленькая картинка. При «у» – ухват, при «л» – ложка и так далее. Около самой первой буквы, облокотившись на неё, стояли два человечка. Один опирался на костыль, у второго волосы были заплетены в две косы. Другие, тоже очень похожие кое на кого человечки поясняли буквы «н», «т», «э» и «з», а на букве «м» сидел, вылизывая крыло, крохотный Мыш. Дальше начинались разные слова: сперва совсем короткие, потом длиннее…
Волкодав подхватил Ниилит, оторвав её от пола, и крепко расцеловал в обе щёки. И вот теперь, когда выдавалось время, забирался в тихое место и водил пальцем по строчкам, шевеля губами и напряжённо морща лоб. В середину книжки он пока намеренно не заглядывал. Он положил себе сперва научиться бегло читать всё, что было написано на первой странице, не ошибаясь и не подглядывая в вирунту.
Там-то, в садике кнесинки, и накатил на него однажды приступ странной сонливости, природы которой он и сам поначалу не понял. Собственно, он по-прежнему ясно воспринимал окружающее и, наверное, смог бы даже сражаться, если бы на него кто напал. Но какая-то часть его разума необъяснимо унеслась прочь, и он с не меньшей ясностью увидел себя большой серой собакой, бегущей по сосновому лесу. Волкодав долго размышлял, было ли на самом деле то, что произошло потом. Или, может, примерещилось?.. Ответа не было, и он наказал себе спросить Оленюшку. Лет этак через пять, когда она уже по-настоящему войдёт в возраст невесты и будет выбирать жениха.
Он вспомнил схожий сон, посетивший его летом. Тогда это был действительно сон. А теперь всё совершалось вроде как наяву.
Самый первый мой предок был собакой, дошло до него наконец. Я – последний в роду. Даже если я женюсь, мои дети уже не будут Серыми Псами. Что, если Хозяйка Судеб начертала мне, последнему, снова сделаться зверем?.. Что, если, убив Людоеда, я уже выполнил всё, что мне было на земле уготовано? И скоро стану всё чаще и чаще видеть себя собакой, а человеческая моя жизнь начнёт подёргиваться дымкой, делаясь похожей на сновидение и постепенно забываясь совсем?..
Волкодав даже посмотрел на свои руки – уж не начала ли покрывать их густая гладкая шерсть. Нет, волос на руках было пока не больше обычного. Пока?..
Палец Волкодава добрался уже до предпоследней строки на странице, когда его слуха достиг шорох шагов. Венн поднял голову. На дорожке стоял светловолосый юноша, почти мальчик, – лет пятнадцати, не больше, – одетый так, как одевались старшие сыновья знатных морских сегванов. Было видно, что он намеревался подойти к Волкодаву незаметно и очень обиделся, когда из этого ничего не получилось.
Венн уже видел паренька раньше и знал, кто он такой. В том бою, когда пала мать нынешней кнесинки, её воины всё-таки одержали победу. Гибель вождя – весьма дурное знамение и чаще всего отнимает у воинов мужество; смерть кнесинки, однако, лишь всколыхнула в них безумную ярость и желание отомстить. И потом, у них ведь был ещё кнес. Вражеского вождя они едва ли не единственного взяли в плен и живым привезли в Галирад. Тогда-то Глузд Несмеянович и показал, что Разумником его прозывали не зря. У безутешного вдовца хватило выдержки не бросить пленного кунса на погребальный костёр любимой жены. Больше того. Он договорился с храбрым врагом о мире на вечные времена, велел присылать торговых гостей. И всего через год отпустил пленника восвояси. А у себя по уговору оставил жить его маленького сынишку. С тех пор пробежало больше десяти лет.
Волкодаву приходилось видеть таких вот заложников, волею судеб оторванных и от семьи, и от своего племени. Одни привыкали жить на чужбине и, чем могли, старались служить народу, среди которого выпало коротать век. Завоевав его уважение, они тем прочнее примиряли его со своим. Другие озлобленно замыкались в себе, предпочитая нянчиться с постигшим несчастьем, копить обиды и всюду усматривать подвох. Именно таков, к великому сожалению, удался юный сегван Атталик, медленно шедший к Волкодаву по садовой дорожке. И, что самое скверное, мальчишка был влюблён в кнесинку. Влюблён со всем отчаянным пылом первой юношеской страсти. А кнесинка в его сторону лишний раз не оглядывалась. О чём Волкодав, стремившийся всё разузнать про каждого жителя крома, тоже был доподлинно осведомлён.
Мыш, гонявшийся над садиком за какими-то жуками, при виде Атталика на всякий случай вернулся и сел Волкодаву на плечо. На берестяную страницу упало крапчатое жёсткое крылышко, выплюнутое зверьком.
– Вот ведь мерзкая тварь, – остановившись в двух шагах, брезгливо сморщил нос юный сегван. – Ты сам провонял летучими мышами, венн! Может, ты тоже вниз головой свисаешь, когда спишь?
Волкодав ничего не ответил. Когда ему было пятнадцать лет, его как раз приковали к рудничному вороту вдвоём со слабогрудым аррантом, бывшим столичным учителем. Аррант еле таскал отягощённые кандалами ноги и быстро выбивался из сил. Он не помогал напарнику, а больше мешал. Спустя какое-то время молодой венн стал просто сажать его на бревно ворота и возить круг за кругом, один делая всю работу. А благодарный учитель, превозмогая кашель, знай нараспев декламировал классические поэмы, наставляя смышлёного варвара в божественном языке философов и поэтов… А мерзкие твари, прикормленные аррантом, были их единственными друзьями…
Атталик, если бы поставить его к тому вороту, отдал бы своим Богам душу самое большее через полдня. Да. Если кого не били как следует, любой шлепок кажется смертельным ударом. Атталик обещал стать рослым и красивым мужчиной, но покамест это был всего лишь костлявый юнец с едва проклюнувшимися усами, вечной обидой в глазах и вполне бредовыми понятиями о чести и мужестве.
- Предыдущая
- 70/139
- Следующая
