Лебединая дорога - Семенова Мария Васильевна - Страница 90

• Предыдущая
• 90/154
• Следующая

Звали его в городе когда как: то князем, то воеводой. Но больше все-таки князем.

Ярлского звания он от Чурилы так и не принял, однако ряд воеводский с городом заключил. С обоими братьями и Торгейром пообещал вести своих людей, куда укажут ему Господин Кременец и князь Чурила Мстиславич. Поклялся в том на многолюдном вече — здешнем тинге, — обнажив оружие и призвав в свидетели Асов… Поклялся и Чурила стоять за новый конец — положив, по обычаю, меч наземь и помянув грозных гардских Богов. И с того самого дня Виглафссоны и пришедшие с ними перестали быть в городе за гостей. Куда князь с дружиной, туда и они. На охоту так на охоту, на пир так на пир. А теперь Халльгрима вело к конунгу дело. Собирались ехать за данью.

Чурила жил по-прежнему в Старом дворе. Княгиня Добронега так и не приняла в свое сердце молодую невестку, не пожелала жить с ней одним домом.

Добро, сказал ей сын. Жену на порог не пускаешь, стало быть, и ко мне в гости ходить будешь… И более в хоромах не появлялся: разве что в гриднице, когда собиралась дружина.

Халльгрим и Торгейр вошли во двор.

— Дома ли конунг? — спросил Виглафссон по-словенски. Чурила оказался дома, и Халльгрим взошел на крыльцо. Торгейр остался снаружи, неторопливо прошелся по двору. Княжьи готовились к походу. Чистили и точили оружие, осматривали сбрую и щиты. Кто мог справиться, стучал молотком сам, другие шли на поклон к Людоте. Над крышей кузницы густым столбом поднимался дым.

Женатым воинам помогали сыновья. Проворные мальчишки заплетали гривы коням, подносили крошечные заклепки для кольчуг, осторожно и гордо протирали отцовские мечи…

Оружие, лошади и сбруя были не у всех. На многом красовался княжеский знак: прыгающая рысь. Это дал город. Дружина княжья, а князь — городской.

Торгейр прошел дальше, завернул за угол дома. Здесь место было укромное, бревенчатые стены отдаляли шум и разговоры гридней, глуше долетал даже железный голос кузни, где в вихре искр молоты беседовали с металлом… Было почти тихо.

Торгейр огляделся. И глаза его пали на женщину, мирно сидевшую у стены хозяйственной клети, согретой послеполуденным солнцем.

На коленях у женщины стояла деревянная мисочка с чем-то блестящим, руки были заняты работой. Торгейр присмотрелся и увидел мельчайшие разноцветные бисеринки, ложившиеся на гладкую ткань.

— Ловко шьешь, красавица, — похвалил Торгейр по-словенски. Женщина только тут заметила загородившую солнце тень, торопливо встала, поклонилась:

— Прости, боярин…

Торгейр опустился рядом с ней на бревно. Рукодельница понравилась ему.

Наверняка не знатная жена, но и не служанка. Лицо у нее было необыкновенно нежное, совсем еще юное, только большие глаза смотрели не по-девичьи печально.

На чистом лбу лежал темно-красный платок, повязанный низко, по самые брови.

Из-под платка на виски спускались широкие проволочные кольца, украшенные какими-то фигурками. Кольца показались ему слишком дешевыми.

Торгейр долго наблюдал, как мелькали ее ловкие пальцы. Уходить не хотелось, солнце так приятно грело больное плечо.

— Кику шьешь? — спросил он погодя. — Кому? Что не себе, было ясно.

Женщина ответила, не поднимая головы:

— Княгине…

— Примерь, — сказал Торгейр. — Я погляжу. Она покорно приложила кику к своей голове. Вспыхнули на свету невиданные стеклянные цветы: красота была редкая. Желтый бисер, Торгейр это знал, привозили откуда-то с юга торговцы. А весь остальной делал здесь, в Стейннборге, княгинин Ульв трэль. Здорово делал.

Недаром просили за него в Бирке так дорого…

Тут из-за угла вывернулся мальчишка — крепенький, кудрявый, едва четырех зим от роду. Бросился было к вышивальщице, но увидел херсира и остановился.

— Сын? — спросил Торгейр, невольно улыбнувшись. Она кивнула:

— Сын…

— Хороший мальчик, — похвалил викинг и поманил малыша:

— А ну поди-ка сюда…

Мальчишка нерешительно глянул на мать: слушаться ли чужого дядьки?

— Поди, поди, — закивала она строго, и он подошел, глядя на бородатого урманина и опасливо, и лукаво. Торгейр, смеясь, подхватил его, посадил к себе на колено. Малыш сперва испуганно притих, точно взятый в руку птенец, потом осмелел, тронул у Торгейра на плече хитрую серебряную пряжку.

Мать глядела на них, не зная, что и сказать.

— Хороший сын, — повторил Торгейр. — Должно быть, он родился от достойного отца. Я знаю его?

Женщина отвернула сразу затуманившееся лицо, опустила руки на колени.

— Не видишь разве вдовьего моего убора, боярин… Мальчишка сполз у Торгейра с колен, подобрался к матери, стал гладить ее по щеке. Торгейр попросил:

— Расскажи про мужа.

Мужа ее звали Ждан… Ждан-гридень. Второго такого парня не было во всем Кременце. В бою, говорили, себя забывал, не отставал от самого князя. Охотясь, с одним ножом шел на медведя. А петь, плясать, на гудке гудеть, на гуслях играть… да что там! А уж как любил, как нежил свою Любомиру… и слов таких не сыскать, да и ни к чему. Всего-то и прожили — как одно ясное утро промелькнуло. Нынче одни гусли от него и остались, висят, осиротелые, на стенке, молчат.

Как погиб? А как они гибнут, молодые, бесстрашные. Шел зимой по бережку речному, заснеженному… Глядь — ребята на льду лунки бьют. Круглицкие. Тут у одного под ногами лед-то и затрещал. Водяной хозяин вниз потянул. Ждан к ним, малого за ворот, да и сам в воду обломился. Мороз трескучий стоял — пока нес, обледенел… Тому ничего, а Ждан болеть начал. Глазами ослаб, а там и вовсе ослеп. На гуслях князю играл, когда прежние товарищи сходились. Песни слагал — слезы катились, кто слушал. А прошлым летом слег, да так и не встал больше…

Торгейр спросил еще:

— А что… отец, мать?

Отца-матери не было. Ни у нее, ни у Ждана. Не было и своего угла — Ждан-гридень так и жил в дружинной избе, своего хозяйства не заводил. Так и вдову оставил — на князя. Тому что — двумя ртами больше, двумя меньше…

Спасибо ему и княгине ласковой, не дали сгинуть.

Торгейр кивнул. Гарда-конунг был достойным вождем.

Потом он взялся за кошель и вынул горсть плоских рубленых монет. Бросил их Любомире на колени.

• Предыдущая
• 90/154
• Следующая