Истовик-Камень - Семенова Мария Васильевна - Страница 57
- Предыдущая
- 57/62
- Следующая
Тиргей смущённо потёр ладонью бревно ворота, который по-прежнему вращал за них обоих злой и выносливый венн. «Вот как раз то, о чём я сам только что рассуждал. Вообразившие себя мудрыми перестают слушать других…»
– Когда некий народ скверно осведомлён о соседях и не признаёт в них людей, равных себе, – сказал он наконец, – в его языке появляется слово, обозначающее всех чужих. Есть ли такое слово у вас?
– Есть. «Немые». Это оттого, что их речь непонятна.
– А у нас, не умея постигнуть язык иноплеменников, высокомерно считали, будто у них и не речь вовсе, а тарабарщина, лишённая смысла. Этакое «вар-вар-вар»… Вот и прижилось слово «варвар». – Тиргей помолчал, потом честно добавил: – Так у нас иногда называют не только не-аррантов, но и некоторых своих. Перенесённое на соплеменника, слово «варвар» делается бранным… Оно обозначает того, кто себя ведёт недостойно жителя просвещённой страны, кто уподобляется дикарю, способному только драться, пить вино и приставать к женщинам…
– И правильно, – хмыкнул венн. – Обозвать родного чужим – хуже не выругаешь!
Тиргей не видел, как блеснули его глаза в темноте, но понял по голосу – Серый Пёс достойно оценил его искренность. Он пообещал:
– Я не буду больше так тебя называть, брат мой.
Около месяца голые маленькие мышата оставались при мамках: грелись их теплом, сосали молоко. Потом, когда с подросшими детьми стало трудновато летать, мышихи – вся стая в течение одного-двух дней – взялись приучать мелюзгу к самостоятельности. Дети, конечно, оставаться одни не хотели. Они изо всех силёнок хватались за родную тёплую шерсть, но матери, ради их же блага, выпутывались из цепких лапок и улетали на промысел. Чтобы вскоре возвратиться – каждая к своему отчаянно верещащему чаду.
Писк и визг под гулкими сводами вот уже второй день стоял такой, что Серый Пёс поначалу именно ему приписал чувство тревоги, прочно угнездившееся в душе. Когда прямо над головой всё время галдят, плачут и жалуются маленькие зверьки – поневоле начнёшь озираться, высматривая неведомую опасность!
Однако отмахнуться от царапающего беспокойства не удавалось. За шесть лет на каторге Серый Пёс привык доверять нелюдским чувствам, что даровал ему, последнему оставшемуся потомку, мохнатый Прародитель. Он как следует прислушался к себе и понял: где-то притаилась беда!.. Венн даже понял, что именно вот-вот должно было произойти… когда стены, своды и пол – вся неизмеримая громада горы стала раскачиваться. Медленно и жутко и поначалу совершенно беззвучно. Потом прорезался и звук, чудовищно низкий, воспринимаемый даже не слухом, а чем-то большим, чем слух, – поистине, всем существом. От этого звука Серый Пёс упал на колени, и разогнанный ворот потащил его за собой. Он почти потерял сознание, а из носа потекла кровь. Колеблемые стены готовились сдвинуться и раздавить ничтожные человеческие существа, пол, утративший надёжность, уплывал из-под ног, со свода пещеры, оставляя там и сям белые звёзды разлетевшейся крошки, сыпался каменный дождь…
Это совсем рядом, в сотне саженей от пещеры, сразу и по всей длине «схлопнулся», перестав существовать, только что прорубленный штрек. Не помогли ни заботливо возведённые каменные опоры, ни целый лес крепей, которыми думали удержать неустойчивую породу… Громадные глыбы, очень ненадёжно склеенные плотным песком, долго подгадывали мгновение. А потом просто чуть-чуть – на неполную сажень – осели все разом, не оставив никакого следа от жалкой норки, прогрызенной двуногими. Злой дух подземелья не стал дожидаться, пока самоцветная жила иссякнет и ему подарят раба. Он сам взял себе жертву. И не одну, а сразу восемь. Да ещё прихватил надсмотрщика из свободных, некстати заглянувшего в новый забой.
…Но всё это станет известно только потом. А покамест две хрупкие человеческие пылинки, обращённые вселенской судорогой в трепетное ничто, просто утратили способность думать и сопоставлять. Наверное, так себя чувствовали их далёкие предки много столетий назад, когда с неба ударила тёмная звезда и началась Великая Ночь…
Венн пришёл в себя раньше арранта: тот просто повис на бревне рычага, беспомощный, весь в пыли и свежих кровоточащих ссадинах от упавших камней. Теперь, когда отпустил невыносимо низкий рокот обвала и Серый Пёс вновь обрёл слух, его ушей достиг отчаянный крик, звучавший совсем рядом. Он поднял голову…
Мышата, ещё не наученные летать, в отсутствие мамок сползались в большие клубки ради безопасности и тепла. Детёныши прекрасно умели висеть вверх тормашками, цепко держась за малейшие неровности камня. Но всё имеет предел: докатившееся сотрясение сбросило вниз один из живых клубков. И, видимо, подземному духу, только что погубившему целый штрек, показалось мало доставшихся жертв. Мышата угодили прямо в механизм ворота. Они висели на шестерне горизонтального вала, и неумолимое вращение должно было вот-вот затянуть их туда, где скрипели, соприкасаясь, косые крупные зубья. Взрослые мыши полоумно метались взад и вперёд, подхватывая детей и утаскивая обратно под своды, но им было не успеть. Перед лицом Серого Пса на мгновение завис пушистый чёрный самец, тот, что брал хлеб у него из руки. Завис, пронзительно прокричал и исчез. Венн доводился побратимом собакам, а вовсе не летучим мышам, но двух толкований этого крика быть не могло. «Да сделай же что-нибудь, человек!..»
По счастью, ворот уже двигался медленнее обычного. Однако инерция тяжёлого колеса оставалась почти непреодолимой. Серый Пёс до предела натянул цепи и упёрся ногами в пол, но его ступни сразу заскользили по шершавому камню вперёд – колесо его усилий попросту не заметило. За те месяцы, что венн здесь проработал, ворот останавливали только однажды, ради мелкой починки. Серый Пёс чуть не надорвался потом, когда пришлось вновь его запускать.
Мыши закричали отчаянней и засновали вдвое быстрее: до жующих, перемалывающих зубьев осталась какая-то пядь.
Пса между тем подтащило туда, где в камне пола была вырублена канавка для нечистот. В забоях рабы справляли нужду кто где мог, но ворот – другое дело; его осматривают и чинят вольнонаёмные мастеровые, для них должен быть устроен удобный подход. Тиргей только начал шевелиться и понимать, что обвал их не зацепил, когда венн достиг канавки и, используя её край как опору, почти лёг навзничь в последней попытке остановить колесо.
Сперва ему показалось, что он взялся двигать стену. Его подняло и согнуло, как лук, он понял, что вот сейчас что-нибудь лопнет: или хребет, или жила во лбу, или кишка в животе… Он не сразу поверил себе, когда колесо начало замедлять ход. Вал затрясло, зубья шестерён застучали, заклацали: у голодного хищника отнимали облюбованную добычу. Чёрный самец зубами и лапками сгрёб сразу двоих последних малышей и, тяжело работая крыльями, взмыл с ними вверх. Зубья прожевали пустоту в том месте, где только что находились мышата, и наконец замерли. Колесо остановилось.
Оборвался нескончаемый скрежет, и венн услышал, как на другом конце ворота подал голос Тиргей.
– Теперь тебя, наверное, накажут… если руки в суматохе дойдут, – тихо выговорил аррант. – Но, во имя всех Богов Небесной Горы, как же правильно ты поступил, брат мой… как же правильно ты поступил…
Серый Пёс выпрямился и, ощериваясь от натуги, что было сил навалился грудью на ворот. Ему снова показалось, будто он пытался сдвинуть с места всю гору.
Каторга в Самоцветных горах давно прекратила бы своё существование, завершившись грандиозным бунтом и побегом рабов – если бы каждый из сотен надсмотрщиков не знал досконально свои обязанности и не исполнял их строго и точно. Причём именно там, где ему было велено назирать. Что бы ни произошло рядом, или на соседнем уровне, или под сопредельной горой…
Казалось бы, что такое не вовремя остановленный ворот? По сравнению со страшным обвалом, случившимся неподалёку?.. Мелочь, вряд ли стоящая, чтобы её замечать.
Действительно, четверо надсмотрщиков, отряженные в тот день наблюдать, чтобы не иссякло трудолюбие опасных, прикованных к рычагам, сами поначалу оглохли, ослепли и перестали понимать, на котором свете находятся. Но вот смолк грохот и гул, перестали сыпаться с потолка осколки камней, и выучка взяла своё. Кто-то заглянул в желоба, по которым струилась вода, вычерпанная колёсами. И увидел, что почти всюду она продолжала худо-бедно, но течь. И только один жёлоб оказался подозрительно пуст. Вместо потока, коему полагалось отступать от отметки на стенке не более чем на ладонь (уже за подобное оскудение рабов полагалось немедля пороть), виднелось чёрное осклизлое дно. По нему не катилось даже плохонького ручейка. Что такое? Рухнул крупный обломок и начисто сломал механизм?.. Убило рабов?.. Хотя нет, в этом случае колесо ещё долго вращалось бы само по себе…
- Предыдущая
- 57/62
- Следующая
