Экспансия – III - Семенов Юлиан Семенович - Страница 59
- Предыдущая
- 59/133
- Следующая
— У вас есть дети?
— Трое, сеньора, — ответил шофер и, обернувшись, улыбнулся. — Две девочки и мальчик. Девочки старше, они занимаются Мигелем, жена не знает забот с малышом, какое счастье, если первенцы девочки… Я, конечно, хотел сына… Наследник, продолжатель рода, носитель фамилии. И пошел к врачу — советоваться, как быть… А он ответил, что девочки рождаются в том случае, если в браке сильнее мужчина, мальчики рождаются только у тех кабальеро, кто слаб или очень устал от жизни… Когда у вас самолет, сеньора?
— В шесть вечера.
— Вы не будете возражать, если я на минутку заеду домой? Это по дороге к Аэрогару… Честно говоря, я забыл свою шоферскую лицензию, поэтому не езжу, а крадусь по городу… С приходом новой власти полиция стала крайне жестокой, карает за малейшее нарушение… Хотя с нами так и надо, наверное! Только дашь послабление, как мы сразу садимся на шею… Люди привыкли к кнуту, уважают только тех, кого боятся, без страха нельзя править народом…
— По-моему, народом надо править по справедливости, — возразила Клаудиа. — Нет ничего разумнее справедливости… Страх рождает насилие, жестокость, его вспоминают с содроганием… Вы недолго задержитесь дома?
— Нет, нет, только возьму бумажник… Девочки вчера гладили пиджак, ну и вытащили документы из кармана… Они у меня очень аккуратные, такие чистюли, спасу нет.
— Но мы не опоздаем?
— Да что вы?! Тем более, дом, где я живу, совсем рядом, — шофер резко свернул с широкой улицы, поехал по маленьким переулкам, обсаженным высокими платанами; после ночных дождей мощные стволы казались скользкими; это ощущение было противоестественным спокойной мощи, сокрытой в них; а в Барилоче пахнет сосною, подумала Клаудиа, сосною и снегом, удивительный запах, в нем есть что-то музыкальное, очень грустный запах, как детская песенка, зато такой прекрасный рассвет в горах, столько в нем надежды, там день не так стремителен и ночь кажется бесконечной, а это так прекрасно, если в бесконечной ночи рядом с тобою Эстилиц…
Шофер еще резче свернул в маленькие металлические ворота, подъехал к подъезду, стремительно выскочил из машины, обошел ее, а точнее — обежал, отворил дверцу, предложив Клаудии:
— Хотите подождать меня во дворике? Или познакомитесь с моими малышами?
— Спасибо, — ответила Клаудиа. — С удовольствием познакомлюсь с маленькими.
Он пропустил ее перед собой к дому; лестница была мраморная, тщательно вымытая.
— У вас такой шикарный особняк? — удивилась Клаудиа. — Неужели шоферы здесь так хорошо зарабатывают?
— О, нет, сеньора, — ответил водитель, отворяя тяжелую дверь, — я живу в подвале, квартиры на первом и втором этажах арендуют сеньоры…
— А дети? Они ведь могут шуметь, — заметила Клаудиа, входя в холодный, отделанный мореным дубом холл. — Это вызовет неудовольствие хозяев…
Шофер со всего размаху ударил ее ладонью по лицу; Клаудиа полетела в угол; из скрытой двери появились двое молодчиков; один из них, почувствовав ее крик за мгновение перед тем, как женщина закричала, зажал ей рот мокрой ладонью, пахнувшей тухлой водой и хозяйственным мылом.
Они затащили ее в дверь и, не дав встать на ноги, поволокли по металлической лестнице вниз; казалось, лестница была бесконечной; Клаудиа почувствовала, как у нее слетела левая туфля; я ведь купила их специально для того, чтобы понравиться Эстилицу, я оделась так, чтобы ему было приятно смотреть на меня, женщина должна постоянно бояться перестать нравиться тому, кого любит… Подумав это, она беззвучно заплакала, потому что с холодной тоской поняла, что никогда более не увидит того, кого любила всю жизнь; как ужасно, что я так мало была с ним рядом, — это было последнее, что она услыхала в себе, потом ее швырнули в комнату, обитую матрацами; в тени за столом сидел мужчина; посредине в луче прожектора высился табурет, на таких малышей учат играть на пианино; топтуны; топ-топ-топ; как же карапузики тянутся ножками к полу, как поскорее им хочется вырасти, надеть костюмчик, а не отвратительные коротенькие штанишки, и выйти на помост, в свет юпитеров, чтобы сыграть ту вещь, которой отданы многие месяцы коротенькой жизни…
— Садись, — услыхала она высокий голос, доносившийся из тьмы. — Садись на табурет.
— Где я? — спросила Клаудиа. — Зачем вы привезли меня сюда?
— Садись, я сказал!
Она послушно села на высокий табурет, привинченный к полу, ощущая, как от страха всю ее молотит мелкой дрожью.
— Расскажи мне все, что хочешь рассказать!
— Где я нахожусь?
— Ты находишься на территории Испании! Вот где ты находишься, зеленая! Имей в виду, мы шутить не любим! Если ты попала во вражеские сети, — расскажи все честно, и мы поможем тебе! Ты гражданка великого государства, которое не дает своих в обиду! Но если ты намеренно пошла в услужение к врагам, участь твоя будет ужасной? Поняла?!
— Я не была ни у кого в услужении, сеньор…
— Бабы служат, как кошки, тому мужику, в которого втюрились! Они служат любому кобелю! Им плевать на родину и нацию! Только б получить свое в постельке! Кто прислал тебе адрес Штирлица?! Ну, отвечать!
— Мне… Мне… никто не присылал… адрес… Я не понимаю, о ком вы говорите, сеньор…
— Я говорю о том, кого ты так нежно называла «Эстилиц». Неужели не можешь произнести его фамилию на немецком?! Кто тебе прислал его адрес?!
— Я… Вы не так поняли, сеньор… Мне захотелось поехать в Барилоче… я прочитала об этом курорте и отправилась туда…
— А кто тебе дал денег на поездку?
— Я сняла деньги со своего счета… Это просто проверить, сеньор.
— Откуда же у тебя деньги на полет в Аргентину?
— И это просто проверить, сеньор… Семь лет назад я получила наследство от дяди, достаточно большие деньги, чтобы безбедно жить на ренту…
— Значит, тебе никто не присылал никаких писем от сеньора Макса Брунна, который на самом деле Штирлиц?! И ты просто так, за милую душу, отправилась в Барилоче?!
— Конечно… Этот курорт стали рекламировать…
— Так отчего же ты, прилетев в Барилоче, провела там только одну ночку со своим любимым и смоталась сюда, в Буэнос-Айрес? С кем ты здесь встречалась? К кому тебя послал Эстилиц?
— Просто… Мне захотелось… Посмотреть столицу Аргентины… Я же никогда здесь не бывала раньше…
— И ты здесь ни с кем не встречалась?
— Нет.
За что мне все это, подумала Клаудиа, боже милостивый?! Не обращайся к нему, ответила она себе, оставь бога на самый последний момент, он облегчит страдания; во всем виновата ты, одна ты, ведь Эстилиц просил, чтобы я ходила только по людным улицам, пропускала первое такси, а садилась во второе, чтобы я не ждала машину на той стоянке, где нет других людей, он все предвидел, мой Эстилиц, а я… Что ты? Ты любишь его, ты выполнила его просьбу, и тебе хотелось как можно скорее оказаться на аэродроме — все ближе к милому, вот и… Но ведь не может всевышний допустить несправедливость! Чем я прогневала его? Чем Эстилиц вызвал его гнев? Почему он обращает свой гнев на тех, кто предан ему более других? Неужели он думает, что с детьми сатаны паству легче привести в царствие божье? Почему он позволил умереть маме, когда ей было всего двадцать три? Зачем отец погиб в расцвете сил и любви? Почему я была обделена моим маленьким счастьем? Разве я просила себе больше, чем он мог дать мне? Или в ущерб другим?
Мужчина вышел из-за стола; на нем были кремовые широкие брюки из тонкой шерсти, темно-синий пиджак с подложенными плечами, которые делали фигуру несколько опереточной, словно бы скачущей, и остроносые ботинки темно-малинового цвета, начищенные до зеркального блеска. Лицо его было малопримечательным, пройдешь на улице и не обратишь внимания; только губы; если всмотреться в них, были пересохшие, скорее бело-синие, чем красные, а уголок рта порою сводила быстрая, как тик, судорога.
— Послушай, ты, — сказал он, подняв одним кулаком подбородок Клаудии, а в другой ухватив ее волосы. — Нам известно все, понимаешь? Каждый твой шаг. Мне жаль тебя… Ты испанка… И я испанец… Мы люди одной крови… Поэтому я задаю вопрос в последний раз: о чем тебе сказал сенатор Оссорио в кафе? Если ты расскажешь правду, я отпущу тебя… Конечно, просто так я не смогу тебя отпустить, ты замарана связью с врагом испанской нации… Ты женщина, в тебе много чувственности, я разрешу тебе спать с Брунном… С твоим Эстилицем… Ты будешь обязана спать с ним и жить подле него… Но ты будешь сообщать раз в неделю обо всем, что происходит с твоим любимым… Если ты откажешься делать это, мы его пристрелим… Либо он будет жить так, чтобы мы знали все о его друзьях, врагах, чтобы ты передавала нам все те имена, которые он называет, либо он не будет жить вовсе… Ну, а если ты решишь сказать ему об этой беседе со мною и вы рискнете бежать из Барилоче, что невозможно, я распилю его ржавой пилой. На твоих глазах. Ты знаешь, что мы не умеем шутить… Слишком велика наша ответственность за Испанию перед каудильо… Но поверить тебе я смогу только в том случае, если ты сейчас сядешь к столу и напишешь мне все о Штирлице. Все! С того самого дня, когда он пришел в твой дом одиннадцать лет назад. Ты напишешь мне все, но, если ты решишь шутить со мною и рисковать телом любимого, подставляя под ржавую пилу с поломанными зубцами, я покажу ему твои показания перед тем, как мы начнем его резать… Ты себе не можешь представить, как ему будет обидно узнать, что его любимая служила мне все то время, пока спала с ним в одной постели…
- Предыдущая
- 59/133
- Следующая
