Бомба для председателя - Семенов Юлиан Семенович - Страница 70

• Предыдущая
• 70/77
• Следующая

— Слушайте, — сказал Кроне, зачарованно слушавший Исаева, — я спрашивал вас два раза: кто вы?

— Я отвечу вам, — сказал Исаев. — Только сначала я задам вам несколько вопросов. Первый: вы социал-демократ? Можете не говорить. Я знаю. Второй: почему вы ненавидите Дорнброка, Круппа и всех, кто с ними?

— Потому, что Крупп и Дорнброк — это война и это Гитлер.

— Кто сломал голову Гитлеру?

— Русские.

Исаев откинулся на спинку кресла и достал из кармана паспорт.

— Вот, — сказал он. — Читайте. Там только не написано, что я профессор Института экономики в Москве и что мой аспирант — это тот самый Кочев, который «попросил политического убежища»…

— Ничего не понимаю… Вы русский? Коммунист?

— Конечно. Что, стало страшно? Кроне, Кроне, милый мой Кроне, когда же мы научимся видеть то, что нас объединяет, а не то, что разводит по разным углам ринга?! Словом, может понадобиться ваша помощь в получении улик. Согласны вы нам помочь?

— «Нам»? Кого еще вы имеете в виду?

— Прокурора Берга. Он ведет честную борьбу, и ему будет очень трудно, потому что он теперь один на один против банды…

— Я готов помочь вам, профессор.

— Спасибо… Когда вы сформируете кабинет из социал-демократов, — улыбнулся Исаев, — можете написать обо всем этом деле. А теперь будем ждать новостей от Берга, он позвонит из Италии. Именно вам… мы с ним так уговорились…

Люс рассвирепел: в Европе знакомые говорили, что в Токио все понимают английский. «Японский там необязателен, — уверяли Люса. — Интеллигенция даже думает по-английски… Не говоря уже о тех, кто работает в сфере „сабиса“ — так японцы переиначили на свой лад слово „сервис“.

— Большой дом! — вдалбливал Люс шоферу такси. — Ваш небоскреб! Касумигасеки! Понимаете? Самый высокий дом в Токио! Рядом с парламентом! Огромный дом! Касумигасеки!

Шофер кивал, улыбался, но не понимал по-английски ни единого слова. А Люс не мог, просто не имел права опоздать, потому что сейчас решалось все, сейчас его ждет человек, который скажет правду… Без этой правды он не сможет продолжать борьбу… А токийский таксист не понимает ни единого слова…

…В том, что Япония не говорит по-английски. Люс убедился вчера вечером, прилетев из Гонконга в Осаку. Там он едва не опоздал на встречу с журналистом Онумой, потому что ни шофер, ни прохожие не понимали его, когда он называл адрес. Слава богу, случайный прохожий — о чудо! — понял Люса и растолковал адрес шоферу, а Онума дождался его.

— Я так и подумал, что вы без переводчика, — сказал тогда Онума. — Это обычное заблуждение. Считают, что если двадцать лет у нас стоят американцы, то мы обязательно должны усвоить их язык. Наоборот, то, что навязывают, отвращает. Американцы старались навязать нам модерн во всем. Результат получился обратный: поэзия средневековья никогда не была так популярна в Японии, как сейчас. Причем книги раскупают не старики, а молодежь. Вам не кажется это симптоматичным? С моей точки зрения, это весьма симптоматично.

— Подвиги, самураи и прекрасная женщина? — спросил Люс.

Онума покачал головой.

— Нет, — ответил он. — Я понимаю, отчего вы сразу так решили… Вы не правы. «В горах прошел ливень, и ветка вишни сделалась пепельной» — это образец той поэзии, которой увлечена молодежь. К одному и тому же можно идти разными путями, не так ли? Можно сразу поднимать культ самурая, а можно сначала привить вкус к поэзии эпохи расцвета самурайской империи. У вас в Европе перепрыгивают через ступеньки, у нас это не принято — смешно, особенно когда спотыкаешься, и больно, если упадешь. Сколько у вас времени? Очень спешите?

— Я прилетел сюда специально, чтобы увидеться с вами. Мне сказали, что вы знаете, где я смогу найти Исии…

— Простите! — удивился Онума. — Какую Исии?

— Ну, девушку из группы Шинагавы… Фокусы, предсказания судьбы по линиям руки, немного стриптиза…

— Странно… Я получил телеграмму от Чен Шена, он просил помочь вам с делом Дорнброка.

— Правильно, — Люс начал раздражаться. — Она была девушкой Дорнброка, эта Исии. А Чен Шен сказал, что вы дружите с продюсером Шинагавой…

— Шинагава-сан действительно мой друг, но Исии я не знаю.

— Чем же тогда вы сможете помочь мне с делом Дорнброка?

— Если у вас есть время, — предложил Онума, — мы зайдем в один маленький симпатичный бар. Там собираются журналисты и актеры. Славные люди. А потом мы навестим дом, где я вас познакомлю с гейшами… У вас, европейцев, неверные представления о гейшах, и я всегда стараюсь вести контрпропаганду, — пояснил Онума. — Ну как?

— С удовольствием, спасибо, — ответил Люс. — У меня совершенно свободный вечер. Я успею к завтрашнему утру добраться до Токио?

— Экспресс идет через каждые двадцать минут. Скорость — двести пятьдесят километров, очень удобно…

«Чем-то он похож на Хоа», — подумал Люс и содрогнулся, вспомнив, как Хоа вызвал его на черную лестницу того морского бардака. После скандала в клубе «Олд Айлэнд» они все же поехали в тот дом, где жили моряки-проститутки. Джейн отговаривала его, уверяла, что это опасно, что это может бросить тень на его репутацию. Но Люс был унижен тем, что позволил усадить себя в такси, а не схватился с тем длинным Ричмондом, и поэтому настоял, чтобы пойти в бордель. Когда они вошли в тот дом, их сразу же окружили страшные создания, не похожие на нормальных людей. Высокие, завитые, напудренные, хрипло смеющиеся, пьяные, плачущие, они повели хоровод вокруг европейцев, а Хоа стоял в стороне и смотрел на Люса без улыбки — впервые за все время их знакомства… Люс лишь на мгновение увидел этот его взгляд, а потом снова с отвращением повернулся к морякам… У моряков были страшные руки — громадные, натруженные; обгрызенные ногти, покрытые красным лаком; очень большие, неживые стеариновые груди. Люс заметил, что кожа на этих искусственных грудях (декольте на их платьях было глубоким) какого-то мертвенного цвета — желтая, с отливом синевы.

…Ах Осака, Осака, сумасшедший город! Европа, Америка, Азия, Марс — все здесь смешалось, сплавилось воедино яростное сине-желто-красное ночное соцветие реклам, которые слепят, трижды отраженные в мокром асфальте, в стеклах витрин, в жирных капотах черных автомобилей… Осака, Осака, неистовый город, весь в пульсации жизни, ни на минуту не затихающий, весь в гомоне, крике, шуме, — самый неяпонский город в Японии, самый японский город в Азии!

«Что нового он может мне сказать о Гансе? — думал Люс, вышагивая следом за Онумой по узеньким улочкам Сидзукуси. — О Дорнброке мне больше ничего не надо. Мне теперь надо увидеть Исии. Тогда все закольцуется. Ей-то уж Ганс наверняка должен был сказать о мистере Лиме».

Онума вошел в маленький — всего пять столиков — бар. Хозяйка приветствовала его обязательным возгласом:

— Добро пожаловать!

Две девушки сняли с Люса дождевик и провели его к маленькому столику под лестницей, которая пахла свежей сосной и вела наверх, в жилое помещение.

— Как вы относитесь к сырой рыбе? — спросил Онума. — Я хочу предложить вам суси. Это очень вкусно: сырая рыба и рис. Некоторые европейцы не могут есть сырую рыбу, но на этот случай у нас припасена макахура, то есть икра. Или осьминог, он не так физиологичен.

— Я люблю сырую рыбу. И сырое мясо. И вообще, больше всего мне нравится поедать ежей, — ответил Люс.

Онума чуть посмеялся — каждая нация вправе шутить по-своему — и спросил:

— Был трудный перелет?

— Нет, все нормально…

— Не очень устали?

— Это вы о ежах? Простите меня: я так шучу.

— Нет, это вы простите, что я не понял ваш юмор, — ответил Онума.

Как только к их столику подошли девушки и принесли целлофановые пакетики с горячими влажными салфетками, пропитанными благовониями, с лица Онумы сошло напряжение, и оно сделалось непроницаемо спокойным.

«Такое же лицо было у Хоа, — подумал Люс, — когда он сказал на черной лестнице, что я родился счастливым, потому что мне покровительствует случай».

• Предыдущая
• 70/77
• Следующая