Репортер - Семенов Юлиан Семенович - Страница 60

«Сначала я хотел назвать этот очерк «Исповедь». Потому что я рассказывал в нем не только о судьбе инженера Василия Горенкова, но и о своей. Поиск репортера порою становится сюжетом трагедии, зачастую личной: лучшие журналисты Италии были убиты мафией, когда прикасались к ее святая святых.

Журналисты реализуют себя во времени (злободневность) и пространстве (количество колонок на полосе). Поэтому многое остается за разграничительной чертой, рескрипционно отделяющей репортаж, которому ты отдал одну из своих жизней, от сообщений с хоккейных полей.

Я переписал репортаж заново после того, как мне позвонили из Курска и попросили приехать для опознания погибшего, сбитого на дороге неизвестным автомобилем. Фамилия — Горенков, тридцати семи лет, русский, коммунист…

С помощью работников Курского уголовного розыска удалось восстановить последний день жизни Василия Пантелеевича почти полностью. Горенков был очень красивым человеком — не только внутренне. У него запоминающееся открытое лицо (чем-то похожее на актера Филатова), он высок и общителен. Девять человек дали подробные показания о том, что произошло в Курске. официантка вокзального ресторана, например, вспомнила, что он просил продать ему на вынос «пепси» и спрашивал, нет ли шоколадных конфет с рисунками для детей. «У нас «пепси» на вынос не разрешают». — «Почему?» Я ему объяснила про бутылки, а он: «Я ж уплачу… Разве вам не обидно, если из-за каких-то бутылок ваших детишек лишат радости?» — «А я что могу сделать?»

Пригласила администратора Аллу Максимовну, ну та и сказала, что он слишком много себе позволяет».

Мы нашли шофера такси, который вез Горенкова с вокзала в центр города: «Он сначала-то молчал, только грудь тер, так сердечники растираются, у меня братан сердечник, — показал шофер. — Спросил, где можно «пепси» купить, мол, у него здесь дети живут, «пепси» обожают. Я ответил, что без блата не достать. Он попросил отвезти его в центральный универмаг, хотел взять хорошие игрушки. Я сказал, что только вчера там был, искал сынишке подарок ко дню рождения, игрушки — барахло, надувные подлодки на змей похожи, думал какой костюмчик приобрести, так за венгерским давка, а наши даром не нужны, словно на сирот шьют. Он меня еще спросил: «А почему, как думаете?» Ну, я и ответил, что у народа интересу нет, шей не шей, все одно зарплата какая была, такой и останется. А он: «А если б с каждого проданного костюмчика швеи получали процент?» Ну, а я: «Чего ж мы, капитализм хотим восстанавливать? Народ не позволит». Ждать я его отказался, чего попусту время жечь, поезд с юга подходил, может, работа подвернется. Ну, он ничего, не возражал, расплатился и ушел».

Вспомнила его и продавщица в детском отделе. Она рассказала, что он попросил разрешения у какой-то покупательницы поговорить с ее ребенком. Та разрешила, он на корточки присел и стал выспрашивать, что малышу нравится. А тот сказал, что бабушка. Он его прижал к себе и долго кашлял, отвернувшись, может, заразить боялся, лицо у него землистое, больное, наверное, грипп. Потом маленький ему сказал, что мыльные пузыри любит пускать. У нас такой игрушки не оказалось. Тогда он купил «железную дорогу» и «футбол» и занял очередь в секцию обуви — выбросили чешские спортивные туфельки, но ему не досталось.

Вспомнил Горенкова и второй таксист, что вез его по адресу, где жили сыновья. И этого человека Горенков спрашивал, где можно купить «пепси» и хороших шоколадных конфет. Шофер отвез его в центральный ресторан, но там красивых коробок не было, только молочный шоколад в плитках и фруктовые вафли.

Соседка гр-на К. — назовем так человека, который теперь считается отцом его сыновей, — сказала Горенкову, что мальчики в детсаду, назвала адрес, поинтересовавшись, кто он такой. Горенков ответил не сразу. Человек в высшей мере порядочный, он понимал, что если дети действительно называют «папой» другого, ему нельзя открывать себя: во дворах тайн нет. Чувство такта уступает место сплетне, грязному слуху. Он сказал соседке, что привез детям гостинцы от их бабушки, и спросил, где работает «товарищ К.», — та женщина, которая раньше была его женой. Соседка назвала учреждение. Горенков оставил у соседки подарки и отправился в тот детский сад, куда новый «папа» водил его детей…

Одна из воспитательниц опознала его по предъявленной нами фотографии и пояснила, что этот человек с нездоровым цветом лица очень долго наблюдал за тем, как дети играют во дворе садика. Это показалось ей подозрительным, и она позвонила в милицию. Приехала дежурная машина. у Горенкова потребовали документы. Он предъявил паспорт. На вопрос, что он здесь делает и почему вообще находится в Курске, Горенков сказал, что такого рода вопрос неконституционен. Тогда он был задержан и отвезен в отделение милиции. Привожу выдержку из протокола допроса: «Почему вы находились неподалеку от детского сада, высматривая детей, и провели там более получаса?» — «Вы не имеете права задавать такой вопрос». — «Мы имеем право задавать любые вопросы». — «Тогда ответьте, почему вы брюнет?» Это было расценено как неуважение к должностному лицу, и Горенкова отправили в медвытрезвитель на анализ по поводу алкогольного опьянения. После того как его привезли из вытрезвителя с заключением, что следов алкоголя в организме нет, Горенков был отправлен в камеру, где провел ночь вместе с двумя жуликами, Сидоровым и Ратманом. Ночью произошла драка. Сидоров показывал, что Горенков якобы согнал Ратмана с нар, потому что их в камере было только двое. Поэтому он якобы был вынужден заступиться за друга. Той же версии придерживался и Ратман. Однако в дальнейшем, получив очную ставку, Сидоров и Ратман путались в показаниях, давали объяснения, исключающие одно другое, словом, лгали. Начальник городского управления милиции, который лично проводил расследование после того, как разыгралась трагедия, сообщил, что Сидоров и Ратман решили «поучить интеллигента», но когда тот дал им отпор, стали кричать, что их убивают. После этого Горенкова посадили в подвал, где он и пробыл до утра. Вызванный утром на допрос, он потребовал разрешения позвонить первому секретарю обкома в Загряжск. В этом ему было отказано. Выслушав его показания о том, что он смотрел на своих детей, начальник отделения пообещал разобраться во всем этом деле в течение семидесяти двух часов. В требовании вызвать представителя прокуратуры Горенкову было отказано, причем, кивнув на его туфли, из которых снова вытащили тюремные веревочки, заменявшие шнурки, дежурный заметил: «Права качать умеешь, птицу видно по полету». Лишь после того как Горенков потерял сознание — с остановкой пульса, — была вызвана «скорая помощь», которая и увезла его в больницу, в отделение реанимации. После первой медицинской помощи Горенков обратился к врачу Умновой и продиктовал ей телеграмму Каримову, попросив копию отправить мне, в Москву. А рано утром, во время пересменки, из больницы ушел. Мы смотрели его кардиограмму: сердце измотано, предынфарктное состояние.

Мне очень страшно рассказывать о той сцене, которая разыгралась на работе гр-ки К., бывшей жены Василия Пантелеевича. Он вызвал ее на проходную. Вахтер Дибичев показал, что он протянул ей цветы, но она выбила их у него из рук и чуть не силой вытолкала его на улицу, повторяя все время: «Ты не смеешь, уходи, уходи, зачем ты здесь, гадина?!» Дворник НИИ, в котором работает гр-ка К., слышал, как Горенков увещевал бывшую жену, говорил, что он ни в чем не виноват, что она не имеет права лишать его мальчиков, что он ни в чем ее не упрекает, но просит разрешения повидаться с ними. Невольный очевидец этого трагического разговора запомнил его молящие слова: «Скажешь мальчикам, что я их дядя, я согласен, не надо их травмировать, если они твоего мужа называют папой, но ты не вправе лишать детей отца». — «Какой ты отец? Отцы отдают себя семье! А ты?! Дон Кихот прибабашенный! Сколько я тебя молила?! Как я упрашивала тебя быть тише и незаметней?! Славы захотел?! Вот и получил славу! Мало еще тебе досталось! Мало!» Горенков просил К. не кричать так, говорил, что это ее же позорит, но она сказала, что если он посмеет пойти в детский сад, она сейчас же обратится в милицию…

…Неизвестная машина сбила его неподалеку от детского сада — пустой переулок, очень тихий, обсажен двумя рядами лип, окна домов закрыты листвой, звука тормозов — пронзительного в таких случаях — никто не слышал.

…А теперь я должен рассказать, чем жил этот человек накануне гибели. Я приведу записи его мыслей, которые я сделал в блокноте после того, как проводил Горенкова на Курский вокзал, посадив в седьмой вагон скорого поезда «Москва — Симферополь». Причем это были мысли не досужего фантазера. Первый секретарь обкома партии Каримов официально пригласил его занять пост министра строительства автономной республики с правом на самый широкий эксперимент! «Как правило, — сказал он Каримову, — наши эксперименты идут сверху вниз. Это началось в двадцать девятом году, с коллективизации, когда Сталин предложил провести «революцию сверху». А давайте-ка поэкспериментируем в обратном направлении. Время этого требует. В известное выражение о том, что верхи не могут по-новому, а низы не хотят по-старому, приходится вносить коррективу: верхи очень хотят по-новому, низы не намерены жить по-старому, но середина не умеет работать так, как этого требует новое мышление».

Горенков — мы проговорили почти всю ночь — мыслил законченными, выстраданными формулировками, шутил: «В тюрьме у меня было много свободного времени».

— Сколько лет мы говорим о «чувстве хозяина»?! — горестно спрашивал он. — А что сделано для того, чтобы эти слова превратились в реальность? Ничего. Ответьте мне: что такое «акция»? Ладно, вы человек относительно подготовленный, но я проводил опрос среди многих рабочих, инженеров, и каждый отвечал: «Капитализм, что ж еще!» Но ведь «акция» — это значит «действие». Разумное действие сулит выгоду. Что такое — по Владимиру Далю — «выгода»? Это «польза», «прибыль», «барыш». Меня, как всякого русского, первые два понятия устроили, а «барыш», понятно, насторожил. Посмотрел у Даля и это слово. А вот оно: «прибыль», «польза», «прибыток», «нажива»… Правда, — Горенков тогда улыбнулся своей неожиданной улыбкой, — пословицы о «барыше» у Даля грустные: «Продал на рубль, пропил полтину, пробуянил другую, — только и барыш, что голова болит»… Так что ж будет антисоциалистического в том, если мы введем на предприятиях акции? Приобрел акцию своего завода или совхоза, вкалываешь как следует — вот тебе и барыш! Тогда и винить будет некого, если мало получаешь, — значит, сам плохо работаешь… Не считайте же деньги в чужих карманах! Хватит! Сколько можно растить соглядатаев! Трудись хорошо — получишь много! У нас в республике есть пара небольших кирпичных заводов, работают на своем сырье, вот я там начну выпускать акции… Кирпича трагически не хватает — заключу договор со стройкооперативом, возьму ссуду в банке и выпущу акции под договоры с сельским хозяйством: всем совхозам потребен кирпич, плати мне аванс и планируй впрок свое строительство! Если пытаться косметически подправлять существующее — погубим перестройку, начинать надо заново, думать не об отчете, а о выгоде, живом деле. Прямые связи — промышленность, строительство, сельское хозяйство, рынок… И никаких промежуточных держиморд, полная самостоятельность, инициатива и хозрасчет…

Я спросил его про миллион ведомственных барьеров: Госкомтруд, Госкомцен, Госплан, Минфин, Госстандарт, Госконтроль… Они же все потребуют согласовании, подгонки под нормативы, увязки не со здравым смыслом, а с бумажками — ныне действующими законоположениями, постановлениями, решениями, инструкциями… Горенков досадливо махнул рукой:

— Если идти по этому пути, не сдвинемся с места. Мы вязнем, постоянно вязнем в традиционно-привычном! Завод заключает договор с совхозами — что противозаконного? Что важнее: соблюсти привычную бумажную проформу или построить во всех совхозах красивые коттеджи, уютные кафе, асфальтированные дороги и теплые коровники?!

(Я тогда отметил, что слово «красивые» он вынес на первое место. Он умел видеть будущее. Почему порою в слово «мечтатель» мы вкладываем несколько презрительный и уж, во всяком случае, снисходительный смысл?) А еще он сказал:

— У Мао Цзедуна, когда он начал свой «культурно-революционный» термидор, был лозунг: «Огонь по штабам!» У нас те, кто ныне алчет термидора, ненавидит перестройку и саботирует ее, пытаются провести в жизнь свою стратегию: «Огонь по светлым головам!» Я, когда вернусь на работу, — он замер на мгновенье, потом засмеялся, — верно сказал, хотя боюсь впрок задумывать, — начну борьбу за то, чтобы немедленно пересмотрели дела восьми директоров фабрик и совхозов, с которыми я сидел… Золотые головы, а они лес валят. Завистники написали доносы, а в любом деле — при нашем-то море запрещающих параграфов — нельзя не отступить от буквы во имя блага державы… Вот тебе и тюрьма… Только во вред державе бюрократия держится зубами за все нормативы и утвержденные параграфы: самому спокойно, а страна — лети себе в тартарары, Россия велика, лететь будет долго, на мой век хватит, а после нас хоть потоп…

…Об индивидуальном труде:

— Идет саботаж. Повсеместно. Исполкомы спускают жесткую разнарядку: сколько, где и чего можно открыть «проклятому частнику». Да какая же это, к черту, инициатива? Дураку ясно: вместо десятков различных министерств надо сделать центры координации, где кооператоры смогут получить реальную помощь в фондах, заказах и протекцию от зажима бюрократии. Ведь бюрократия может лишиться права на поборы, которые раньше получала от всех директоров Домов быта, кафе, ресторанов, гостиниц, — как же ей разрешить труд индивидуалов?! Это ж подписать самому себе приговор… Сервис государственным быть не может — это для меня азбука… Сервис может быть только кооперативным или индивидуальным… Дома быта уже давно стали частными предприятиями, но вместо того, чтобы они платили налог, государство им начисляет зарплату… Отдать все Дома быта под индивидуальную деятельность, рекламировать это, поощрять, а всех тамошних директоров, заместителей, бухгалтеров перевести на договор: «Бюро услуг по организации труда». Пусть им не оклад платят, а процент с прибыли кооператоров и широкого индивидуального сервиса… Почему телевидение до сих пор не провело серьезную консультацию для индивидуалов? Хоть раз газета воспела труд индивидуала? Кооператора? Да нет же! Вот люди и боятся! Идет скрежещущая драка между теми, кто в каждом зарабатывающем человеке видит, стяжателя, кулака, и сторонниками свободы кооперативного и индивидуального труда… История этого противостояния тенденций у нас старая, вековая… Это трагедия нашей истории. А разве об этом говорят? Исследуют? Проводят дискуссии на телевидении? Поют, как соловьи, о традициях, а ведь они у нас разные… Мы в республике договорились: вернусь — сделаем такую передачу… «Открытая трибуна, вопросы и ответы».

— А не попросит телевидение записать вопросы и ответы на монитор, чтобы потом подредактировать?

— Тогда они будут делать такую передачу с кем-то другим.

На вокзале уже, возле вагона, он сказал:

— За какие-то три года в стране — при всех перекосах — проблема гражданских прав близка к решению… Да, да, несмотря на то, что я в тюрьме отбарабанил… Но ведь сейчас можно говорить обо всем, что болит! На повестку дня стал самый главный вопрос… Если мы его не решим, нас ждут страшные беды: необходимо в корне изменить отношение к личности… Да, да, именно так. Именно личность была и будет первоосновой государства. От того, сколь высок престиж личности, от того, как закон гарантирует ей право на поступок, то есть инициативу, зависит будущее… Или наших детей ждут годы пострашнее тридцать седьмого, или же они будут так счастливы, как мы и мечтать не смеем…

Я сказал ему, что это — слишком общее соображение, попросил раскрыть скобки.

— Все просто! Сейчас любой поступок обязан быть утвержден вертикалью инстанций. Ожидание разрешения убивает желание. Рождается пассивность и неверие в собственные силы. Где закон, который гарантирует мое право — Иванова, Петренко, Гогоберидзе — на то, чтобы выдвинуть свою кандидатуру на пост директора? Мастера? Депутата? Министра? Профессора? Формально где-то что-то есть, но я говорю о гарантированной реальности положения. Люди по-прежнему ожидают указания сверху, как у нас повелось исстари. Восемнадцать миллионов управляющих и контролирующих как огня боятся личности, ненавидят право, закон, демократию — это лишает их. власти… Надо все поставить с головы на ноги. Только новое качество личности не допустит рецидива прошлого. Не сходка, подготовленная для телевизионного репортажа, не очередная кампания должны определять поиск, а мнение личностей, исполненных чувства собственного достоинства… Знаешь, о чем я думаю? Нужен Народный Фронт Перестройки… Именно Народный Фронт… Без зарплат и персональных «Волг». Только тогда — «враг не пройдет!». Если мы не добьемся реальных Прав, победят те, которые начнут «Большой террор», они не умеют иначе.

Он легко вскочил в тамбур и поднял руку в приветствии испанских республиканцев. Лицо его было одухотворенным, хоть и очень усталым, без кровинки. Но глаза его лучились такой верой, что я подумал: «Как же счастлива страна, у которой есть такие сыновья».

Я бы очень хотел назвать тех, кто посадил в тюрьму этого замечательного организатора, бессребреника, патриота. Я сделаю это, как только суд вынесет приговор банде преступников, находящейся ныне под следствием.

Я, однако, не могу не сказать уже сейчас, что его осознанно и методично вели к скамье подсудимых те люди, которые были расчетливыми паразитами идеи. Потрясая святыми для каждого из нас понятиями «родины», «истории», «памяти», они сами лишены каких бы то ни было принципов. Только одно руководило ими — алчность, страх и зависть. Только одно объединяло их — дремучее бескультурье, «облагороженное» учеными степенями. Лишь одного они боялись: подлинного знания, истинной демократии и гласности, интернационального братства. Им было удобно жить в недвижном болоте, передвигаясь по лагам, брошенным коррумпированными мафиози. От них пахло прелью. Они были одержимы идеей погрузить в эту тину всю страну. Люди, подвластные доктрине малограмотных фанатиков, живших мифами, а не фактами, мечтали о том, чтобы каждый из нас сделался неподвижным истуканом, затянутым ими в трясину средневекового кошмара…

Для таких Горенковы — непримиримые враги. Для таких любая мысль и поступок — опасны и таят в себе вопросы, на которые они не в силах ответить.

Потеря такого человека, как Горенков, — невосполнима. Это есть государственная потеря. Я хочу, чтобы имя «Горенков» стало нарицательным — бесстрашный мечтатель и добрый солдат за счастье человека, потому что человечество состоит из людей, и оно устало от общих слов, оно жаждет пристальности и внимания к каждому…

Я мечтаю дожить до того дня, когда Александр и Павел Горенковы станут совершеннолетними. Я приеду к ним и расскажу, как обеднела наша страна после того, как их отец нас оставил. Ах, как нужна всем нам доброта и внимание друг к другу!

Иван Варравин (наш специальный корреспондент)».

«Главное управление уголовного розыска

полковнику Костенко В. Н.

Рапорт