Огарева, 6 - Семенов Юлиан Семенович - Страница 5

• Предыдущая
• 5/37
• Следующая

— Не сердитесь, пожалуйста. Я очень устала, мне бы до подушки добраться.

Кешалава отошел к метрдотелю, и через пять минут на столе появилось десять бутылок коньяка «Дойна».

Леночка заметила, как Марк Григорьевич затравленно посмотрел на оператора, тот — на заместителя директора картины Гехтмана, а Гехтман — на Чоткерашвили: эти десять бутылок составляли месячную зарплату режиссера-постановщика. Чоткерашвили чуть кивнул на Кешалаву — мол, это он заказал, все в порядке, никому из нас не придется платить.

— Позвольте еще одно слово? — обратился Кешалава к тамаде. — Я понимаю, что нарушаю очередность, но я коротко.

— Слово Виктору, — сказал оператор. — Второй дубль, — добавил он под смех группы. — Первый был слишком длинный, да и Марк Григорьевич оказался не в фокусе.

— Я хочу просить всех наполнить бокалы и поднять их за здоровье очаровательного человека, нежной женщины и великой артистки, которая покоряет сердца и умы зрителей! За Леночку! Она сказала сейчас, что очень устала, но этот коньяк взбодрит ее, придаст ей сил для того, чтобы и завтра продолжать прекрасную работу, которая никого не оставляет равнодушным.

Кешалава выпил первым до конца и посмотрел на Леночку. Она улыбнулась.

— Не сердитесь, Виктор, но я коньяк не пью. Я вообще не пью.

— Совсем ничего?

— Глоток шампанского — это моя доза. Спасибо вам, не сердитесь, бога ради.

Кешалава снова отошел к метрдотелю, и через несколько минут официанты принесли дюжину шампанского.

— Этот инженер, — сказал Марк Григорьевич оператору, — не иначе как по совместительству пишет сценарии. Двести за коньяк плюс шестьдесят за шампанское.

— Вы обязаны выпить глоток, — говорил Кешалава, наливая Леночке шампанское в высокий бокал, — это — солнце, во-первых, здоровье, во-вторых, и наконец, в-третьих, это — творчество!

Разъезжались из «Эпюр» около двух. Кешалава попросил музыкантов задержаться, и еще часа полтора в ресторане шло веселье.

Ассистент Чоткерашвили сидел возле художника Рыбина. Тот катал по скатерти хлебные шарики и с тяжелой ненавистью смотрел на Марка Григорьевича.

— Как его пустили в искусство? — спрашивал он Чоткерашвили. — Зачем? Только наша демократия гарантирует права такой бездари… У него диплом — и все тут! Значит, его нельзя прогнать взашей. А ему важен тот момент, когда он влезает в соавторы к сценаристу и получает постановочные, больше его ничто не интересует. Он ведь и актеру-то ничего толком показать не может, актерам неинтересно работать, им делается скучно, когда они видят его сонную физиономию.

— А ты чего злишься? Тебе ж с ним спокойно — никаких требований! Рисуй себе этюды, готовь персональную выставку.

— Я в творчестве не спокойствия ищу, я ищу в работе гибели.

— Иди в верхолазы, — предложил Чоткерашвили. — С твоей комплекцией сразу в ящик сыграешь.

Кешалава все же уговорил Леночку потанцевать с ним. Он танцевал по старинке, далеко отведя левую руку и прижимая к себе Леночку тыльной стороной ладони.

— Прекрасный джазовый коллектив, — говорил он, — обидно, что они играют в таком вертепе.

— Здесь очень мило, какой же это вертеп?

— Ну, все-таки. Они могли бы давать сольные концерты. А вам можно выступать с сольными концертами?

— Когда? У меня театр, в свободные дни — съемки, да и сейчас как-то не принято играть отрывки из спектаклей в концертах.

— Простите за нескромный вопрос, Леночка. Сколько вам платят в театре?

— Сто двадцать.

— Сто двадцать за спектакль?

Леночка устало усмехнулась:

— В месяц, Виктор, в месяц!

— А за картину?

— Моя ставка — двадцать пять рублей за съемочный день. Здесь у меня будет дней двадцать. Вот и считайте.

— Вам должны платить сто рублей в день, Леночка!

Актриса улыбнулась.

— Я стану миллионершей, а это плохо, Виктор.

— Почему?

— Потому что это убивает творчество.

— Ну, не знаю, лично мне, когда я сыт, лучше работается. Простите, Леночка, а вы замужем?

— Замужем.

— Я бы на месте вашего мужа умер от ревности: такая красивая женщина разъезжает одна.

— Мы с мужем исповедуем свободу.

— Да? Это как?

— Ну как? Трудно это объяснить. — Леночка вздохнула. — Пытаемся выстроить систему мирного сосуществования.

Метрдотель подошел к Кешалаве и сказал:

— Извините, дорогой, но уже очень поздно.

Кешалава протянул ему деньги, но метрдотель отрицательно покачал головой.

— Нет, спасибо. Вы уже за все заплатили. Я другое имел в виду — последний автобус уходит в город, мне пора домой.

По дороге в Сухуми так громко пели песни, что усталый шофер обернулся и зло сказал:

— Тише, пожалуйста, у меня перепонки лопнут.

Кешалава передал ему бутылку коньяка.

— На, милый, выпьешь дома, а сейчас не сердись, люди веселятся.

Он проводил Леночку до дежурной по этажу, взял ключ от ее номера, отпер дверь, пропустил актрису вперед и, пока она включала свет, быстрым, кошачьим движением запер внутренний замок.

Леночка удивленно обернулась.

— Мне не хочется с вами расставаться, — сказал Кешалава. — Что, если я останусь, а?

— Вы с ума сошли. Уходите сейчас же!

Кешалава достал из кармана пиджака несколько крупных темно-красных камней. Он поиграл ими в ладони и положил на столик возле кровати.

— Гранаты… Каждый стоит сто рублей, Леночка! Их здесь тринадцать. Я люблю это число.

Он подошел к выключателю и погасил свет.

— Уходите прочь! — сказала Леночка.

— Зачем же так?

Он обнял ее и сильно привлек к себе.

Леночка уперлась локтями в его грудь и сказала:

— Я сейчас закричу.

— Ты не закричишь, лапочка. Зачем тебе нужен скандал? Что твой муж обо всем этом подумает? Ты ж сама меня впустила. Разденься, Леночка, давай по-хорошему.

— Пустите меня, Виктор, пустите!

— Нет, Леночка, не пущу.

— Но я же не смогу раздеться.

— Вот умница, — сказал Кешалава и разжал руки. В ту же минуту Леночка выбежала на балкон.

— На помощь! — закричала она что было сил. — На помощь! Ко мне!

В номерах стал загораться свет.

Из соседней комнаты на смежный балкон выскочил старик грузин.

— Что случилось, девушка?! Что случилось?!

— Что такое? — крикнул снизу дежуривший на площади милиционер. — Что там у вас?!

— Сюда! Скорей сюда!

Она кричала и все время боялась, что снова ощутит на своем теле быстрые, длинные руки Виктора, но в номере хлопнула дверь, и, когда вбежал запыхавшийся милиционер, а за ним на пороге появился полураздетый испуганный режисер, Кешалавы в комнате уже не было. Только свет остро высверкивал в трех камушках, лежавших на стеклянном столике возле кровати, — видимо, Кешалава в панике не успел схватить все камни…

• Предыдущая
• 5/37
• Следующая