Преступление не будет раскрыто - Семенов Анатолий Семенович - Страница 29

• Предыдущая
• 29/102
• Следующая

— Не забыл.

— Слушай, — сказал Серегин, ухмыляясь, — Петька, говорят, влюбился по уши в эту дурочку.

Олег промолчал. Проехали проходную. Когда въехали в город, Олег попросил остановиться у часовой мастерской, чтобы отдать свои часы в ремонт. Серегин затормозил, внимательно посмотрел вперёд, назад и сказал:

— Давай живо.

Олег отдал часы. Затем поехали на почту, получили корреспонденцию, и отправились к Зоиньке, отдали ей записку.

Потом остановились у гастронома. Серегин вынул из кармана деньги, пересчитал их, осмотрелся вокруг и, толкая в ладонь Олегу скомканные рубли, торопливо проговорил:

— Дуй быстро за вином!

— За каким вином? — удивлённо спросил Олег и отвёл руку Серегина.

— Ты чего? Разве Петруха тебе не говорил?

— Насчёт вина у нас разговора не было.

— Здорово живём! — воскликнул Серегин. — У него же послезавтра, в воскресенье, день рождения. Ты ведь знаешь: солдаты в его отделении давно завели традицию — каждый отмечает свой день рождения. Настал его черёд. Вот он и послал нас за бормотухой.

— Ничего не знаю, — ответил Олег раздражённо, в душе проклиная себя за то, что согласился взять его записку. — Он просил меня отдать лишь письмо. А насчёт бормотухи у нас уговору не было.

— Ну, ладно. Не было так не было. Теперь все равно уж. Иди, бери две бутылки.

— Нет, Паша, ничего я брать не буду. Ты с ним договаривался, ты и бери.

— На преступление толкаешь. Вдруг патруль. Знаешь, что со мной сделают?

— Знаю. И советую тебе ехать без бормотухи.

Серегин выругался, достал с заднего сиденья брезентовую накидку, быстро вылез из машины и побежал в гастроном.

Соблюдая осторожность, он в гастрономе же завернул бутылки в брезентовую накидку. Запихал её под сиденье с камерами и тряпьём. Поехали обратно в часть.

— И кто это выдумал всякие именины справлять? — сказал Олег. — По-моему, в такие дни тебе и Глотову надо плакать, а не радоваться.

— Это почему же?

— А потому, чтобы праздновать день рождения, надо за год сделать хоть что-нибудь такое, что стоит отметить.

— А ты, святой? Только добро делаешь?

— И я не святой, — махнул рукой Олег. — Ничего доброго пока не совершил.

— А чего возникаешь?

… В этот день погода была пасмурная. Дул холодный ветер. Поздно вечером был дождь, ночью — снег, а к утру все замёрзло, образовав гололедицу. И в город и обратно ехали не быстро, потеряли много времени, и Осинцев поторапливал. На краю города, когда выезжали на автостраду, Серегин нажал на газ, но в это время девочка четырёх или пяти лет, игравшая на улице, вздумала перебегать дорогу. Уже набрав скорость, Серегин резко затормозил и вывернул руль. Машина проскочила, не задев ребёнка, развернулась на триста шестьдесят градусов и налетела на телеграфный столб. Осинцев почувствовал сильный толчок в грудь и в голову и потерял сознание. Всё остальное он помнил, как кошмарный сон. Он очнулся, когда вокруг стояла толпа народу. Инспекция ГАИ обследовала место аварии, а стонущего Серегина переносили в машину скорой помощи. Пришёл грузовик из полкового гаража и прицепил на буксир измятый «газик». Офицер, приехавший на место происшествия, строго, какими-то мутными глазами, взглянул на Осинцева и не сказал ни слова. Он промолчал и даже не взглянул на пожилую женщину, которая видела причину аварии и просила его наградить этих солдат орденом за то, что они спасли жизнь ребёнку. И всю дорогу до казармы он ни о чём не спросил Осинцева и не сказал ни слова.

Осинцева привезли в санчасть и перевязали голову. Его вызвали сначала к командиру роты, потом к замполиту полка. И в том и другом случае он рассказал все как было, но сказал, что вино покупал с Серегиным для себя. Когда спросили в госпитале Серегина, тот как будто сговорившись с Осинцевым, сказал то же самое.

В понедельник выстроили весь полк. Командир роты Капитан Полубенцев зачитал приказ о разжаловании Осинцева из сержантов в рядовые, об изъятии у него значка отличника по боевой и политической подготовке, об отстранении от должности командира отделения и об аресте на десять суток гауптвахты. Потом ему приказали выйти из строя и повернуться лицом к солдатам. Подошёл старшина и, вынув лезвие бритвы из капсюля, срезал у него все лычки на погонах. Делая своё дело, он неуклюже задевал бинт за ухом и от этого прикосновения Осинцев чувствовал острую боль не столько за ухом, сколько в сердце. Старшина отвинтил и значок. Осинцева тут же отправили на гауптвахту.

Петруха Глотов, бледный, потрясённый, смотрел на всё это со слезами на глазах и молчал. С этого дня он переменился, стал мрачен и задумчив. Через девять дней после ареста Осинцева он пошёл к замполиту и все рассказал. Наутро опять выстроили весь полк, и командир роты зачитал приказ о разжаловании Глотова из сержантов в рядовые и об отстранении его от должности командира отделения. Так же как и Осинцева его поставили перед строем, старшина срезал лычки на погонах. Его отправили на пять суток на гауптвахту, а Осинцеву добавили пять суток ареста за то, что сказал неправду.

Когда они освободились, в первый же день утром Петруха Глотов подошёл к Осинцеву и сказал:

— Прости, Олег. Не думал, что так получится.

— Ладно, чего там, — ответил Осинцев. — Зря ты сознался. Себе насолил и мне хуже сделал.

Петруха вздохнул.

— Ну, прости, — опять сказал он и пошёл в своё подразделение.

Замполит майор Макаров вызвал к себе Осинцева. В его кабинете были командир роты капитан Полубенцев и командир взвода лейтенант Орлов. Беседа была не из приятных. Осинцеву долго внушали прописные истины и сказали, что выговор с занесением в учётную карточку, который он заработал, ничего хорошего не сулит.

— Выговор тебе не за то, что обманул нас и пытался выручить приятеля, а за то, что не воспрепятствовал Серегину покупать алкогольный напиток, — пояснил замполит. — Ты обязан был это сделать.

— Да, обязан, — подтвердил Орлов.

— После армии собираешься поступать в институт, — продолжал замполит. — Какую же я могу дать тебе характеристику? Ты подумай об этом. Если подобные факты повторятся, проси не проси — хорошей характеристики не дам.

— А я просить не буду.

— Будешь.

— Никогда никому не кланялся.

— Ишь какой гордый! Ну, посмотрим что ты за птица.

… Шофёр Павел Серегин лежал в госпитале три месяца. У него был сложный перелом ноги. Нога срослась плохо, и он стал прихрамывать. Его отправили на комиссию и демобилизовали из армии…

… Ветер срывал с тополей последние свернувшиеся листья и сметал их в кучи на обочинах улиц. Марина взглянула в окно: кругом пустынно, скучно. Она ненавидела такую погоду и, раздевшись, легла в постель. Она то дремала, то беспокойно ворочалась, вздыхая. Наконец, стонущим голосом попросила:

— Таня, подай водички, пожалуйста.

— Что, уснуть не можешь? — отозвалась подруга, наливая из графина воды.

— Ой, надоело все! — сказала Марина и сглотнула немного воды. Она поставила стакан на тумбочку у изголовья и, глянув в окно, прибавила: — Ничего не хочется делать. Апатия какая-то. И на душе скверно. Вот прямо как будто кошки скребут.

— Значит, надо развлечься, — сказала Таня и вдруг предложила: — Пойдём в медицинский! Там сегодня вечер танцев.

— В такую-то погоду! Выходить на улицу не хочется. А сколько времени?

— Скоро пять.

Марина сбросила с себя одеяло, нащупала под кроватью тапочки и сунула в них чуть-чуть полноватые, но очень стройные красивые ноги. Она встала, одёрнув на себе рубашку. Со вздохами, со стонами натянула на себя домашнее платье, прошлась вокруг стола, приложив ладонь к левой щеке и трогая языком больной зуб, остановилась в раздумье. «А что же я надену?» — спросила себя вслух и пошла к шкафу. Она вынула оттуда фиолетовое в цветочках платье и достала из коробки изящные янтарные бусы.

— Помялось, надо гладить. Таня, где утюг?

— В соседней комнате.

• Предыдущая
• 29/102
• Следующая