Школа двойников - Баконина Марианна Станиславовна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/80
• Следующая

– А кто он такой, этот Валерий Леонтьевич? – возобновила разговор Лизавета, когда все трое удобно устроились за дальним угловым столиком.

Глеб не торопясь отхлебнул пиво, слизнул пену с губ, потом недоумевающе посмотрел на соседку.

– Ты что, с луны свалилась? Он же председатель Ассоциации независимых журналистов!

Лизавета ответила равнодушно:

– Я и городское-то начальство толком в лицо не знаю, а ты… Он еще чем-нибудь знаменит?

– А как же! Валерий Леонтьевич был одним из тех, кого размазала по стенке Маргарет Тэтчер. Может, помнишь? Или ты в те времена еще в детский сад ходила?

– Я даже в детском саду следила за текущим моментом.

Теперь Лизавета поняла, почему благообразное лицо Валерия Леонтьевича показалось ей знакомым. То интервью, во время которого Железная Леди остроумно и по существу отвечала на агрессивно-бестолковые вопросы трех лучших советских журналистов-международников, интервью, доказавшее всю беспомощность отечественной репортерской традиции, забыть было попросту невозможно.

– Он действительно очень влиятельный человек, – улыбнулся Глеб. – Так что можешь гордиться его давешними комплиментами.

– Слушай, ты часом не знаешь, где могут пить коньяк лица, допущенные к телу и приближенные к дворцовым тайнам?

– Все-таки хочешь отыскать Валеру? Пустой номер, он, скорее всего, уже ушел.

– Тогда давай сами разузнаем, что случилось с тем дядькой!

– Зачем? – почти шепотом спросил Глеб.

Лизавета растерялась.

– Я даже не знаю, что сказать. У нас журналисты, может, и не готовы трое суток не спать, трое суток шагать ради нескольких строчек в газете. И за сенсациями, особенно двоякими – за которые не то похвалят, не то уволят, – охотятся с ленцой. Но, по крайней мере, у нас в городе не принято открыто расписываться в том, что тебе, журналисту, начихать на сбор информации, что от скандальных происшествий и таинственных убийств тебя тошнит и что ты предпочитаешь кружку пива пенного священной пахоте на информационной делянке!

– Красиво говоришь! Прямо-таки Аркадий! – Лизавета и Глеб окончили среднюю школу, а после университет примерно в одно время и беседовали на одном языке. Неизвестно, как приняли бы представители следующего поколения цитату из Тургенева. Лизавета же поморщилась, она тоже читала произведения Ивана Сергеевича, в том числе и те, что включены в школьную программу.

– Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей Родины проще всего отречься от всего под предлогом «не говорить красиво»! Ты как хочешь, а я попытаюсь прорваться!

– Куда?

– В медпункт. Хотя бы для того, чтобы выяснить, жив этот человек или нет и как его зовут. А ты допивай! Идем, Славик! – Лизавета решительно направилась к выходу из буфета.

– Минуй нас пуще всех напастей и женский гнев, и женская любовь, – пробормотал Глеб и двинулся следом.

Спустя несколько минут они добрались до входа в закрытую часть Дома парламентского политпросвета. Именно отсюда появилась бригада медиков, именно за этой дверью скрылись носилки с телом упавшего мужичка, именно тут висела сакраментальная табличка «Служебный вход».

Лизавета взялась за дверную ручку. Неожиданно рядом возник высокий комодообразный парень с мрачным, прыщеватым лицом. Привратник явился неведомо откуда. Как в сказке. И встал перед Глебом, Славиком и Лизаветой как лист перед травой.

– Это ход в служебные помещения, – решительно произнес он.

Лизавета покосилась на Славика с камерой. Над видоискателем мигнул красный огонек: Славик запустил пленку, не дожидаясь команды. Настоящий информационный волк.

– Мы хотели бы…

– Пройти в медпункт, – перебила Глеба Лизавета.

– А в чем дело? – Привратник говорил лениво, через губу, он заранее знал, что с легкостью турнет этих странных энтузиастов, вознамерившихся преодолеть границу, отделяющую чистых от нечистых.

– Предположим, я нуждаюсь в срочной медицинской помощи…

Комод уставился на болящую, оглядел ее с ног до головы.

Лизавета никак не походила на особу, измученную мигренью или коликами. Строгий серый брючный костюм мужского покроя, нежная белая блузка с нарядным кружевным жабо, изящные ботинки, как бы тоже мужские, незаметный макияж, копна рыжих волос и веселые искорки в глазах – все это делало ее похожей на тех не ведающих реальной жизни девочек, которых привратник видел только на глянцевых страницах журналов или в рекламе мыла и помады. Он не знал, что Лизавета хотя и была экранной девочкой, но девочкой с начинкой, девочкой наоборот. При всей внешней безмятежности и товарном виде она по долгу службы много знала и много помнила. Она хранила в кудрявой головке подробности всяческих скандалов и происшествий. Она умела цитировать высказывания официальных лиц трехлетней давности, причем вставляла их весьма кстати, например, когда кто-либо из них, поднявшись на две-три ступеньки по служебной лестнице, менял взгляды и спешил оповестить об этом весь мир.

К тому же слова унесенного в неизвестном направлении толстяка взбудоражили ее по-настоящему. За словосочетанием «школа двойников» ей мерещилась тайна, опасная тайна.

– Это тебе доктор нужен? – Комод держался развязно, разве что не сплюнул в угол – наверное, потому что угол был далековато.

– А если мне, то что? – Лизавета еще раз незаметно посмотрела на своего оператора. Славик молча работал. Охранник же этого не замечал. Лизавета ринулась в атаку, перешла на особый язык. Она по опыту знала, какие слова и выражения действуют на таких вот ретивых граждан «при исполнении», как красный плащ тореро на быка. Она пустила в ход «красную тряпку»:

– Я что-то не пойму, когда мы с вами перешли на «ты»?

– Чего?

– Дама просит вас держаться в рамках, – подключился Глеб. Он тоже знал и любил такого рода игры.

– Чего?

– Я спрашиваю, почему я, имея аккредитацию, не могу пройти в медпункт…

– У вас нет пропуска.

– А это что? – Глеб и Лизавета синхронно протянули комоду свои аккредитационные карточки.

– Это пропуск в парламентский пресс-центр, – солидно ответил тот.

– А здесь что?

– А здесь… – Охранник обернулся и вслух прочитал табличку: – Служебный вход. Русским же языком написано.

Он, как многие приставленные к государевой службе люди, любил высокопарно изрекать прописные истины. Хорошо не спросил, умеют ли приставшие к нему журналисты писать. Лизавете поведение охранника показалось странным. Он их не пропускал – это полбеды. У нас любят тащить и не пущать. Но он «не пущал» людей в медпункт и при этом подозревал их. Самыми черными подозрениями были наполнены все ящички огромного комода – сверху донизу. Это бросалось в глаза. А в чем он их подозревал? Ведь они просто хотели пройти в медпункт, что само по себе вовсе не предосудительно. Значит, охранник знал нечто, что делало журналистов персонами «нон грата». И очень может быть, что нежелание пропустить журналистов напрямую связано с пропавшим за этими дверьми толстяком.

– Мы здесь именно по долгу службы. Я работаю в журнале «Огонек», а моя спутница из Петербурга, с телевидения. – Теперь Глеб старался говорить ласково, но убедительно.

Сразу стало ясно, что при слове «телевидение» в охранном подразделении, где служил данный конкретный охранник (их в России нынче много, и не просто много, а более чем достаточно), было принято хвататься за пистолет. Во всяком случае, комод недвусмысленно опустил руку в карман, а чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений, угрюмо пригрозил:

– Не напирай! Кому говорю, не напирай!

– Господи, о чем вы? Мне просто нужен врач!

– Вот и звоните ноль-три!

– На каком основании вы нас не пропускаете? – Лизавета мастерски чередовала официальные, годные для эфира, и неофициальные, «разогревающие» вопросы.

– По инструкции! – насупился «комод».

– Ай-яй-яй, как не стыдно использовать скрытую камеру. Я думал, вы знаете, что в соответствии с законом о печати вести запись разговора можно лишь с разрешения собеседника.

• Предыдущая
• 7/80
• Следующая