Чудны дела твои, Господи! - Устинова Татьяна Витальевна - Страница 36

• Предыдущая
• 36/59
• Следующая

– Интересно, а ювелирный магазин в Переславле – это что, очень доходное дело?.. Шкатулки и тарелки хоть туристов интересуют, а алмазы с топазами кто здесь станет покупать?

Саша пожал плечами, встал, налил воды в чайник, чиркнул спичкой.

– Дела у Анны с Саутиным, безусловно, были, но меня к ним не допускали. Он приезжал почти каждый день – в музей или к ней домой. Они подолгу разговаривали. Кто там перед кем отчитывался, что обсуждали, я так и не выяснил.

– А Сперанский?

– И Сперанский при них. Нет, с виду все благородно и пристойно, не подкопаешься!.. Провинциальная интеллигенция, такая трогательная, дружная компания, старой закалки, и при них молодой бизнесмен, помогает чем может, а на самом деле… не очень понятно.

– Не очень, – согласился Боголюбов задумчиво.

Чайник на плите сопнул носом, примериваясь, примолк и зашумел ровно, уверенно. Андрей Ильич зевнул, не разжимая челюстей.

– Что было в зеленой папке у Анны в кабинете?

– Я не знаю, правда. В кабинете у нее никто без особого приглашения даже сесть не смел. По верхам я смотрел, но без толку.

– Что значит без толку?

– Ничего предосудительного, значит! Хозяйственные бумажки, текучка.

– Фанера листовая, – поддержал его Боголюбов задумчиво. – А про папашу знаменитого писателя Сперанского что известно?

– Андрей, я в художниках, честно, мало понимаю!

– Пивчика вверх ногами повесил, – ввернул Андрей Ильич с удовольствием.

– Какая-то тут сложная комбинация, но концов найти пока не могу. А у меня тоже сроки, отчеты, начальство!

И Саша Иванушкин махнул рукой.

– Ты бы часы поменял, секретный агент.

– Да ладно. Ты один такой наблюдательный оказался!.. На них никто и внимания не обращал. Это же не «Картье» в пуд весом! Обыкновенные офицерские часы. Да и я не шпион в посольстве!

– Зачем ты выбросил из кувшина цветы?

– Какие цветы? Из какого кувшина?

И они посмотрели друг на друга.

– Ну, как хочешь, – помолчав, сказал Андрей Ильич. – Где все-таки моя собака, а?.. И что мы будем делать с этим… Юлькиным кавалером?

– Я подумаю. В Управление надо звонить, ребят просить. Ну, посмотрим. А то ведь проведут беседу богоспасительную, да и отпустят на все четыре, а его, урода, – тут Иванушкин витиевато и развесисто выматерился, а потом почему-то добавил: – Пардон.

– Ничего, – устало сказала вошедшая Лера. – Чайник вскипел?

– Ты хочешь чаю?

– Не знаю, чего я хочу.

– Шла бы ты тоже спать.

Лера покивала, заваривая чай. Боголюбов потер лицо – оно было какое-то чужое, сухое и колючее – и вышел на крыльцо.

Было очень холодно и светло, странно светло. Луна висела над голыми макушками старых яблонь, и где-то журчала вода.

– Мотя! – позвал Боголюбов и прислушался. – Мотя!..

Со стороны забора зашуршало, зашевелилось, на дорожке появилась Мотя. Хвост вопросительно вилял.

– Ты караулишь, что ли?.. Отбой всем службам, спать пора!

«Как же отбой, – недоуменно спросила Мотя и оглянулась по сторонам, – когда кругом враги! Насилу отбились».

– Я вместо тебя покараулю, – сказал Боголюбов. Мотя подошла, и он почесал ей голову. – Ты мне скажи, как ты нас в лесу нашла? Или это Ефросинья нашла? И куда она потом делась?.. И откуда знала, где искать? – Он помолчал, поглаживая собаку. – И что вообще за чертовщина здесь творится?..

Нечем стало дышать, взмокла спина, ослабли руки. Нужно бежать, бежать как можно быстрее, но не получалось ни пошевелиться, ни двинуться. Приближалось нечто, что невозможно ни рассмотреть, ни остановить, и оно было такое страшное, всеобъемлющее, после которого не останется ничего, совсем ничего, и это оказалось самым ужасным – предчувствие пустоты, в которой по-настоящему нельзя будет ни дышать, ни двигаться – вообще никогда! Нужно спастись сию же минуту, но как?! Как, если тело больше не слушается?! И от этого такая тоска наваливалась на мозг, отдававший бессмысленные команды – беги, беги!.. Он застонал, но шевельнуться так и не смог, а страшное приближалось стремительно и неотвратимо. Не остановить.

И он перестал сопротивляться. Пусть. Может быть, так даже лучше.

– Подвинься.

Он тяжело, со всхлипом перевел дух и стал дышать, дышать изо всех сил. А потом резко вскочил и сел. В глазах было темно, и паника, паника!..

Лера устраивалась рядом, подтягивала ноги к груди, зарывалась под одеяло.

– Я просто так, – проговорила она в темноте. – Я полежу рядышком. Ты спи, спи.

Боголюбов посидел немного, а потом осторожно, как хрустальный, лег.

– Сколько времени?

– Снотворное не помогает, – пробормотала Лера.

Она обняла его и прижалась. Ее волосы защекотали ему нос, и он слегка повернул голову, чтоб не щекотали. Какое счастье, что получается дышать и можно дышать сколько угодно.

– Я боюсь темноты, – в темноте сказал Боголюбов.

– Я знаю.

Ничего опасного не было в окружающем мраке, который больше не душил и не наваливался, а оказался сизым, прозрачным от лунного света, и бояться его глупо, ничего страшного в нем не могло быть. Вон столбик кровати, на нем шишечка. Смешное слово – шишечка. Вон комод, а на комоде вазочка. Смешное слово – вазочка… Нос замерз, хочется сунуть его в тепло, будто он собака.

Хорошее слово – собака.

…Вот и кошки спят, и собаки спят. И деревья спят, и растения спят…

Боголюбов вытянулся, улыбаясь в темноте своему недавнему страху, и шишечке, и комоду, и собаке, пристраиваясь удобнее и радуясь, что можно спать, спать сколько угодно, в тепле и покое.

Ему даже успело что-то присниться, и казалось очень важным запомнить то, что приснилось.

Он проснулся и долго и старательно вспоминал, что именно снилось.

Должно быть, будильник зазвонил. Он всегда ставил будильник так, чтоб можно было еще минут десять полежать – десять минут, не больше!.. Как правило, после этого он засыпал каменным сном и просыпал работу.

Как бы не проспать… Впрочем, тут до работы два шага, пробок нет, Москвы нет, ничего нет… Солнце светит, тепло, щекотно, окна чистые, кто-то недавно мыл их, и это тоже хорошо, по-весеннему, и скоро Пасха…

Андрей Ильич вытаращил глаза, полежал немного, рассматривая потолок с жидким пятном плещущегося света, потом стал шарить за головой: он всегда клал под подушку часы. Выудив их, посмотрел на циферблат, ничего не понял, перевернул и еще посмотрел.

Похоже, двенадцатый час.

Больше часы он переворачивать не стал, а вывернул шею и опять посмотрел – точно двенадцатый!..

Он выкатился в коридор – дверь на улицу распахнута, на травке возле крыльца лежит благородная караульная собака, – по дому гуляет сквозняк, рама где-то стукнула, и никого.

– Лера! – заорал Боголюбов. – Юлька!

Завидев хозяина без штанов, благородная караульная собака радостно вскочила, припала на передние лапы и закрутила хвостом.

– Где все? – из дома громко спросил Боголюбов. – Как же я проспал?! Вы где?!

Никто не отвечал.

Он сам не понимал, почему так спешит и что именно мог проспать, но, подгоняя себя, торопливо оделся, и оказалось, что оделся в рыболовные штаны, которые для обычной, не рыболовной жизни никак не годились. Рыча и негодуя, Андрей Ильич стащил штаны, разыскал джинсы и мобильный телефон.

Он застегивал ремень, прижав трубку плечом, и слушал длинные и какие-то очень близкие гудки.

– Але.

– Лер, вы где?

– Мы здесь, Андрей, – приглушенно сказала она, как будто с совещания. – Мы скоро будем.

– Где здесь?!

– Мы… Мы с Сашей в… отделении. Он утром приехал и забрал нас. Он сказал, нужно бумаги какие-то подписать. Это все… небыстро. А он уверял, что нужно прямо сейчас.

– Почему меня не разбудили?!

Лера молчала, и Боголюбов нажал кнопку «отбоя».

Да ну их к шутам!.. И что теперь делать? Разыскивать отделение?! Рваться в бой?..

Он слишком опоздал со своим рвением, вот в чем штука. Поэтому он так торопится, спешит и негодует. Он все проспал – в прямом и в переносном смысле слова, – и теперь ему нужно как-то оправдываться, стараться быть все время на передовой, а не получается. Они и без него обошлись.

• Предыдущая
• 36/59
• Следующая