Вечный бой - Семенов-Спасский Леонид Григорьевич - Страница 8

Прикрыв ладонью глаза от солнца, Йерсен внимательно разглядывал суденышко, дрейфующее к рифам. Рифы то и дело окатывались звенящим облаком брызг.

— У меня такое впечатление, что на джонке никого нет, — проговорил он, доставая из футляра бинокль. — Будь кто-нибудь на ее борту — вряд ли бы он направил судно на верную гибель. Океанский накат в пять минут размолотит джонку о рифы.

— А может быть, на джонке все мертвы, — неуверенно предположил Сакхей, прикладываясь к фляге с водой.

Он заткнул флягу пробкой, усмехнулся:

— Может быть, теперешний судовладелец джонки — чума?

— Вполне возможно, — ответил Йерсен, не отрываясь от бинокля.

Прячась от солнца, они расположились в тени старой кокосовой пальмы, растущей на белом коралловом песке. Ветер, задувающий с моря, легонько раскачивая ее ствол и сухо шуршал в кроне.

Йерсен опустил бинокль.

— Я, кажется, оказался прав. На судне никого нет. Джонку, очевидно, сорвало с якоря.

Сторожевой катер почти вплотную подошел к джонке и замер. Через минуту-другую затявкала его пушка и джонка окуталась дымом.

— Прав, кажется, оказался я, — медленно выговорил Сакхей, глядя в море. — На джонке чума. В противном случае катер не расстрелял бы ее, а взял на буксир.

Когда ненадолго смолкал прибой на рифах, до берега доносился торопливый треск горящего дерева. Низко над водой стлался дым, относимый ветром, и нехотя рассеивался. В бинокль Йерсен видел, как, взметая снопы искр, рухнули обе мачты.

— С катера, я думаю, — сказал Сакхей, разворачивая на коленях салфетку, — увидели в джонке трупы и решили уничтожить очаг чумы. Огонь сожрет все. И может быть, только крысы выберутся на берег. Китайские джонки кишат крысами.

— Крысы, — задумчиво уронил Йерсен и снова навел бинокль на горящую джонку.

Сторожевой катер, выбрасывая из трубы клубы дыма, развернувшись, деловито уходил к горизонту. В кабельтове от вспененной черты наката, медленно погружаясь в море, догорала джонка.

Йерсен опустился на песок.

— Мне думается, что есть какая-то связь между крысами и возникновением чумных эпидемий. Как-то в Париже мне довелось читать английский перевод китайской поэмы «Смерть крыс», написанной Ши Таяняном, Запали в память следующие слова: «Спустя несколько дней после гибели крыс люди падают, как обрушившиеся стены».

Сакхей смахнул крошки с салфетки.

— В одной индийской священной поэме есть такие строчки: «Как только крысы начнут падать с крыш и умирать, людям следует немедленно покидать свои жилища».

— Вот видите, опять крысы! — воскликнул Йерсен.

— Месье, крысы всегда живут рядом с человеком. И мне кажется, что, если бы они были источником распространения чумы, человечество давным-давно бы вымерло. Крысы селятся рядом с человеком даже на кораблях — этих железных коробках.

— Вот! — Йерсен прищелкнул пальцами. — Чума в портовых городах за тысячи миль от очагов эпидемии!

Сакхей недоверчиво пожал плечами.

— Если нам удастся выделить чумную палочку из трупов крыс, — горячо продолжал Йерсен, — мы замкнем цепочку передачи инфекции.

— Даже если это окажется так, — возразил Сакхей, — одного звена в этой цепочке будет недоставать. Крысы не кусают человека. Как же в таком случае передается чумная палочка?

— Вероятно, есть промежуточный хозяин у чумной палочки. Вот как мне представляется путь заражения чумой: крыса — промежуточный хозяин — человек.

— А кто же, по-вашему, может быть промежуточным хозяином чумной палочки?

Йерсен развел руками.

— Пока не знаю. Точно так же, как не знаю, являются ли крысы носителями чумных палочек. Но это совсем несложно выяснить, не так ли?

На другой же день в цинковом ящике в лабораторию было доставлено два десятка дохлых крыс, найденных в городе. И снова удача! В первых же мазках Йерсен обнаружил «бочонки». Причина смерти крыс, как и человека, оказалась одна и та же; чумная палочка — крохотное, в полтора микрона длиной, существо, хорошо размножающееся на искусственных питательных средах.

В том же 1894 году другим микробиологом — японцем Китозато, независимо от Йерсена, тоже была найдена чумная палочка и получена ее чистая культура.

Неизвестным оставался только переносчик чумы от крысы к человеку, промежуточный хозяин. Впоследствии, но уже другими учеными, был обнаружен и он. Им оказалась блоха, заражающая человека при укусе.

Так был выяснен один из путей передачи чумы человеку.

Бактериолог правительства Индии Владимир Хавкин, бывший сотрудник Пастеровского института в Париже, прибыл в Бомбей 7 октября 1896 года. Огромный город был охвачен ужасом. Бросая свой скарб и жилища, горожане спешно покидали его. Закрывались лавки и базары. Прекращали свою работу джутовые и ситценабивные фабрики.

Замирал порт. Город пустел на глазах. Европейцы перебирались в отели под защиту суровых и величественных швейцаров, мимо которых, как им казалось, ничто не могло проскользнуть незаметно.

В Бомбее была чума.

«Сэр, — сказал Хавкину медицинский чиновник, встретивший его на вокзале, — для вас уже приготовлена лаборатория при Центральном медицинском колледже. Четверо ваших сотрудников — писарь и трое помощников с нетерпением ждут вашего приезда».

То, что медицинский чиновник назвал лабораторией, состояло из комнаты и пристроенной к ней веранды, но скромность помещений не смутила Хавкина. В Индии ему доводилось работать и в более суровых условиях — в солдатских палатках и в соломенных туземных хижинах.

Комната быстро заполнялась пробирками, колбами, термостатами и рабочими столами, а на веранде установили клетки с подопытными животными: кроликами и крысами.

10 октября лаборатория Хавкина приступила к работе.

В Бомбей он приехал с готовым планом действий. Хавкину предстояло впервые в мире изготовить противочумную вакцину. Он исходил из известных предпосылок своего учителя профессора Пастера: если в человеческий организм ввести ослабленную культуру микробов, человек становится невосприимчивым к болезни. Правда, пока такую вакцину изготовить никому не удавалось, хотя возбудитель чумы, открытый Йерсеном, был хорошо изучен.

Сначала надо было ослабить культуру чумной палочки. Как ни странно, чумная палочка, унесшая миллионы человеческих жизней, оказалась существом на редкость хрупким и слабым, и ее было трудно сохранить в лабораторных условиях. В конце концов микробиологу удалось установить, что палочка хорошо размножается в обычном мясном бульоне. Но чем ослабить ее, чтобы превратить в вакцину?..

Хавкин травил культуру микроба фенолом, глушил хлороформом, подогревал, высушивал.

Он работал по четырнадцать—шестнадцать часов в сутки. Смерть подстерегала его постоянно. Она хранилась в колбах и в пробирках, загромождающих лабораторию, и достаточно было легкой трещины в стекле, неосторожного движения при работе с платиновой петлей, укуса зараженной крысы, другой непредвиденной случайности, чтобы произошло непоправимое. Через месяц один из его помощников заболел нервным расстройством и в тяжелом состоянии был помещен в психиатрическую лечебницу. Двое других и писарь, не выдержав испытания страхом и титаническим трудом, сбежали. Хавкин остался один.

Непонятно: откуда в этом хрупком на вид человеке было столько энергии и бесстрашия? Его пугало только одно — медлительность, с которой рождалась вакцина.

А чума уже шагнула за городскую черту и, подобно волнам, покатилась по равнинам и плоскогорьям Индостанского полуострова, и ничто не в силах было остановить ее.

В темном чулане в больших широкогорлых колбах с мясным бульоном Хавкин выращивал культуру чумной палочки. Время от времени он встряхивал колбы и микробы опускались на дно, а на поверхности нарастали новые колонии смертоносной палочки. Миллиарды смертельных доз хранились в колбах. Через шесть недель эту дьявольскую настойку Хавкин начал подогревать. Микробы гибли, а их тела и яды превращались в благодетельное лекарство, вакцину— так он думал. Но вакцина ли то была на самом деле, способная предохранить человека от чумы? Настало время экспериментов на животных. В канун Нового, 1897 года в маленькую лабораторию при Центральном медицинском колледже было доставлено двадцать крыс, выловленных в трюмах пришедшего из Европы парохода. Ни у одной из крыс не оказалось ни малейших признаков заболевания. Крысы были резвы и упитанны и, злобно поблескивая глазами, пытались перекусить металлические прутья клетки.