Господь – мой брокер - Бакли Кристофер Тэйлор - Страница 34

• Предыдущая
• 34/39
• Следующая

– Молодцы! – воскликнул он. – Взбирайтесь на каждую гору!

Он затянул песню из «Звуков музыки». Когда он запел слова о том, что надо идти вслед за каждой радугой, Майк Уоллес не выдержал.

– Насколько мне известно, вам предъявил иск паломник, который был тяжело ранен на вашей горе, – сказал он.

– Никому не известно, сколь неисповедимы пути Господни и безмерна милость Его! – ответил Аббат. – А вот и наш Грот Божьей благодати, где столь многие паломники сбрасывают с себя бремя…

– А где же костыли? – спросил Уоллес.

– В тех случаях, когда паломники считают нужным оставлять здесь такие личные вещи, как костыли, инвалидные коляски, трости, очки, приборы для искусственного дыхания – что мы никоим образом не рекомендуем им делать, Майк, – мы передаем эти предметы в дар благотворительным обществам. Мы не утверждаем, что наше вино излечивает телесные недуги. – Он кивнул в сторону двоих угрюмых федеральных агентов. – Это было бы противозаконно. Конечно, у нас свободная страна, и если люди сами говорят, что посредством нашего вина они излечились от страшных болезней, вряд ли мы вправе затыкать им рот. Ну, вот мы и в сердце Каны – в нашей винодельне.

Мы вошли в разливочную, расположенную в нижнем этаже. Там стояли без дела десятки монахов в рабочих фартуках.

– А почему простаивает оборудование? – спросил Уоллес.

Аббат с удивленным видом ответил:

– Да ведь уже полдень, мистер Уоллес, священный час для ордена святого Тадеуша. Именно в полдень наш основатель в предпоследний раз подвергся умерщвлению плоти. Он стоял возле дома терпимости в Алеппо и громко обличал греховные мысли внутри.

– Ну и что?

– Оказалось, что внутри был султан.

Аббат преклонил голову и сказал:

– Давайте помолимся.

Все монахи преклонили головы. Аббат начал громко читать по-латыни отрывок из требника. Дочитав полуденный текст, он сразу перешел к следующему и прочел тексты, рассчитанные на ближайшие три недели, стараясь тянуть время как можно дольше. Федералы и «Шестьдесят минут» явно начинали терять терпение – чего Аббат и добивался. Наконец он закрыл свою книгу и сказал:

– За работу, братья, пора делать вино.

Он подал знак брату Олбану, который, нажав кнопки, запустил оборудование. С конвейера начали сходить бутылки канского вина.

Аббат схватил первую бутылку и с гордостью поднял ее перед камерой.

– А знаете, – сказал он, – хотя мы занимаемся этим уже давно, каждая бутылка до сих пор кажется мне своего рода маленьким чудом.

– Откуда берется это вино, отец настоятель? – спросил Уоллес. – Как нам стало известно, это вино отнюдь не вашего производства.

Аббат ухитрился принять неподдельно печальный вид и покачал головой:

– Я знаю, Майк, некоторым людям, особенно нашим конкурентам, трудно поверить, что настолько хорошее вино может производиться в таком бедном монастыре, как наш. Но могу вас заверить, что каждая капля вина в этой бутылке сделана из выращенного нами винограда, а потом выдержана и разлита именно здесь, в монастыре Каны.

– А можно попробовать? – спросил Майк Уоллес.

Аббат нерешительно ответил:

– Майк, вы ставите меня в несколько неловкое положение. Как вам известно, существует очень длинный список очередности заказов на наше вино. Эту бутылку вообще-то следовало бы отправить человеку, который не поленился позвонить по телефону ВОСЕМЬСОТ-ПЕЙ-КАНУ. Но, как учит нас наш основатель, святой Тад, гостеприимство сродни благочестию, поэтому мне трудно отказать.

Аббат откупорил бутылку и наполнил два бокала. Потом демонстративно покрутил вино в бокале и пристально изучил его в поисках «ножек» и других признаков высокого качества. Когда стало уже невозможно оттягивать роковую минуту, он пригубил вино. Это был великолепный спектакль. Аббат подержал жидкость во рту и, закрыв глаза, убедительно изобразил наслаждение, а потом геройски проглотил.

– М-м-м, – произнес он. – М-да, вот это я и называю… вином.

Майк Уоллес выпил глоток из своего бокала – и начал давиться от кашля. Отвернувшись и стараясь вести себя как можно сдержаннее, он выплюнул все на пол.

– Ну и ну… кхе-кхе. Что это такое?

– Чересчур терпкое, не правда ли? – весело сказал Аббат. – Это «Кана нуво». Лично я люблю крепкий, насыщенный букет вина из только что открытой бутылки, но люди, не привыкшие к такому вкусу, возможно, предпочитают дать вину подышать.

– Я бы дал ему пару лет, – сказал Уоллес. Он сковырнул с зубов крупную оранжевую песчинку. – А это что такое?

– Послушайте, Майк, – сказал Аббат, – как я уже говорил Диане Сойер, нельзя требовать, чтобы мы выдавали свои профессиональные секреты.

Майк принялся с пристрастием допрашивать Аббата, который прекрасно справлялся со своей ролью, ухитряясь не только дипломатично уклоняться от ответов на вопросы, но и вставлять номер 800-ПЕЙ-КАНУ в середину каждой потенциально губительной фразы.

Наконец Аббат взглянул на свои часы – а прошло уже минут тридцать, – и сказал:

– Час пятнадцать. Как время-то летит! Я обещал его преосвященству кардиналу, что позвоню ему до его отъезда в Кастель-Гандольфо. Но мы, кажется, уже все обсудили. Позвольте мне проводить вас до выхода, господа.

Но господа из БАТО никуда пока не собирались. Они следили за бутылками, сходившими с конвейера.

– Вам нужно наполнить тысячи ящиков, святой отец, – сказал старший агент БАТО. – Мы еще побудем здесь. Но из-за нас тут задерживаться не стоит. Идите, звоните по телефону. – Он ухмыльнулся. – Мы сами справимся.

– Мы тоже, – сказала продюсер Уоллеса.

– Как вам будет угодно, – сказал Аббат беззаботным тоном. – В таком случае прошу меня извинить. Оставляю вас в надежных руках братьев Запа и Майка.

Глядя, как Аббат удаляется, я не мог не восхищаться его спокойствием перед лицом неминуемой гибели. Он казался истинным последователем святого Тада. Что до меня, то я обливался потом. С минуты на минуту у нас должно было кончиться вино, и мне не хотелось оказаться перед камерой «Шестидесяти минут», когда это произойдет. Я попросил брата Майка позаботиться о наших гостях и сообщил всем, что должен ненадолго отлучиться.

– Я обещал брату Тео помочь ему с фильтрами, – сказал я.

Дойдя до дальней стены разливочной, я открыл дверь в фильтровальную. Возле главного чана собрались с десяток монахов, угрюмо уставившихся на прикрепленную сбоку вертикальную стеклянную трубку. Это был индикатор высотой от дна до края чана, показывавший уровень жидкости внутри. Я посмотрел на оранжево-красный столбик вина в трубке. Он показывал, что осталось меньше четверти чана, и продолжал опускаться.

– Вот-вот кончится, – сказал брат Боб, лихорадочно листая страницы своего требника – явно в поисках наития свыше. – Есть желающие еще раз послушать последние слова святого Тада?

– Пожалуйста, только не это, – сказал я. Потом достал собственный требник и раскрыл его, надеясь найти что-нибудь другое, столь же соответствующее нашему скорбному положению, как вдруг наткнулся на давно знакомое место. Я невольно улыбнулся.

– А теперь слушайте внимательно! – сказал я и начал читать.

– Смотрите… индикатор! – воскликнул брат Бенедикт. – Он больше не опускается!

Мы подняли преклоненные в молитве головы. И в самом деле: казалось, уровень столбика в стеклянной трубке замер на отметке одной восьмой общего объема.

– Они что, линию остановили? – спросил брат Боб. Однако по-прежнему было слышно, как в соседнем помещении дребезжат движущиеся на конвейере бутылки.

– Читайте дальше! – сказал брат Бенедикт.

Не совсем понимая, что происходит, я продолжал:

• Предыдущая
• 34/39
• Следующая