Темная комната - Сейфферт Рейчел - Страница 3

• Предыдущая
• 3/66
• Следующая

На этот раз настаивает папи, и мутти уступает. Гельмут будет работать по понедельникам, средам и пятницам, во второй половине дня, и по субботам, если случатся какие поручения. Хозяин и отец с сыном работают бок о бок: молча, усердно, со знанием дела. Гладигау любит мальчика, хорошо к нему относится, учит и наставляет, однако поблажек не делает.

Гельмуту нравится быть в темной комнате. Нравится умиротворяющий звук тихо бегущей из крана воды и щелочной запах реактивов. Свет он зажигает, только когда занимается уборкой, предпочитая и смешивать реактивы, и заправлять пленку при красном свете либо в глубокой густой темноте. Гладигау особенно удаются портреты, снятые на большую студийную камеру, и как только снимки проявлены, ни папи, ни Гельмут не смеют к ним прикасаться. Впрочем, Гладигау пробует работать и с новыми аппаратами, куда заправляется рулонная пленка, и тогда скрупулезного и методичного Гельмута допускают обрабатывать негативы. Он терпеливо перематывает пленку умелыми пальцами, не нуждающимися в помощи глаз. Гельмут умеет выдержать время и во всем советуется с Гладигау; старик рад и горд, что его помощник проявляет такое понимание дела. Снимки печатает сам хозяин, зато Гельмуту позволяется самостоятельно экспериментировать с остатками растворов и лишними негативами. Неспешными послеобеденными часами, когда темная комната пуста, Гельмут учится печатать на обрывках толстой фотографической бумаги, добытых здесь же, на полках и в ящиках.

В маленьком дальнем туалете, что в стенном шкафу, под склянками с проявителем и фиксажем, Гельмут находит американские журналы, аккуратно обернутые в бумагу. На задвижке не хватает шурупа, поэтому Гельмуту приходится сидеть в полумраке и рассматривать черно-белые фотографии женщин в откровенных нарядах, крепко уперевшись в дверь ногой. Гельмут не понимает английского языка, но разбирает названия оборудования, вспышек, камер и линз. Немецкая пленка и немецкие фотоаппараты – самые лучшие, но эти американки тоже хороши. Округлые животы, маленькие груди, продолговатые широкие бедра. Некоторые фотографии сделаны на природе: девушки купаются, на их телах блики воды и света.

Когда Гельмут не работает, он думает о работе. Приглушенный свет, льющаяся вода, вытянутая правая нога. Американки с белой кожей и сломанная задвижка на двери туалета. Ночью он мысленно проецирует эти образы на потолок спальни, а, внизу, под окном, долгие товарные составы выстукивают свою неторопливую, умиротворяющую мелодию сна.

На востоке найдена новая земля; старая земля найдена вновь. Многое теперь стало лучше: ярче, чище, здоровее. Гельмут читает это в лицах родителей и знает, что этот ход вещей освящен законом. Он ощущает это в собственных ногах, шагая на вокзал; свежесть весны и грядущее лето твердят ему: больше, шире, сильнее.

Он откликнется на призыв. И пойдет, повинуясь ему, и, может быть, излечится.

В восемнадцать Гельмут вместе с тремя соседскими парнями является на призывной пункт. Их лица напряжены, глаза горят в предвкушении славных дел. У Гельмута пылают щеки, но в животе туча, которую никак не удается рассеять. Гельмут рад доброте доктора и уединению в кабинете – двухминутной милости, дарованной ему, чтобы проглотить мальчишеские слезы. Ребята крепко хлопают его по спине, приговаривая, что уж в следующий раз он непременно к ним присоединится. Отличные выйдут офицеры. На шнапс Гельмута не приглашают.

Торопливо, задними дворами, идет он домой. Такое ощущение, что каждый встречный направляется на фронт, а он должен возвращаться домой к маме. Закрывшись в чуланчике, Гельмут смотрит в окно. Плакать нельзя: это бы унизило его еще больше. В соседней комнате, он знает, сидит мутти, сидит напряженно и неподвижно, вслушиваясь, теряясь в догадках. Он сжимает в кулаках скомканное одеяло, а перед глазами плывет оконное стекло.

Отец долго молчит. Гельмут под дверью родительской комнаты слушает и не слышит ни звука, руки делаются в темноте холодными и влажными. Слава богу, наконец папи заговорил. Хватит околачиваться на вокзале, витать в облаках. Он не ребенок больше и не девчонка, пора искать свое место в этом мире. Отец перестал делать с Гельмутом зарядку еще два года назад, а теперь настаивает, чтобы жена сделала то же самое. Этот ритуал ставит и мать, и сына в неловкое положение. Столько усилий – и все бессмысленно. Мутти скучает без ежедневного общения с сыном, но убеждает себя, что так нужно для его блага, и вскоре действительнр начинает в это верить.

Родители Гельмута вступают в партию; Fuhrer[3] становится членом их семьи и поселяется на стене над софой посреди семейных портретов. В самом начале войны отец Гельмута находит прибыльную работу управляющего цехом на новой фабрике на окраине Берлина. Гельмут переходит на полный рабочий день.

Пришло время для последнего семейного портрета. Как-никак Гельмут уже взрослый. Гладигау, устанавливая камеру, подшучивает над мутти. Следующие фотографии сделаем на свадьбе да после на крестинах. Мутти краснеет, папи молчит, Гельмут срочно отправляется запереть входную дверь и затыкает уши. Ну наконец-то.

Последняя фотография: мужчины, отец и сын, стоят, а мать гордо сидит перед ними. Они положили руки ей на плечи, а Гельмут левой рукой обнимает отца. Теплый семейный круг.

В честь последнего сеанса Гладигау делает персональный портрет Гельмута. Он снят по грудь, левое плечо развернуто на камеру, глаза, повинуясь пальцу Гладигау, смотрят чуть вверх и вправо за рамку. Вокруг тонких губ легла тень улыбки, а из-за опущенного подбородка Гельмут выглядит застенчивым, похожим на девочку. Теперь у него темные волосы и, хотя их пригладили водой и отцовской помадой, на затылке по-прежнему торчит мальчишеский вихор.

Гладигау доволен своей работой. Вечером, за шнапсом, он кладет портрет перед собой на кассу. Вглядываясь в тяжелые брови и неяркие, глубоко посаженные глаза, вспоминает прежнего мальчика с острыми скулами и тонкими, хрупкими запястьями и одобрительно кивает этому невозмутимому молодому мужчине. Гладигау выбирает рамку – простую, но из дорогих – и заворачивает изображение Гельмута, чтобы передать потом его матери.

Мутти сидит на кровати, на коленях – фотография. Так сидит она полдня, не шелохнувшись, и отчего-то сильно колотится сердце. Прикрыв ладонью правый глаз сына, она смотрит на левый, ближний к камере, глаз и в нем находит источник своего беспокойства. Должно быть, думает она, дело в мышцах нижнего века, чуть-чуть напрягшихся в момент вспышки. Или это игра света: два ярких белых пятнышка на зрачке, из-за которых кажется, что ему больно. На семейном портрете, еще раз изученном, ничего такого нет; возможно, ее сын, застенчивый молодой мужчина, просто чувствовал себя неуютно, сидя один перед своим хозяином. В любом случае это был роскошный подарок, притом неожиданный. Как и рамка.

Портрет этот не висит в гостиной, где его могут увидеть посторонние. Сначала мать хранит его на ночном столике, а некоторое время спустя бережно убирает в ящик.

Война сплотила людей. Вечерами родители Гельмута подолгу беседуют на лестнице с соседями. Прислонившись к дверному косяку, пьют кофе и шнапс. Подымаются и затихают голоса, идут споры о том, что происходит, а что может произойти.

Для Гельмута это пора одиночества. На фронт ушли пока немногие, но все же сидеть дома ему стыдно. Он старается не встречаться с соседями, чьи сыновья сейчас сражаются, все чаще замыкается в себе, а отец с матерью не мешают ему молчать и быть одному.

• Предыдущая
• 3/66
• Следующая