Железный крест для снайпера. Убийца со снайперской винтовкой - Сюткус Бруно - Страница 27

К счастью, нам по-прежнему хватало еды. У нас был хлеб, козье молоко, а также сало и колбаса, которую присылала нам из Литвы сестра Тони. Но, конечно, основу рациона составляла картошка. На Рождество 1950 года Антона была беременна. Мне хотелось, чтобы у нас родился сын, и мы с Тони часто говорили об этом. Я каждый день уходил в тайгу, где пилил дрова для школы и несколько поленьев приносил домой. Наша горница имела большие размеры, и ее приходилось протапливать круглые сутки.

В начале февраля 1951 года в деревне проводили расчетный день. Трудовые успехи минувшего года вознаграждались деньгами и натуральными продуктами. В деревню приехал оркестр, которому пришлось выплачивать вознаграждение из нашего кармана. Присутствовали, как всегда, глава Жигаловского района и секретарь райкома партии. Председатель колхоза произнес речь, в которой похвалил наш самоотверженный труд во славу «мудрого отца и учителя товарища Сталина». Все встали и захлопали в ладоши. Казалось, что похвалам Сталина и коммунистической партии не будет конца. Мы выполнили план поставок государству по пшенице, мясу, маслу и шерсти. Начальство высоко оценило наши заслуги и достижения и в числе передовиков было даже упомянуто мое имя. Однако, по правде говоря, мы могли бы сделать намного больше, если бы не затяжные дожди, погубившие значительную часть урожая. Наш труд оценили следующим образом: 800 граммов пшеницы и 4 копейки за трудовой день. Наша семья, в том числе и Гражина, заработали 160 килограммов пшеницы. В то же время мы задолжали колхозу 112 рублей и поэтому были вынуждены снова потуже затянуть ремни. Пришлось опять запасать картошку.

1 июня 1951 года в больнице райцентра Жигалово появился на свет мой сын Витаутас. У Тони было мало грудного молока, но, к счастью, нашего малыша вскормила ее соседка по палате.

Зимой 1952 года мне выдали двух хороших лошадей. План заготовок для государства на 1953 год требовал от меня присмотра за картофельным полем в 15 гектаров. Я был доволен, потому что это освобождало меня от других трудовых повинностей. Осенью 1954 года руководство колхоза выдвинуло меня на должность управляющего свинофермой.

В колхозе было 148 свиноматок, из них несколько рекордисток, которые были в приличном состоянии. Работа на свиноферме стала новым делом для меня, потому что приходилось руководить работой других людей. У нас с Тони часто возникали споры по поводу того, что я слишком много времени отдаю работе в колхозе, растрачивая на это почти все мои силы. У меня действительно оставалось меньше времени, чем раньше, на наш личный огород. Тони приходилось одной выполнять все больше и больше работы по хозяйству. Ей это не нравилось, и она просила меня уделять больше внимания домашним делам. Она была права, но работы на ферме всегда было очень много, и поэтому я приходил домой поздно, часто ближе к полуночи. Никто в колхозе не работал так много, как я. В то время нам платили по 1,5 килограмма пшеницы за трудодень, и на моем счету было 1300 таких дней. Я пару раз продавал пшеницу на рынке и сумел купить несколько свиней, а также радиоприемник, работавший на батарейках (электричества в нашей деревне не было). Мы стали первой семьей в Рудовке, у которой в доме появилось радио.

За четыре последних года наше благосостояние существенно выросло. Теперь мы жили лучше, чем большинство колхозников. Все это было достигнуто за счет наших собственных усилий, терпеливого долгого труда. Я работал день и ночь, чтобы моя семья жила в нормальных условиях и по возможности ни в чем не нуждалась.

Рождество 1954 года стало для нас самым радостным праздником. Мы слушали по радиоприемнику передачу «Голоса Америки». Здесь, в тайге, эта радиостанция ловилась чисто, без помех. Мы слушали американского проповедника «епископа Б.», чьи слова согревали сердца и утешали тех, кто отчаялся в жизни. Мы плакали, вспоминая родной дом и тех, кто, в свою очередь, помнил нас в Германии, в Литве, на Западе. Моему сыну уже исполнилось три года. Когда его спрашивали «Кто ты?», он обычно отвечал — «фриц», и все смеялись.

Однако дела были далеко не радостными и веселыми, когда сараи стояли пустыми и даже крысы прекратили искать в них съестное. Они прорыли ходы в наш дом и пожирали хранившийся в погребе картофель. В темноте они смело бегали по горнице. Однажды ночью Тони проснулась в тревоге. Витаутас лежал в колыбели, и крысы подобрались к нему и начали покусывать его, не давая спать. Тони испуганно закричала, заметив, каких размеров эти грызуны. Когда мы спали, они бегали по нашим головам, кусали Тони за уши, хватали меня за волосы. Как-то ночью я схватил одну, но она укусила меня, и я был вынужден ее отпустить.

Одна русская женщина из нашей деревни дала мне молодую кошку. Она также рассказала, что никто из местных не хотел жить в нашем доме. Когда в здешних амбарах пусто, крысы всегда устремляются в него. По ночам они вылезали из нор. Кошка схватила огромную крысу за шею и не отпускала ее. Крыса пищала, кошка отчаянно мяукала. Я бросился на помощь. Позднее грызуны, видимо, решили, что у нас слишком жарко в доме, и перестали появляться в нем. Кошечка оказалась ласковая, она очень любила меня, ей нравилось сидеть у меня на коленях. Она всегда ждала моего прихода домой.

Зимой у нас было двенадцать кур, которых мы держали под кухонным столом. Весной мы закололи на мясо наших свиней.

По ночам я часто слушал радио. В три часа утра можно было поймать передачи Би-би-си. Англичане два часа вещали на немецком языке. На средних волнах можно было поймать радиостанцию «Немецкая волна». На Рождество 1955 года и в Новый год я услышал по радио звон колоколов Кёльнского собора.

Мы с Антониной стали все чаще ссориться. Она стала подозревать меня в супружеской измене, считала, что я слишком часто захожу в колхозную бухгалтерию, где кокетничаю с бухгалтером Рианой. На самом деле я просто не мог нигде подолгу задерживаться, потому что у меня было слишком много дел на ферме.

В 1954 году, когда я принял на себя руководство свинофермой, свинарки часто кормили свиней на улице, чтобы было легче воровать корм. Я стал внимательно наблюдать за ними и разделил все поголовье свиней так, что за каждой работницей закреплялось сорок голов свиноматок, поросят и хряков-производителей, которых она должна была кормить. Неподалеку был построен большой погреб для хранения картошки, в нем могли уместиться сотни тонн припасов.

На производственном собрании, которое я провел на ферме, я сказал, что все работницы должны безоговорочно выполнять все мои распоряжения и соблюдать трудовую дисциплину. Спустя какое-то время на свиноферме возник конфликт, который дошел до сведения колхозного начальства. Случилось вот что. Свинарка Новицкая кинула в меня ведром и крикнула: «Мой сын погиб на войне. Это вы, фашисты, убили его. Вы там, у себя в Литве, сосали кровь из трудового народа. Вас поэтому сюда и выслали. Да вас не высылать надо было, а расстреливать! Мы больше не позволим вам пить народную кровушку!»

Я пошел к председателю колхоза Новопашендецу и заявил, что отказываюсь руководить свинофермой. Секретарь партийной ячейки отправился вместе со мной для разговора со свинарками. «Если вы не хотите работать на ферме, то мы вас заменим другими. Вы обязаны подчиняться всем приказаниям Сюткуса. Мы знаем, что он был немецким солдатом. Наши органы знают все. Вам до этого не должно быть никакого дела. Работайте!»

Так я остался на своем посту.

На ферме имелась серьезная техническая проблема — все поголовье свиней было разведено от родственных особей. О ее решении никто не думал, хотя улучшение породы способствовало бы разведению более здоровых, более плодовитых животных. Я объяснил колхозному начальству, что придется на ферме начать племенную работу с самого начала, и сделал ряд предложений по ее улучшению. Меня внимательно выслушали, и с моими словами согласился даже председатель колхоза. Так я вместе с ним стал ездить из одного хозяйства в другое и привозил новых хряков-производителей и свиноматок. В дальнейшем это привело к серьезной неприятности. В колхозе пошли слухи, что Сюткус разбазаривает поголовье свиней и потихоньку распродает его. На меня быстро донесли начальству. Из прокуратуры приехал следователь, который допросил меня, но никаких нарушений закона с моей стороны не обнаружил.