Неживая вода - Ершова Елена - Страница 6

– Простыл на ветру, поди, – пролепетал Игнат, не разлепляя склеенных ресниц.

А потом не стало ничего.

Мрак, идущий по следу Игната от самого приюта, теперь настиг его и лег на плечи тяжелой медвежьей шубой. Кажется, его довели до дома. Кажется, уложили в кровать и что-то насильно вливали в изъеденное палящим зноем горло. Прошедшие события переплелись в сознании Игната. И он уже не мог сказать, где заканчивается сон и начинается явь.

Вот тогда к нему впервые пришла мертвая Званка.

Сначала в дверь легонько заскреблись. Будто загулявшая кошка просилась обратно, в тепло и негу хозяйского дома.

Игнат хотел открыть глаза, но не мог. Слабость намертво пригвоздила его к постели. Но в горячечном бреду ему чудилось, что рядом раздаются мягкие, шаркающие шаги бабки Стеши.

Как обычно, она с кряхтением пройдет в сени, неспешно отодвинет проржавевшую щеколду.

– Ну, иди, иди домой, Муся, – ласковым голосом скажет бабка Стеша. – Иди, вот я тебе молочка налью…

И губы Игната шевельнулись, эхом повторяя за бабкой:

– Иди домой, Муся…

Но вместо слов из его горла вырвались только надсадные хрипы. В горле было горячо и сухо, легкие превращались в раскаленную от зноя пустыню.

Тогда шаги возобновились снова.

Так мог идти очень старый или очень больной человек – шаркая и подволакивая ноги. Старый дощатый пол отзывался на каждый шаг легким поскрипыванием.

«Вот я тебе молочка налью…»

Игнату представилось, как в глиняную миску льется парное молоко. Легкий, журчащий звук. И запах свежести, скошенного луга, сырой земли…

Игнат вздохнул, закашлялся. Запах земли стал отчетливее, к нему почему-то примешивался другой – удушающий, гнилой запах разложения.

«Разве так пахнет молоко?» – подумал Игнат.

Он сделал над собой усилие и открыл глаза.

Комната была наполнена туманом. Стены качались и таяли, будто были сотканы из невесомых паутинных нитей. И все предметы вокруг – облупившаяся печь, платяной шкаф и стол, – дрожали и расплывались в туманной мгле. Но тем отчетливее из этого колышущегося марева выступала надломленная фигура Званки.

Игнат сразу узнал ее и понял, что она всегда ждала его. Она всегда была здесь – молчаливая, неподвижная (как те неподвижные тени у плетня). Мертвая.

«…– А она тоже здесь похоронена?

– Здесь. То, что осталось…»

А осталась от Званки груда переломанных костей и изуродованной плоти. Кукла, которой позабавились, сломали и выбросили за ненадобностью.

Только теперь кто-то завел эту куклу снова.

Званка была облачена в белый погребальный наряд – длинную, до пола льняную рубаху. Ткань, уже подернутая тлением, по краям темнела и рассыпалась. Косы – эти солнечные, пышные косы Званки, – лежали на худых плечах, будто мертвые змеи. В них были вплетены бутоны искусственных роз.

Званка сделала еще один шаг. Ее острые ключицы, выступающие в широкий вырез рубахи, заходили ходуном. До Игната долетел еле слышимый звук ломающегося хвороста.

Покойница шагнула снова. Шаг получился скользящим, неровным. Тело мотнуло в сторону, и Игнат с ужасом увидел, как верхняя часть Званки сместилась вперед с протяжным мокрым хрустом. По ткани погребальной рубахи где-то в районе Званкиного живота начали расплываться темные гнилые пятна.

«Я сплю, – подумал Игнат. – Я сплю и вижу плохой сон».

Он хотел открыть рот. Может быть, позвать кого-то на помощь. Но язык прилип к высохшему небу.

Мертвая девушка теперь стояла в ногах. Провисшая рубаха лежала на ее груди изломанными, неправильными складками. Вывернутые из суставов руки свисали, будто усохшие ветки.

Потом ее лицо стало кривиться и мелко подергиваться. Черты смазались и поплыли, как оплывает воск с горящей свечи. Углы губ дернуло в стороны, и между ними прорезалась косая щель.

– М… м… – протяжно застонала мертвячка.

На Игната дохнуло смрадом болотной тины и прелой земли. От страха показалось, что и он сам омертвел. Что его душа отделилась и теперь едва крепится к его телу на каких-то невидимых тончайших нитях.

– Мм… – снова выдохнула Званка.

Черная щель ее рта округлилась. С посиневших губ на подбородок выплеснулась густая и темная жижа.

– Мм.. м-мер… тва… – просипела покойница.

Ее голос прозвучал глухо, словно рот был забит землей и грязью. Слова давались с видимым трудом, но Игнат уже понял, что хотела сказать ему Званка.

«Мертвая», – вот, что силилась произнести она.

От мучительных усилий синие губы исказились, и рот теперь был похож на округлую дыру колодца.

– В… в-во… – с новым выдохом на покрывало упало что-то извивающееся, белое.

«Черви», – понял Игнат.

И желудок спазматически сжался.

Тем временем тело Званки мелко задрожало, изнутри послышались сухие щелчки крошащихся костей. Верхняя сломанная часть стала крениться, соскальзывать с гниющего остова, как соскальзывает подтаявший снежный шар с фигуры снеговика.

Вот тогда Игнат нашел в себе силы и закричал.

Он кричал долго, надрывно, срывая и без того сорванное болезнью горло. Кричал на одной ноте и извивался на постели, чувствуя прикосновение чьих-то рук (холодных, окостенелых рук Званки).

– Ну, тихо, тихо, тихо! – голос был мужским, басовитым, знакомым.

Не тот сиплый голос, пробивающийся сквозь комья прелой земли и тины.

– На вот, Игнасик. Выпей, сынок.

Другой голос – грудной голос дородной женщины, – прозвучал ближе, реальнее.

Игнат заморгал, дрожащей мокрой ладонью вытер лицо раз, другой.

Комната выступила из липкого тумана, приобрела очертания. И не было больше шатающейся фигуры мертвой Званки. А были только встревоженные лица дяди Касьяна и соседки Рады. И еще одно, не знакомое, серьезное лицо молодой женщины.

Она ловко выдернула из-под руки Игната градусник, проверила температуру.

– Ничего, уже гораздо лучше, – сказала она. – Отменяй вызов, дядь Касьян.

– Вот и хорошо, – загудел Касьян, поднимаясь. – Дороги-то все замело, теперь не то, что на моей развалюхе, на черте не доедешь!

Его грузная медвежья фигура, пошатываясь, двинулась к выходу. В губы Игнату снова ткнулся горячий край глиняной кружки.

– Выпей, сынок, чай с липой при воспалении хорошо, – заботливо приговаривала Рада. – Вот и доктор подтвердит.

– Подтверждаю, – с улыбкой произнесла девушка.

Теперь Игнат видел, что она не намного старше него. Девушка улыбалась, но серые глаза оставались сосредоточенными, серьезными. Взглядом она словно ощупывала Игната, проверяя – действительно ли опасность миновала?

Игнат послушно отхлебнул ароматного напитка, закашлялся.

– А что со мной было-то? – прохрипел он.

Говорить еще было трудно, но теплая и мягкая влага уже обволакивала саднящее горло, успокаивала ноющую боль в груди.

– Пневмонию подхватил, – ответила девушка, и пояснила, – воспаление легких. Если б сегодня не оправился, повезли бы в город, в больницу.

– Скажи спасибо нашей Марьяне, – закивала тетя Рада так, что ее двойной подбородок заколыхался. – Вот уж Господь лекаря прислал, дай ей Бог здоровья.

Она перекрестилась сама, перекрестила девушку, потом Игната. Вздохнула.

Игнат отвел взгляд. Колыхание дородного тела тетки Рады вызвали в памяти трясущуюся, осыпающуюся фигуру мертвячки.

– Да и соседям спасибо надо сказать, – отозвалась тем временем Марьяна. – Хорошие тут люди, добрые. Тетя Рада все ночи с тобой сидела. Компрессы да уколы мне ставить помогала.

– Спасибо вам, – послушно прошептал Игнат. – И долго ли я в беспамятстве провел?

– Две ночи считай, – ответила Рада. – Бредил, горемыка. Говорил что-то во сне.

Она протянула руку и погладила паренька по мокрым спутанным кудрям. От ее прикосновения внутри Игната все сжалось, похолодело. Показалось, что в комнате снова пахнуло сыростью погреба. Но очертания предметов больше не расплывались в белесом тумане, и покойница не явилась к его постели, чтобы сказать ему что-то важное, ради чего восстала из могилы.