Неживая вода - Ершова Елена - Страница 3

– Да что лясы точить, – сказал он. – Поехали, сам посмотришь. Колымага-то вон моя – Касьян махнул в сторону стоянки, где стоял побитый, подлатанный, но все еще на ходу, внедорожник.

– Думал, куниц или белок настрелять в бывших егерских угодьях, – продолжил Касьян и виновато потряс небрежно перекинутой через плечо двустволкой. – Да только совсем опустели леса. Эх, жизнь…

Он не договорил, покачал косматой головой.

Игнат промолчал. Он понимал, что хотел сказать Касьян: там, где проходит навь – жизнь умирает.

Несмотря на работающую печку, в кабине было довольно холодо, Игнату пришлось обхватить себя руками за плечи, поднять ворот парки и сильнее надвинуть на уши беличью шапку, чтобы не замерзнуть совершенно. Пар вырывался изо рта белыми облачками, оседал на стеклах и замерзал на них, образовывая сплетение морозных узоров. Касьян, время от времени, тоже протирал лобовое стекло, матерился, пересыпал мат прибаутками и байками из жизни деревни. Игнат узнал, что старый Михей поссорился со своей женой и выгнал ее из дома. Что семнадцатилетний Фимка обрюхатил девчонку в соседнем селе Малые Топи, за что его приходили бить рогатинами малотопинские мужики. Что работа есть только на лесозаготовках или в карьерах, где добывают уголь и молибден.

Игнат слушал, иногда дыша на заиндевевшее стекло, протирал в нем круглые оконца. В них он мог видеть, как по бокам узкоколейки мелькают красноватые стволы сосен.

«Будто облитые кровью», – думал Игнат.

И старательно гнал из головы дурные мысли.

Из-за сосновых стволов потянуло дымком. И совсем скоро показались дома – бревенчатые срубы, кажущиеся черными на фоне серого полотна неба. Из печных труб валили дымные клубы. До Игната донеслось приглушенное мычание коров. Под ребрами тотчас заныло, заворчало, словно старый пес, дождавшийся возвращения любимого хозяина. Волнение Игната заметил и Касьян.

– Узнаешь родные места? – с ухмылкой спросил он.

Юноша только кивнул согласно.

На самом деле, деревня казалась ему чужой. То ли за прошедшие годы он успел совершенно позабыть облик покинутой Солони, то ли за эти же годы деревня одряхлела, съежилась, и полуразваленные дома, как согбенные годами старухи, вкривь да вкось горбато жались у обочин.

«После сошествия нави, вестимо», – подумал Игнат, и прикусил язык, будто боялся, что произнес тревожное слово вслух.

Касьян убавил скорость, и, тяжело подпрыгивая на ухабах, повел внедорожник мимо изб. Игнат видел, как на крыльцо одного из домиков вышла пожилая женщина, укутанная шалью. В руках она держала корыто с просом, видно, вышла покормить кур. Касьян припустил окно и крикнул:

– Здорово, Матрен! А я Игнашку везу! Бабы Стешиного внука, помнишь? Вот, тут теперь жить будет!

Баба перехватила корыто одной рукой, другую прижала к груди и заголосила высоким, резким голосом:

– Ах ты боже мой! Да неужто Игнашку Лесеня? А мы уж думал, вовсе парень пропал! Сгинул! Ах ты…

Ее причитания становились все глуше, пока не превратились в невнятное бормотание, оставшееся далеко позади. Касьян подмигнул своему пассажиру:

– Видишь? Помнят тебя земляки.

Игнат не мог сказать, рад ли он этому. Волновала его далеко не встреча с селянами, и не сплетни, которые, он знал наверняка, будут распускать за его спиной. Не теперь – так через день, другой (да и что еще делать деревенским людям, отрезанным от большого мира и не имеющих разнообразия в досуге, кроме пьянства да пересудов?). Волновал Игната один-единственный дом, чья покосившаяся крыша показалась в конце деревенской улицы.

Дом бабушки Стеши. Родной дом его детства.

Правый бок дома был совсем черным, опаленным огнем. Окна, заколоченные досками крест-накрест, почему-то навевали на Игната тревожное и мрачное чувство.

«Словно кресты на могилах», – подумал он.

Внедорожник подкатил к заваленному плетню и остановился.

– Приехали, парень, – прокомментировал Касьян, и достал из-за пазухи кисет с махоркой. – Да не бойся, не трогал его никто. Так все это время заколоченным и простоял.

– Спасибо, дядя Касьян, – поблагодарил Игнат, и принялся вылезать из кабины.

Ноги почему-то подгибались. Наверное, так действовало волнение. Или напряженная тишина, которая почему-то воцарилась в окружающем его воздухе, ставшем плотным и наполненным ожиданием.

Игнат сглотнул вставший в горле комок. Чемодан грузом пригибал его к земле, хотя почти все припасы были съедены в дороге, а дополнительная пара шерстяных брюк надета еще до прибытия на станцию Солонь.

И он вздрогнул, когда на его плечо легла твердая рука.

– Боишься? – это был Касьян, который тоже выбрался из кабины и теперь стоял рядом, втягивая морозный воздух, словно учуявшая след гончая.

В голосе его не было насмешки, а только серьезное понимание. Сочувствие даже.

– Давай, я провожу тебя? – предложил он. – Вдвоем не так страшно.

Игнат молча кивнул. Ответить что-либо он сейчас был не в состоянии – рот склеило липкой слюной, а глаза защипало, словно северный ветер кинул в лицо пригоршни снега.

Он сделал пару неверных шагов. Под ногами захрустел нетронутый снег. Но Игнату показалось, что не он приблизился к дому, а бревенчатая, почерневшая изба прыгнула навстречу, перегородила путь. Черная дверь на заржавленных петлях напоминала плотно сомкнутые челюсти людоеда, готовые вот-вот раскрыться и проглотить целиком двух нежданных гостей.

– Тяжело возвращаться в прошлое, – сказал Касьян, и его голос прозвучал глухо, будто со дна деревянного бочонка. – Особенно, когда прошлое столь неприглядно.

– Ничего, – через силу выдавил Игнат. – Бабушка Стеша говорила, что рано или поздно приходится выходить на бой со своими бесами. И побеждать их.

Он взялся за ручку двери и потянул.

Сначала рассохшаяся дверь не хотела поддаваться. На помощь Игнату пришел дядя Касьян. Ржавые петли протяжно заскрипели, дверь застонала, словно мучающаяся ревматизмом старуха. На Игната дохнуло запахом сырости и пыли.

– Не бойся, – повторил Касьян, и юноше показалось, что он больше успокаивает самого себя. – Бабка Стеша добрая была. Даром что знахарка.

«Добрая, – подумал Игнат. – Она спасла деревню. Спасла всех, кроме…»

Рядом чиркнул колесиком зажигалки Касьян. Он успел свернуть самокрутку и теперь поджег ее, затянулся горьковатым дымом.

– Работы здесь, конечно, непочатый край, – резюмировал Касьян, подняв повыше руку с горящей зажигалкой. – Ну да ты парень крепкий. Выправишь со временем.

Тусклый свет почти не пробивался сквозь забитые окна, и помещение освещал только огонек Касьяновой зажигалки. Игнат разглядел белый, будто выпавший зуб великана, облупившийся бок печи, железную кровать с набросанными на ней истлевшими тряпками. В темном углу, на неумело сколоченной дощечке, стояли образа. И Игнат вспомнил, как своими руками выстругивал этот импровизированный киот.

«Всего за два месяца до пришествия нави…»

Он снова сглотнул появившийся в горле ком, дважды вытер слезящиеся глаза (от махорочного дыма – верилось Игнату). Страх, когтями хищника схвативший за горло возле самого порога, теперь отступил. Вместо него появилась щемящая грусть.

– Ты хоть дров набери, – донесся будто издалека сочувствующий голос Касьяна. – Какое-никакое тепло будет, да и свет.

– Наберу, – не стал спорить парень. – Только сначала еще одно дело сделать надо.

– Какое такое дело?

Игнат еще ниже опустил голову, и почувствовал, как ресницы набрякли горячей влагой, но не делал больше попытки утереться рукавом. Он хлюпнул носом, проглотив первую обжигающую слезу, и произнес:

– Я бы хотел попрощаться с бабушкой… Дядя Касьян, вы ведь знаете, где она похоронена?

Кладбище лежало в стороне от деревни.

Из-за темных сосновых стволов взирали кресты, такие же черные, безликие – совсем старые, но еще не истлевшие в труху. Изгородей не было, и Игнату приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступить на чью-нибудь осевшую могилу.