Человек, который жил завтра - Седлова Валентина - Страница 1

• 1/4
• Следующая

По Москве, громыхая на стыках рельс железными костями, шел трамвай, старый и желтый. Безразличный ко всему вагоновожатый монотонно объявлял остановки и продавал билеты. До часа пик было еще далеко, поэтому пассажиров было немного: ссорящаяся парочка, старушка, беззвучно шевелящая высохшими пергаментными губами, разноцветная стайка тинейджеров, да работяга с отекшей физиономией.

Помимо ссорящейся парочки внимание скучающих пассажиров привлекал один гражданин в дорогом пальто, натуральных кожаных ботинках, ухоженный и чистый, словно только что покинувший баню. Психически неполноценным гражданин не выглядел, но, тем не менее, назвать его нормальным язык тоже бы не повернулся. Легкая тень безумия сквозила в его взгляде, плюс коктейль из детской инфантильности, стариковской мудрости и что-то еще такое, что не передать словами. В общем, очередной чудик.

Чудик сел в трамвай в Останкино, проехал остановок пять или шесть, беззаботно рассматривая здания за трамвайным окном. Затем что-то его обеспокоило, он оглядел тревожным взглядом салон, потом тяжко вздохнул и полез в нагрудный карман. Долго шарил в нем и, наконец, извлек на свет Божий бумажник. Достал десятку, и положил бумажник обратно. Потом снова потерялся в заоконном мире.

На Седьмой Парковой чудик резко подорвался и выскочил на улицу, едва не сбив в дверях парня, как раз собравшегося войти. Тот уже приготовился произнести вслед зазевавшемуся торопыге что-то весьма нелицеприятное, как чудик развернулся, всунул оторопевшему парню десятку, а затем куда-то побежал, задирая ноги, словно цапля, прыгающая по болоту.

Парень очумело глядел вслед чудику, пока двери трамвая не зажужжали, извещая о продолжении движения по маршруту. Тогда он махнул головой, сбрасывая с себя наваждение, заученным жестом сунул десятку в карман, достал засаленное удостоверение и громко объявил: «На линии работает контроль, будьте добры, предъявите проездные билеты»…

Чудика звали Беня. Точнее, Бенедикт Александрович Ложкин. Впрочем, он имел все шансы стать Александром Александровичем, как этого хотел его отец, но тут уж вмешалась мама. Мать Бени, Тамара Ивановна, отнюдь не считала, что венцом ее родовых мук должно стать увековечивание мужнего имени. Хватит с него и отчества. Поэтому поставила вопрос ребром: либо сын будет Бенедиктом, либо ежедневные истерики до той поры… пока ребенка не назовут Бенедикт. Муж продержался ровно три дня и сдался.

Почему она выбрала такое редкое имя для сынишки, Тамара не знала сама. То ли некстати вспомнился ликер, который она попробовала еще в свою бытность студенткой машиностроительного факультета. Может быть, какой-то исторический роман. Или фильм. Но как только услышала первый крик новорожденного, она поняла: это — Бенедикт. Вот и вся история про имя.

Но не про самого Беню. Начать с того, что родился он на стыке старого и нового года, шестьдесят девятого и семидесятого. Если быть точнее, то без десяти двенадцать тридцать первого декабря шестьдесят девятого. Но тут случился маленький казус: врачи больницы, весь персонал которой насчитывал четыре человека — хирурга, двух медсестер и уборщицу — встречали Новый год по радио. Услышав что-то, отдаленно напоминающее бой курантов, они решили, что Новый год уже наступил. Поэтому ребенка записали, как рожденного первого января семидесятого года. Но роженица, которая в отличие от веселых медиков, с утра поглощающих под предлогом праздника казенный спирт, вынужденно пребывала в трезвом состоянии, смотрела на часы, висящие под самым потолком, и поэтому знала, что до Нового года еще оставалось несколько минут, когда ее сын увидел свет. Но, откровенно говоря, ей было все равно, каким числом его запишут. Семидесятым годом — так даже еще лучше. В армию позже заберут.

Причиной того, что рожать своего первенца Тамаре пришлось за полярным кругом в этой убогой больничке, состоящей из четырех крошечных комнат, было то, что ее муж, оценив свои возможности по содержанию семьи, в которой в очень скором времени ожидалось пополнение, отправился на Север на заработки. Тамара не хотела изображать из себя жену декабриста и тащиться за ним в такую глухомань, но здесь возникла одна серьезная проблема. Александр был ревнив. Ревнив настолько, что даже беременность Тамары в его глазах не служила препятствием для романов на стороне. Поэтому ехать все-таки пришлось. Теща охала и стонала, заламывая руки, свекровь робко пыталась отговорить сына — все бесполезно.

Тамара стоически терпела все тяготы и лишения одинокой жизни в бараке (муж находился примерно в пятидесяти километрах от нее, на промыслах, и в барак наведывался в лучшем случае раз в две недели), но про себя решила, что при первой же удобной возможности отсюда свалит. Поэтому после рождения сына с утроенной энергией стала ныть о том, что не дело жить маленькому там, где лето бывает меньше месяца, а все остальное время снег, холод и ветер. Она знала, что ей предстоит нешуточный бой, поэтому подговорила всех знакомых из барачного поселка, и добралась даже до начальства мужа. В итоге, когда Бене исполнилось два месяца, он уже созерцал из своей коляски московские скверики. Александр, скрипнув зубами, остался на Севере. Впрочем, продержался он там ровно полгода и вернулся обратно, не в силах выдержать разлуку с женой. Осознание того, что Тамара абсолютно ему неподконтрольна, и в данный момент, вполне возможно, строит глазки соседу-баскетболисту или еще кому-нибудь, разъедало изнутри, подобно щелоку.

Примерно в это время у Бени и начали проявляться необычные задатки. Хотя впоследствии Тамара всегда говорила, что она с самого первого мгновения его жизни знала, что ее сын не такой, как все. Выглядело все, впрочем, достаточно тривиально: ребенок рано стал проситься на горшок. Молодец, конечно, но что же здесь необычного? Тамара тоже так сначала думала, пока не заметила, что на горшок маленький Беня садится минут за пять до того, как… Ну, в общем все понятно. А вот встает, как бы это сказать, когда процесс еще в самом разгаре. Детские врачи в районной поликлинике ничего внятного по этому поводу сказать не могли, поэтому Тамара решила справляться со всем самостоятельно. Не мудрствуя лукаво, она просто не разрешала сыну вставать, пока все не закончится. Через некоторое время ребенок к этому привык, и проблема отпала сама собой.

Когда Бене исполнился год, он преподнес своей маме совершенно неожиданный подарок. Глядя на нее ясными лучистыми глазками, он чисто и внятно произнес: «Я люблю маму!».

Что тут началось — не передать. И ведь, что самое обидное, Тамаре никто не верил. Ну, не может годовалый ребенок такое сказать. «Мама» — может, «бибика» — с трудом, но бывает. А вот чтобы «я люблю» — это что-то из области фантастики.

После этого Тамара окончательно утвердилась в мысли, что ее сын — особенный. Он послан свыше, и наплевать, что вокруг говорят. Он — чудесный ребенок, и ее задача — развить его таланты. А то, что он наделен ими сверх меры — это вне сомнения.

Мужу очень не нравилось то, как Тамара хлопотала вокруг пацана. Носилась с ним, как с писаной торбой, постоянно в глаза ему заглядывала, что-то шептала на ухо. Нет бы мужу побольше внимания уделить, обед повкуснее сготовить, за пивом сгонять. Совсем чокнутая стала.

Сначала он попытался с ней поговорить, потом пару раз даже поколотил для порядка. Все без толку. А вот когда он Бене подзатыльник отвесил, когда тот что-то не вовремя вякнул, тут такое началось! Тамара взвилась разъяренной тигрицей, а откуда в ее руке появилась сковородка, он даже заметить не успел. Голова после этого неделю медным набатом гудела. Пришлось эту ненормальную в покое оставить. Пусть делает, что хочет, только кухонной утварью не размахивает.

Через пять лет у Бени было двое братишек-двойняшек, и уже не было отца. То есть он был, где-то там, на Севере, и каждый месяц от него приходили алименты, на которые семья худо-бедно сводила концы с концами, но мужем мамы папа уже не был. Это точно. После того, как родились Алеша и Паша, мама подала на развод. Незадолго до этого они, как многодетная семья, переехали в новую квартиру, в которой пьющему ревнивцу, по мнению Тамары, было не место. Тем более он постоянно ругал ее первенца недотепой, недоноском, чокнутым — да как только не обзывал! И после этого он еще на что-то надеялся?

• 1/4
• Следующая